Последний свидетель - Саймон Толкиен

— Нет, я ему не позволила, — ответила она. — Он боялся меня, когда я впадала в ярость. Странно все же… Он всегда стремился довести меня до точки кипения, а потом отступал.

Питер вздохнул. Напряжение немного спало, у него точно камень свалился с груди. И тут вновь вспомнились обвинения Томаса.

— Теперь я все понял, Грета. Об этом человеке, о причине, по которой ты позвала его в дом. Томас слышал, будто ты просила его подождать, и тут все сходится, если речь действительно идет о деньгах. Но он рассказал мне еще кое-что. Будто бы узнал в человеке, убившем сегодня Энн, этого твоего знакомого. Это он… убил мою жену, Грета.

— Не он это, не он. Могу поклясться! Он ничего не знал об этом доме, а даже если б и знал, никогда бы не пошел на такое. Он просто жалкий шантажист, но не убийца, нет.

— Томас сказал, что видел его на улице возле лондонского дома, когда ты поднялась наверх.

— Так получается, со мной он его не видел?

— Нет.

— Но тогда… Ведь это мог быть просто случайный прохожий.

— Стоявший у дома в полночь?

— А что тут такого? Может, он просто разглядывал дом.

— Да нет. Томас говорит, что ничего он не разглядывал. Стоял спиной к нему.

— Но с чего он тогда взял, что это тот самый человек?

— Не знаю. Он сказал, что видел шрам…

В голосе Питера слышалось сомнение, и Грета немедленно воспользовалась этим преимуществом.

— Этого недостаточно. Ты сам же понимаешь, Питер, что недостаточно. Во всяком случае, у мужчины, побывавшего в лондонском доме, никакого шрама не было. У Томаса слишком развито воображение, в этом его проблема. Он слышал, как я солгала, видел какого-то незнакомца на улице, причем тот человек стоял к нему спиной. Да к тому же еще в темноте. И вот теперь он обезумел от горя и шока и решил, что это тот самый человек. Потому что во всем, что случилось, он склонен винить меня.

— И откуда же у него возникла такая склонность?

— Ну, во-первых, он знал, что мы с Энн не слишком ладили. И еще ему не дает покоя чувство вины перед матерью. Ведь я ему всегда нравилась, а Энн этого не одобряла. И потом такого сорта люди склонны сваливать ответственность на кого-то еще.

— Погоди. О какой ответственности Томаса тут может идти речь?

— Томас здесь вообще ни при чем. Конечно, нет. Он просто переживает, как и ты. И это чувство вины у него из-за того, что он там был. А у тебя, потому что ты не был.

Определенный смысл здесь имелся. Во всяком случае, Питеру очень хотелось, чтоб так оно и было. Похожая ситуация сложилась, когда Грета примеряла платья Энн. Он поговорил с ней об этом, и после они стали ближе. Он ощутил ответственность за эту девушку, он не забыл, что она недавно говорила ему на пляже. Теперь, когда Энн ушла, не было на свете человека, который бы так любил и понимал его, как Грета.

Энн ушла. Она мертва. Питер пытался выбросить эти слова из сознания, но внезапно до него дошла ужасная реальность происшедшего. Ее не было больше в этом мире. И она могла прожить куда более счастливую жизнь, если б он не огорчал ее постоянно. Это он настоял на том, что дела и карьера требуют от него почти неотлучного пребывания в Лондоне. Он покинул дом «Четырех ветров». Он никогда не был хорошим отцом Томасу, в ее понимании. Энн, безусловно, заслуживала лучшего мужа.

Питер не знал, как он справится со всем этим. Ему нужны силы, нужна помощь. Ему очень нужна сейчас Грета.

Словно в ответ на эти невысказанные вслух мысли, она наклонилась и нежно поцеловала его в щеку, где уже начала отрастать щетина.

— Ступай поговори с Томасом, — шепнула она. — Ты ему сейчас так нужен. Я подожду здесь, в машине.

ГЛАВА 16

Они приехали в Роустон на рассвете. Настал тот час, когда небо меняло цвета и оттенки каждые несколько минут и птицы уже завели веселую утреннюю перекличку. Питеру было душно и одновременно знобило, и он опустил боковое стекло. В машину ворвался свежий утренний воздух. Грета вела «Рэнджровер», не произнося ни слова, глядя вперед, на дорогу, что навсегда уносила ее от Флайта.

В голове у Питера звучали голоса. Целый хор голосов из вчерашнего дня и сегодняшнего, и говорили они все одновременно. Томас кричал: «Уберите ее отсюда!», Грета нашептывала тайны из своей прошлой жизни, которые, казалось, не имели к ней никакого отношения. Никак не могли иметь. Раздавался также скрипучий и въедливый голос сержанта Хернса: «Пожалуйста, дайте нам знать, где вас обоих можно будет найти». Причем с каким-то особенным нажимом на «обоих», от чего слово это звучало почти оскорбительно. Затем снова голос Томаса, это когда он, Питер, вернулся в коттедж к Маршам. Голос без слов. Одни лишь крики, ужасные дикие крики. Затем мальчик наконец уснул, а из Вулбриджа приехала Джейн Мартин ухаживать за ним. Питер жалел о том, что Марши не позвонили ей раньше; мальчик действительно нуждался в заботе близкого человека. Впрочем, упрекать Кристи и Грейс Питер не имел никакого права, они показали себя добрыми соседями и верными друзьями.

И еще в самом уголке сознания звучал еле слышный голосок, но Питер все время отгонял его. Скоро он и без того его услышит в полную силу. Они въехали на холм, внизу показалась больница Роустона, светлое здание из бетона и стекла, в котором отражались первые лучи июньского солнца. У главного входа стояла полицейская машина. Вскоре должна была состояться первая посмертная церемония для каждого погибшего насильственной смертью — опознание тела.

— Хочешь, чтоб я пошла с тобой? — спросила Грета.

— Нет, — почти выкрикнул он. Энн и Грету больше нельзя сводить, они должны держаться как можно дальше друг от друга, теперь он понимал это со всей ясностью. Пусть Грета нужна ему больше всех на свете, но только вне этого ужаса, что ждал его там, внутри. Он придет к ней, когда все будет кончено. А теперь она должна вернуться в Лондон поездом и ждать его там, пока он не сделает все, что от него требуется.

— Извини, Грета, — добавил он через секунду уже мягче, даже почти с нежностью. — Ты и без того очень помогла мне, но есть вещи, которые я должен делать один.

Внизу его встретил полицейский в высоких грубых ботинках, они отбивали по линолеумному полу коридора громкую дробь. Шли они долго, сворачивали то направо, то налево, наверное, дюжину раз, ориентируясь по черным знакам на белых стенах, пока наконец не оказались перед высокими дверьми, которые в отличие от остальных не распахивались при легком нажатии на ручку. Нет, они были заперты, пришлось стучать, как во врата, ведущие в современный подземный мир.

Пока они ждали, когда им откроют, Питер заметил, что внизу краска на дверях облупилась. Наверное, больничные санитары бесцеремонно распахивали их толчком ноги, чтоб поскорее провезти на носилках покойника. Хоть бы покрасили, что ли, подумал Питер, и тут двери отворились.

По крайней мере, обставлено все это было более или менее по-человечески, размышлял Питер уже позже. Никаких стальных шкафов, из которых выдвигались ящики на колесиках, никаких там длинных рядов отливающих серебристым металлом столов, вдоль которых расхаживал врач, вслух называя номера, пока не окажется перед нужным. Нет, вместо всего этого врач отвел их в комнату с табличкой «Посторонним вход воспрещен». На стене картина, пейзаж в размытых серо-голубых тонах, на подоконнике ваза с гвоздиками. Интересно, живые цветы или нет, рассеянно подумал Питер, но проверять не стал.

— Это не займет много времени, сэр, — сказал полицейский. — Всего лишь идентификация, а затем вы можете побыть наедине с женой.

В голосе его звучала искренняя теплота, и Питер был за это благодарен. Понравилось ему и краткое описание состояния тела под белой простыней, которое дал патологоанатом, он говорил о покойной с уважением, избегая безликих медицинских терминов. Затем санитар откинул простыню, и Питер без труда узнал жену. Вторая пуля повредила голову, но вошла сбоку, у виска.

Это была его Энн, несомненно, и одновременно у него возникло ощущение, что ее здесь нет. Отсутствие — вот что по-настоящему больно. Вид тела заставил осознать всю бесконечность этого отсутствия. Ему хотелось просить у нее прощения, обещать, что он все исправит, но Энн не было здесь, она не могла услышать его признания, не могла простить ему грехи. Она ушла, и он не мог последовать за ней туда, ему оставалось лишь созерцать это пустое бледное лицо, прочесть выражение которого никак не удавалось. Да, страх, это несомненно, но проглядывало и что-то еще. Похожее на радость.

Сердце Питера было разбито. Он вспомнил, сколько раз оставался в Лондоне, отказываясь от поездки во Флайт; вспомнил слабый упрек в голосе жены, когда она говорила с ним по телефону; вспомнил, как смотрела она на него в тот последний вечер с дивана, когда он сообщил, что должен уехать пораньше. «Уезжаешь, Питер, так скоро? Не успел приехать и уже уезжаешь».