Сорок третий - Иван Науменко

— Давай до дна. — Драгун подымает стакан. — Чтоб ничего меж нами не осталось.

Он снова замечает — жена кидает на Романа как бы предостерегающий взгляд. "Вот такая жизнь, — невольно думает Драгун. — С кровным братом приходится играть в прятки. Стоим на разных берегах..."

Выпивают самогон одним махом. Ольга — так зовут Романову жену только пригубила.

Водка крепкая — первак. Драгун моментально пьянеет.

— Как думаешь дальше жить? Говори, меня не бойся.

Роман такой же суетливый, каким был. Опьянел, давится капустой и одновременно сыплет словами:

— Свет перевернулся. Никакой определенности, никакого порядка. За что хлеборобу зацепиться? Не за что. День прожил, и слава богу. Прямо тебе скажу, Василь, не уважаю я ни полицаев, ни партизан. Одна суета. Покоя не будет. Свет обезумел.

— Не слушай его, Василька! — выкрикивает Ольга, видя, что ее подмигивания и взгляды не помогают. — Он всегда не как люди. Плетет невесть что.

— Нехай слушает, он мой брат. Хоть младший, а из-за меня, старшего, потерпел. Жизнь такая. Ни он, ни я не виноваты.

— Выпейте лучше, мужчины, — Ольга наливает по полстакана. — Ты б лучше, Василька, про семью рассказал. Горюют, бедные.

— Семья по ту сторону железной дороги. Месяц не видел. Теперь, может, выберусь.

Роман снова заговорил. Он как бы исповедуется:

— Я тебе признаюсь. На немцев сначала не так глядел. Думал по-другому будет. Знаешь ведь сам, в нашем колхозе большого порядка не было. Согнали людей в кучу, запрягли лодыря с хозяином в один воз. Так лодырь же везти не будет, как его ни погоняй. Он тепленького места ищет.

— Дурак ты, хоть и старший брат, — сказал Драгун. — Слепой крот. Дальше носа не видишь. Разве без колхоза вытащишь Чапличи из бедности? Ты выбрался на хутор, хорошо жил, а другие? Голода разве не было, не ходили по гарнцу занимать? Ты вспомни, как мы у отца жили? Колхоз просто не успел порядок навести. Но болота же осушил, залежи поднял.

— Человек жить хочет. Сам по себе. Пускай бедно, на одной ржаной похлебке, но чтоб никакой гад над головой не висел, никакой портфельщик. Кем я стал, как землю забрали? Никем, попихачем. Воз дров надо привезти, так иди кланяйся бригадиру. Зачем мне ваша ласка, когда у меня свой конь был? Почему я перед чертом лысым должен шею гнуть?

Хозяйка больше не вмешивается в разговор — орудует в печи ухватом.

— Кулак ты, — Драгун почему-то веселеет. — Был кулаком и остался. Ничему тебя советская власть не научила. Дальше пупа не видишь. Думаешь, твои "портфельщики" шиковали? Света божьего не видели за работой, за беготней, за командировками. Старались, чтоб таким, как ты, лучше было. Из колхоза брали много, это правда, но для кого? Фабрики, заводы поднимали, детей учили, чтоб лучше, чем отцы, жили. С кого же было взять. Капиталисты нам займов не давали. Они на то, что есть, зубы точили. Армия сколько забирала? Но все равно люди стали лучше жить. Лучше и легче. Ты вспомни, какие Чапличи были? Были такие поселки, как теперь? Были такие хаты, как у тебя? Чего молчишь?

— Разве тебя переговоришь.

"Видно, сбрехал лесничий, — подумал Драгун. — Роман — куркуль, и все..."

— Мне пора идти, Роман, — сказал он вслух. — Ночевать у тебя не буду. Давай еще выпьем по чарке. Живи как хочешь. Только, если твоя правда, скажи вот что. Почему множатся партизаны и почему немцев гонят? Верь моему слову, к осени наши будут тут. Они не так далеко: под Смоленском, Орлом, Харьковом.

— Еще вилами по воде писано.

— Не вилами. После Сталинграда немцам не оправиться.

Роман вдруг умолк. Его запал гаснет на глазах. Вяло наливает себе, брату, как бы нехотя пьет.

Подозрение — Роман в чем-то замешан — вспыхивает с новой силой.

V

Через несколько дней, возвращаясь из Ольхова, от семьи, Драгун еще раз увидел брата.

Окруженная лесом поляна вызвала смутные воспоминания. Посреди поляны несколько одичалых яблонь, под ними шевелится фигура человека. Да это же братов хутор! Вон, на противоположном краю, тот самый старый дуб с ульями-колодами.

Еще больше удивляется Драгун, узнав Романа. Тот стоит по пояс в яме, вытаскивает наверх мешки. Зерно, значит, прятал.

Драгун подходит ближе.

Роман недобро блеснул бельмоватым глазом:

— Следишь за мной?

— Из Ольхова иду. Был у жены.

— Ваших в селе нет. Разве не знаешь?

— Пойду на Кочаны. Надо дорогу проскочить.

Роман вытаскивает из кармана кисет, братья садятся на мешки, закуривают. Руки у Романа, черные, шершавые.

— Не было жизни и нет, — Роман вздыхает. — Наживал мозолем, а скрываешься.

— От партизан прятал хлеб?

— Я не нанимался вас кормить.

— Дурень ты. Думаешь, у немцев хутор заслужишь?

— Кому он мешал? Поразевали рты, готовы проглотить один другого. Посеял кто-то среди людей ненависть, теперь, если б и хотел, не потушишь. Птицы, звери если близки между собой, так согласно живут, а люди грызутся.

— Все тебе мало. А как другие живут?

Роман затягивается, бросает окурок, растирает лаптем.

— Поздно меня учить, Василь. Жизнь доживаю. У меня есть глаза и, что надо, вижу. Зачем равнять людей? Один хочет хутора, другой не хочет. На хуторе же работать надо, а не книжки читать. Дело не в нас, мужиках. Такие, как ты, грамотеи, воду замутили. Если бы я имел хутор, то разве поел бы то, что наработал? Боже сохрани. Я бы и машину купил — разве не вижу, где выгода?

— Кулаком бы стал.

— Пускай кулаком. Но я бы сеял, скотину разводил. Польза была бы мне и людям. А у вас что? Вон, слышно, погнали лапотников на немецкий эшелон, как черту в пасть, пошинковали их там на капусту. Чья голова такое сварила? Есть, наверно, и у вас тузы, что кочергой носа не достанешь. У тебя он спросил, как лучше сделать?

Драгун взрывается:

— Лежишь пузом на печи да еще треплешься! Хлеб прячешь. Если б не брат, поставил бы тебя вон под ту березу. Война идет, люди жизни не жалеют. Будешь продолжать так — нарвешься. Запомни мое слово...

— Не пужай. Меня десять лет пужают.

— Ты дурак. Безмозглый пень. Должно быть, правду люди говорят, что спасал немца...

Роман бледнеет и чуть не бегом кидается в лес. Драгун, весь дрожа, встает. Проклятый кулак! Застрелить мало, гада...

Приходя в себя, он начинает думать о том, что в Романовой ненависти есть что-то наследственное. Таким же волком был и дед. Не поладив с родней, ушел из села в глухой лес. Слепил хатенку, собирал травы, занимался знахарством. От него ушли жена, дети, а он так и кончил жизнь в чащобе.

Вот-вот все зазеленеет. Тихо. Тепло. Изредка перекликаются сойки да долбит сухостой дятел. На прогалинах пестро от белых, синих подснежников. Листьев на деревьях еще нет, но уже окутывает ветки легкая желтоватая дымка.

Драгун уже подходил к дороге, как вдруг услышал далекий гул моторов. Как зверь, почуявший опасность, он сигает в чащу. Притаившись в лещевнике и держа наготове винтовку, стал следить за дорогой. По лесу разносился, приближаясь, густой треск.

Переваливаясь на колдобинах, мелькают меж деревьев тупорылые грузовики. В кузовах густо, плотно сидят немецкие солдаты в стальных касках. Два грузовика с полицаями. Сколько их всего? Шесть, семь?..

Только одно мгновение стоит Драгун в нерешительности. Он знает, куда направляются немцы. Так было в Ольхове. Как только ушли из села партизаны, туда нахлынули каратели. В Чапличах сестра с детьми. Но ей он не успеет помочь. Хотя бы дурня того предупредить!..

Обдирая о ветки лицо, руки, агроном побежал назад. Пот заливал глаза, не хватало воздуха. Его гнал мистический страх — будет виноват, если не успеет добежать...

Выбежав на делянку, он еще издали заметил, что брата нет. Нырнул в березняк — поискать дорогу. На лесной, выбитой колее свежий след от колес.

Понимая, что Роман не мог далеко отъехать, Драгун помчался по следу на Чапличи. Передышки себе не дает, пока не выбегает на опушку, откуда видно село. Повозки на дороге нет. Может, Роман поехал другой дорогой. Может, еще в лесу?

В полном изнеможении, Драгун упал на землю.

Сейчас враги будут уничтожать родных, близких ему людей, жечь село. Нет, он не может на это смотреть.

Драгун поднялся, побрел прочь...

Обо всем, что случилось в Чапличах, он узнал на другой день. Лес полон детского плача, женских причитаний. Сестра с детьми тоже здесь — в наспех сложенном из веток шалашике.

Женщин, детей каратели не тронули. Только мужчин от пятнадцати до пятидесяти лет согнали в колхозный хлев. Под вечер хлев и село подожгли. Нет больше Чаплич.

Романа убили на улице. Когда его ссадили с воза, он, потрясая какой-то бумажкой, рвался к высшему начальнику. Сестра подтвердила прятал Роман раненого немца, и тот дал ему расписку.

VI

Вакуленка пожинает славу.