За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг

кто о парном молоке, кто об отваре из киривичной сушеной ягоды, с лепешкой, тонкой, горячей и хрустящей, а не как горелый, твердый сгусток муки, о рыбалке на заводи, запахе от отсыревшей после дождя кровли, о сне в сухости… А выглядят совершенно обычно. Ладно, ерунда. Тогда он не придал услышанному почти никакого значения, тем более, что перед глазами вспыхнул в подробностях расщепленный очин с куском черного пуха на конце, и ощущение чего-то важного, настораживающее грозного и до боли знакомого…

Рядом продолжало тянуться бескрайнее поле темной воды, с разбросанной местами зеленью плавающей листвы, и редко торчащими тонкими, потемневшими стволами болезненных деревьев, из-за которых нельзя было увидеть линию горизонта. Они выглядели сплошной непроницаемой завесой уже на расстоянии тысячи шагов. Местами, над гладью висели небольшие роящиеся шары мошкары, и было тихо, конечно, не совсем, но звуки были гораздо беднее, чем в Степи и совершенно другие. Основную их массу составляло хлюпанье по хляби собственных шагов, но если попытаться отвлечься от них и вслушиваться в мир вокруг, то через некоторое время собственная поступь становилась практически неразличимым, невыразительным фоном, и тогда снаружи, откуда-то из глубины, угадывалось что-то ворочающееся, покряхтывающее, и какой-то диалог. Временами Чий был готов поверить, что это действительно разговор, и он действительно его слышит.

Говорили двое. Молодой, чуть заметный, переливающийся шепоток. Он был приятным и шелковистым. Он что-то спрашивал, пытался что-то доказать с юношеской наивностью, и сердитый, грубый, утробный бас, который знал, что он старше и мудрее, и кто здесь хозяин. Он резко отвечал что-то, порой даже, нахально и цинично, игнорируя и ставя на место, и тогда шепоток замолкал, а неведомый обладатель властного скрипучего баса тоже молча, нахально смотрел на него в упор, не по-воровски даже – презрительно, поджав губу в ухмылке, он был ему не ровня. Спокойно, как ему подобает и даже не очень зло, давая почувствовать, что тот, кто говорил шепотком, – никто, и ничего не значит. Но тот не мирился, собравшись, он опять что-то быстро спрашивал, приводил новые доводы: Что это? Караванщик бы сказал, что это Старший Брат. Как они его? Спящий в недрах, что Шарухан, когда-то наступил сюда пяткой. В Болоте раздался громкий всплеск от чего-то упавшего, затем резкий птичий крик и звук от частых-частых взмахов крыльев. Чий поднял голову и присмотрелся в сторону крика, ничего необычного видно не было. Он развернулся вперед. Чий шел почти самым крайним, дальше него сзади двигался один Тольнак, и ему были хорошо заметны все семеро впереди: усталые, ссутулившиеся грязные спины, шагали, казалось, нелепо широко, по жиже по другому было нельзя, обычным шагом, было труднее и гораздо медленнее. В поступи чувствовалась усталая заморенность.

На Болоте было гораздо прохладнее, чем в Степи. Несмотря на солнце, жары не ощущалось, снизу ощутимо веяло холодком, и от этого чувствовалась массивность лежащей здесь воды. Это была не их деревенская топь, которая, по существу являлась просто пересыхающей лужей у дороги, в нее летела пыль от проходящих людей, она всегда оставалась частью не то Степи, не то Деревни, а Болото было само по себе, независимым ни от поля, которое захлебывалось в окружающих хлябь марях, ни тем более от человека, они казались здесь незаметными и чужими. Даже тропа, признаки которой то и дело угадывались, не была человеческой, до них люди по ней, скорее всего, ходили, может и не раз, но она была не для них и не их. Он вдруг подумал, что не может представить отчетливо Деревню. Она возникала обрывочно и не натурально, казалась почему-то очень далекой, а не в двух неделях пути.

Чувствуя, как на него наваливается обычное дремотное отупение, он попытался вернуться к воспоминаниям. Значит тогда, вернее, даже в ночь до того дня, а вечером было не просто нежелание и робость, вечером был уже страх. Он даже на мгновение закрыл глаза, пытаясь восстановить образ как можно детальнее.

…До воды оставалось уже недалеко. Рубаха прилипла к вспотевшим груди и плечам. Чий попытался взбодриться, перекинув мешок на другую сторону, он бегом догнал Тольнака.

– Сколько еще?

– Да кто его знает. – тот внимательно всматривался в местность, поворачивая голову. – Думаешь, помню? Где-то здесь уже вроде, сегодня в любом случае, дойти должны.

Начинались сумерки. Небо еще освещал закат, а поросшую травой землю видно уже не было, из-за длинных вечерних теней, трава полностью скрывалась в своей собственной. Но сейчас Чию показалось, что она изменилась, что-то стало другим, и сам контур этой темной массы тоже как-то улегся и растрепался. Он увидел, что Тольнак, также, как и он, смотрит под ноги.

– Заметил? Что такое?

Тольнак опустился на колено, потом поднял лицо в улыбке:

– Скот… Это вытоптали так, здесь следы скотские вокруг! Натоптали столько… А! Так это стадо же, то, наше, крюк, видать, сделали, и опять мы с ними пересекаемся.

Чий нагнулся. Тольнак был прав. Между ломаных поваленных стеблей травы виднелись округлые отпечатки.

Да, были бы накомарники, можно было бы и задержаться на пару дней, они, наверное, и не почувствовали бы, что их меньше стало. На них на всех ведь с целой Деревни и накомарников не хватит.

Водоем появился неожиданно. Только тогда, когда до него оставалось шагов двадцать, заметили, что между буграми, в одном месте, не было травы а зияла темень провала, небольшая по площади яма, глинистый берег, круто обрывающийся внутрь. Она выглядела неестественно. Степь, – место плавного и ровного, пологие холмики, маленькие углубления, даже не ямки, а просто понижение поверхности в одном месте, а тут была резкая, непонятно как появившаяся впадина.

Чий представил, как там внутри: темно, глина, вверху видна полоска травы и неба. Ему неожиданно показалось это забавным, как будто на расстоянии пары шагов другой мир, а не поле на горизонты вокруг. Захотелось посмотреть.

– Не видно тут никакой воды, – Изран стоял, наклонившись над темнотой.

– Тут вообще ничего не видно, она не пересыхает никогда, тут человек семь друг на друга поставить надо, чтобы доверху доставали, вон, блестит ведь, надо слазить, котел давайте.

Тольнак нагнулся, чтобы сбросить на землю сумку. Чий остановил его и полез сам. Внизу было действительно темно. Спускаться, сперва было не трудно. Только жутковато из-за мрака. Он почувствовал, что даже, чуть- чуть стало холоднее чем снаружи, а потом берег резко стал скользким, он крикнул об этом наверх, остановился и, придерживая котел одной рукой, закатал штанины. Просто скользнуть вниз он боялся. Возможно, берег у самой воды был слишком крутым, и тогда его придется вытаскивать. Он полез осторожнее, погружая в глину пальцы и ступни, но скользкий берег почти сразу закончился. Воды