Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг. - Юрий Аксютин

Вечером на торжественном заседании в Большом театре Молотов устроил скандал, невероятный в практике коллективного руководства, обрушив на своих коллег, особенно на Хрущева, самые непристойные оскорбления{443}.

— Югославы — фашисты! — схватился Молотов с Хрущевым в присутствии маршала Конева{444}.

— Доколе и на каком основании «Правда» будет прославлять фашиста Тито? — требовал он ответа{445}.

Особенно возмущался он тем, почему статья пошла без обсуждения в ЦК. Ему разъяснили, что перед опубликованием она была разослана членам Президиума ЦК и, не вызвав ни у кого из них замечаний, была послана в печать. Правда, признался Хрущев, места, вызвавшего гнев Молотова, в первой редакции не было. Жуков был в Берлине, куда уехал с делегацией. И Хрущев, позвонив главному редактору «Правды» Шепилову, сказал:

— Нельзя ли дополнить статью товарища Жукова? В ней ничего не сказано о югославской армии, которая воевала в составе наших войск. Это товарищ Жуков упустил. А добавить надо.

При этом он был уверен, что Жуков будет приветствовать эту добавку, так как «она освещает историческую действительность». Шепилов сказал, что это будет внесено.

Критические замечания высказал Молотов и при обсуждении текста приветственной речи Советской правительственной делегации:

— Если судить по этому заявлению, то получается, что главной причиной разрыва в 1948 г. были какие-то материалы, которые были сфабрикованы врагами народа Берией и Абакумовым, а остальное не заслуживает внимания. Интриги Берии и Абакумова играли здесь известную роль, но это не имело главного значения. Во-первых, неправильно бросать вину за разрыв только на нашу партию, умалчивая об ответственности югославской компартии. Во-вторых, и это главное, не следует игнорировать, что в основе расхождений было то, что югославские руководители отошли от принципиальных интернационалистских позиций{446}.

Однако в защиту указанного в проекте объяснения причин разрыва последовал такой аргумент:

— Если мы не скажем, что главной причиной были интриги Берии и Абакумова, то тогда ответственность за разрыв падет на Сталина, а этого допустить нельзя.

— С этими аргументами нельзя согласиться, — возразил Молотов{447}.

А в проекте приветственной речи, которую следовало произнести на аэродроме в Белграде, ему не понравилось то, что выраженное в этом документе пожелание установить взаимопонимание и взаимное доверие между КПСС и СКЮ «не увязано с фактическим положением дел в нынешней Югославии, поскольку Союз коммунистов Югославии не стоит на позициях марксизма-ленинизма»{448}.

На это он указывали тогда, когда текст заявления утверждался Президиумом ЦК.

На основании одной из шифровок из Пекина, где, кстати, послом сидел все тот же П.Ф. Юдин, Молотов сослался на критику, которой подвергает югославов Мао Цзэдун, указывающий на то, что они ведут себя не как коммунисты, а как лейбористы. И задал вопрос:

— Почему то, что понимают китайские товарищи, не понимают у нас? В данном вопросе нам следовало бы раньше разобраться, чем им{449}.

И все же визит в Белград состоялся. Но Молотова туда не взяли. Первые заседания делегаций носили строго официальный характер: по одну сторону стола сели Хрущев, Булганин, Микоян и Шепилов, по другую сторону стола — их делегация (Тито, Кардель, М. Пьядо, Вукманович). Переговоры начались вступительной речью хозяина — Тито произнес речь. «Эта речь нас поразила», — делился позже своими впечатлениями Булганин{450}. Поразило же то, что он приветствовал их, как представителей великого народа, великого Советского государства, где, как он сказал, родилась Великая Октябрьская революция. В ответном слове Хрущев выразил сожаление о потерянной дружбе, примерно в том же духе, что говорил на аэродроме.

Между участниками переговоров тут же установились хорошие, дружественного характера отношения. «Мы видели, — рассказывал потом тот же Булганин, — что находимся с людьми, с которыми можем договориться, с людьми, которые не порвали с марксизмом-ленинизмом,., не порвали с нашими идеологическими принципами»{451}.

Правда, чем дальше и больше вступали в разговоры и полемику, тем больше видели, что у некоторых из их собеседников «очень большая путаница в головах». В частности, очень похожим на «австрийского социал-демократа» показался Кардель. Дискутируя с ним, напоминали ему о лекции, которую он читал недавно в Стокгольме. Правда, «как и положено оппортунистам», он им ответил:

— Если бы теперь, разве бы я такую лекцию прочитал? Вот теперь у меня дума — как мне исправить эту лекцию{452}.

«Путаной болтовней» потом назвали советские гости высказывания Карделя насчет отмирания государства. По мнению Микояна, это был «скорее обман для западных социал-демократов или самообман», ибо такие, по определению Ленина, атрибуты государства, как армия, полиция, суды в Югославии не только не слабеют, но и крепнут. В чем же тогда «отмирание государства?». Хрущев и спрашивал Карделя:

— В чем же отмирание?

— Вот даже министерство здравоохранения ликвидировали, — отвечал тот.

— Это же чепуха! — возражал Хрущев. — И у нас союзного министерства просвещения не было…{453}

Тито предложил, чтобы во всех этих теоретических спорах самостоятельно разобрались Шепилов с Карделем, а главы делегаций могли заняться другими проблемами{454}.

Несмотря на «дружественную обстановку», переговоры продвигались трудно. Тито настаивал на том, чтобы в итоговом документе был зафиксирован тезис о полном равенстве двух партий и невмешательстве КПСС в дела СКЮ. Это, по его мнению, поможет покончить с практикой сталинизма, когда все предписывалось и приказывалось из Москвы. И решительно стоял на этой позиции. Хрущев, когда начались их беседы с глазу на глаз, говорил своим коллегам:

— Никак он не хочет принять наше руководство, признать нашу руководящую роль в коммунистическом мире.

Шелепин советовал:

— Никита Сергеевич, не нужно нам претендовать на лидерство, если уж приехали сюда мириться.

В таком духе они с Карделем и написали декларацию о нормализации отношений{455}.

Были и другие предметы споров. Хрущев сказал от имени ЦК КПСС:

— Не надо ворошить прошлое! Югославы согласились:

— Давайте забудем. Хрущев уточнил:

— Вы на Сталина не нападайте. Мы не дадим его в обиду, защищать будем… Нападать на него вам не выгодно.

Тито сказал:

— Правильно. Мы с вами согласны{456}.

Но на одном из заседаний, заканчивая его, спросил:

— Есть ли еще у кого вопросы?

— У меня есть, — говорит Вукманович. — Что же вы все на Берию и на Абакумова валите? Это же не главные люди. А где же было Политбюро? Мы хотим, чтобы вы нам сказали, где же гарантия. Вот мы с вами разговариваем, а потом у вас еще какой-нибудь Берия появится{457}.

Хрущев, убежденный, что вопрос этот был заранее обговорен с Тито, говорит:

— Знаете что, товарищ Тито, если когда-нибудь вам нужно будет послать своего делегата на конференцию для того, чтобы сорвать переговоры, то это — самый подходящий господин…

Все, в том числе югославы, засмеялись… На этом, собственно говоря, инцидент и кончился. В этот вечер по протоколу надо было проехать на один из заводов в двух часах езды от Белграда. А сопровождал гостей Вукманович, который в этой поездке раскрылся перед ними совсем с другой стороны — не только как дипломат, человек с характером, но и как хороший, даже, по определению Булганина, «замечательный, кристаллической честности человек»{458}.

Что же увидели члены советской партийно-правительственной делегации в Югославии? «Мы увидели, — делился позже своими впечатлениями Булганин, — самое настоящее социалистическое государство: государство без помещиков, государство без капиталистов. Мы увидели, что фабрики и заводы находятся в руках государства, банки находятся в руках государства, торговля вся находится в руках государства (магазины все государственные, рестораны государственные, кафе — государственные, палаток мы не видели), то есть все находится в руках государства. Капиталистов иностранных нет, концессий нет. Что же еще требуется?»{459}.

Тито советовался со своими гостями и по такому тонкому вопросу, как отношения Югославии с Западом:

— Вот мы сейчас с вами все подпишем, мы вам еще напишем письмо в ЦК, как нам быть, порвать с Западом сразу? Нам это очень трудно сделать. Во-первых, экономические связи, продовольственная помощь. Три года неурожай, голод, нам бесплатно дают пшеницу. Потом я считаю, что даже в ваших интересах может быть не обо всем говорить, и не стоит нам рвать с Западом, а продолжать вести эту линию, какую мы вели до сих пор{460}.