Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг. - Юрий Аксютин

Во всем этом увидели, как это было принято тогда, групповой сговор. Уже 15 марта партком МГУ постановил за «непартийные» выступления исключить из партии Смирнова и Могилева, а Апресяну и еще двум студентам объявить строгий выговор с предупреждением. Однако бюро Ленинского райкома посчитало эту меру взыскания слишком либеральной и постановило исключить из партии всех «вольнодумцев», выступавших на собрании. Мало того, от них требовали признаться, с какими контрреволюционными организациями они поддерживают связь.

Однако карательная мера вызвала эффект, обратный желаемому, — не страх и раскаяние, а возмущение. Один из преподавателей, И.М. Панюшкин, написал на имя Хрущева и Булганина письмо в защиту наказанных. Сами студенты отправили делегацию с жалобой в горком партии. К тому же все это дело получило широкую огласку. Во Всесоюзном государственном институте кинематографии, городском педагогическом и Московском инженерно-физическом институтах на занятиях по философии, истории партии и марксизму-ленинизму преподавателей засыпали вопросами «не по теме»: о демократии и дисциплине, суде над Берией и разногласиях в Президиуме ЦК… В результате в МГК КПСС решили, что не стоит «портить отношения со студентами», и все возмутители спокойствия отделались строгачами. Правда, один из них, Смирнов, исключенный сразу же из университета, вынужден был заканчивать его на вечернем отделении{402}.

Так что не только первые робкие попытки реформирования системы, но и их сворачивание, объявление их не соответствующими духу марксизма-ленинизма, сопровождавшие отставку Маленкова, побуждали все большее число людей к критическому осмыслению недавнего прошлого и настоящего. Общество перестало казаться монолитным. И, мало того, поддержка власти с его стороны уменьшалась, а в случае с отставкой Маленкова вообще оказалась на критическом уровне.

Глава 2.

ПРОЦЕСС ПРОЩАНИЯ СО СТАЛИНСКИМ НАСЛЕДСТВОМ И ЕГО НЕЗАВЕРШЕННОСТЬ

2.1. Внешнеполитические новации 1955 года глазами простых людей

2.1.1. Германский и австрийский вопросы

Министр иностранных дел В.М. Молотов занимал довольно жесткую позицию при определении основных направлений советской внешней политики. И хотя Маленков и Хрущев выдвигали довольно существенные новации концептуального порядка, с которыми он не соглашался (например, долгое время избегая публичного упоминания о «мирном сосуществовании»), все же его авторитет при определении основных направлений внешней политики, особенно по отношению к Западу, был преобладающим.

30 августа 1954 г. Национальное собрание Франции отклонило договор об учреждении «европейского оборонительного сообщества» с участием ФРГ. Это вызвало настоящую эйфорию в Москве. Казалось, рушатся планы империалистов и реваншистов в отношении ремилитаризации Западной Германии. Однако уже 23 октября представители государств — членов НАТО согласились принять в свои ряды ФРГ, а ее правительство считать «единственным представителем немецкого народа в международных делах». Надежды, что французский парламент еще раз откажется дать свое согласие на включение немцев в военную структуру Запада, оказались напрасными.

А между тем, как некоторое время спустя признавался Хрущев, если бы он сам и его коллеги по коллективному руководству «с меньшим авторитетом, чем Молотов, в международных проблемах, занялись этим вопросом, то мы, возможно, совершенно по-другому повернули бы дело, и возможно не было бы и Парижских соглашений, возможно по-другому бы сложилась обстановка». Но «пустили это на самотек Молотова»{403}. Эту реплику первого секретаря ЦК КПСС можно понимать как своего рода признание того, что в период между 30 августа и 23 октября 1954 г. у советской дипломатии был какой-то шанс не допустить включения ФРГ в НАТО, проявив такую инициативу, которая могла бы заинтересовать наших бывших союзников. Вполне возможно, что такая инициатива и обсуждалась в Президиуме ЦК, но министр иностранных дел был против, и все закончилось ничем. Возобладала твердая линия угроз и ультиматумов.

Выступая на сессии Верховного Совета СССР 8 февраля 1955 г., Молотов предупреждал, что ратификация Парижских соглашений станет главным препятствием на пути решения германской проблемы:

— После того, как Западная Германия будет ремилитаризирована и превратится в милитаристское государство, станет невозможным объединение этой части Германии с восточной частью Германии — с миролюбивой Германской Демократической Республикой.

Это был своего рода «кнут». Но показал Молотов и «пряник»:

— Напротив, отказ от Парижских соглашений и достижение соответствующего соглашения между четырьмя державами — Францией, Англией, США и СССР — сделали бы возможным уже в этом году проведение общегерманских свободных выборов, имеющих целью восстановление единства Германии на миролюбивых и демократических началах. В этом заключается смысл сделанного 15 января заявления Советского правительства по германскому вопросу{404}.

Но, как говорится, дорого яичко к Христову дню. Если бы такое предложение было бы выдвинуто раньше, оно, может быть, имело бы больше шансов на успех. Теперь же поезд уже ушел, и мало кто на Западе соглашался его снова останавливать. Очевидно, в Москве прекрасно понимали это, и там ничего не оставалось делать, как потрясать вдогонку кулаком.

— Ввиду складывающейся новой обстановки в Европе, — говорил Молотов, — Советский Союз, равно как и другие миролюбивые государства, против которых направлены Парижские соглашения, не будут сидеть сложа руки. Они должны будут предпринять соответствующие меры для дальнейшего укрепления своей безопасности и для обеспечения мира в Европе{405}.

Упомянув о начавшихся консультациях по подготовке к заключению договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между СССР и семью его восточноевропейскими союзниками, Молотов сказал:

— К тем мероприятиям, которые нам придется провести в случае образования западноевропейских военных группировок с участием ремилитаризированной Западной Германии, следует также отнести создание объединенного военного командования указанных восьми стран{406}.

И следуя этой линии, в мае 1955 г. подписывается Варшавский договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи с Польшей, Чехословакией, Венгрией, Румынией, Болгарией и Албанией, а также с Восточной Германией. Он предусматривал механизм консультаций на случай вооруженного столкновения в Европе и создание объединенного командования вооруженными силами.

Но одновременно, несмотря на противодействие того же Молотова, советское руководство согласилось вывести свои войска из Австрии в обмен на ее постоянный нейтралитет и обязательство никогда не объединяться с Германией.

Австрийский вопрос обсуждался на нескольких заседаниях Президиума ЦК в течение полугода.

— Зачем ослаблять наши позиции в Австрии и выводить войска? Держать их надо, — не уставал говорить Молотов{407}.

Возражения ему сводились к следующему:

— Австрия не считается побежденной страной. Десять лет там стоим. Каждый год празднуем с ними День освобождения. А теперь они вместо Дня освобождения проводят демонстрации протеста, требуя, чтобы мы освободили их от себя. А если завтра австрийцы камнями будут бросать по нашим войскам, что же мы, будем стрелять? К тому же, если мы держим свои войска в Австрии, то этим даем право и американцам держать войска там, на Дунае. А вот если мы уйдем оттуда, в военном отношении наша позиция даже усилится. Противника мы отбрасываем назад, через горы, в Италию, в Западную Германию. Это же элементарно. К тому же речь о выводе войск из Австрии еще при Сталине шла. Но потом решили пока воздержаться, после решения вопроса о Триесте это сделать{408}.

Молотов же продолжал стоять на своем. Его попросили представить другой проект. Он должен был это сделать еще до январского пленума ЦК. И вот как-то, уже перед сессией Верховного Совета, на которой предстояло оформить отставку Маленкова, Микоян во время прогулки с Молотовым говорит:

— Вячеслав, не лучше ли в твоей речи, поскольку она программная и происходит смена председателя Совета министров, сказать по австрийскому вопросу, внести по Австрии новое предложение, предусматривающее гарантию от ее нового присоединения к Германии?

Он сказал:

— Я подумаю{409}.

Подумал и действительно сказал об этом в своей речи 8 февраля на сессии Верховного Совета СССР, намекнув на возможность заключения Государственного договора с Австрией еще до окончательного решения германского вопроса. И потом говорил другим: