Последняя песнь Акелы. Книга вторая - Сергей Бузинин

— Мадам! — Коули взмахнул чубуком трубки, словно дирижер палочкой. — Сюдой случается много разных шлемазлов, и все они имеют интерес до моего товару! И когда такой поц ловит ушами слов на своем языке, он становится шо бабуин и не имеет дела до внимания! Гой имеет радостный вид, а я без второго слова имею приличный гешефт за нормальные деньги…

— Да-а-а? — настороженно протянула Полина. — Нас, значит, вы тоже обсчитаете?

— Ну, шо ви, мадам, как можно? — укоризненно качнул бородкой Коули. — Если я, как последний поц, буду обманывать друга за то, шобы иметь с того гешефта пару смешных пустяков, я не буду иметь ни гешефта, ни друга. Оно мне надо?

— Изя-а-а, — требовательно протянул Пелевин, приоткрывая один глаз. — Ты забыл рассказать, какой умник научил тебя говорить по-русски.

— Ни боже ж мой! — притворно возмутился Изя, посасывая трубку. — Не скажу, шо без второго слова помню за сотворение мира, но шо мине говорят друзья, помню, как Талмуд! Или то была Тора? — Коули озадаченно почесал чубуком затылок. — Азохен вэй! Алекс! Ты давно не приходил до старого еврея, а сюдой с полгода тому, как до тети Розы случился племянник — Моня Пельзельман! Он таки с Одессы и плохо знает за идиш, но имеет слов за правильный еврейский, и никак иначе! Моня выучил меня, а тетя Роза научилась сама. Ха! Хотел бы я видеть того шлемазла, шоб он был так здоров, шо рискнул бы ей того не позволить.

— И где сейчас Моня? — коротко хохотнул Пелевин, представляя себе одесского родственника. — Было б неплохо знакомство составить…

— Таки пару дней тому сюдой приходил Гаитомбе, ну ты помнишь за того вечно пьяного поца, и он сказал Моне пару слов за отличный гешефт…

— И теперь Моня, кряхтя и отдуваясь, топает к ручью Квазулуду, — услышав про старого знакомца, заржал в голос Алексей. — Через неделю жди его обратно. А если не будет ему еврейского счастья, но достанет упрямства — через две…

Изя внимательно посмотрел на Пелевина и, перейдя на немецкую речь, потянул того за рукав, мол, давай-ка отойдем, пошепчемся…

— Идите, шепчитесь, — засмеялась Полина. — Только, если разговор не для моих ушей, где-нибудь в сторонке. Потому как немецкий я тоже знаю. А прежде чем болтать с таинственным видом, разъясните мне, где можно помыться и во что переодеться…

Посекретничать им так и не удалось. Пока владелец фактории устраивал гостье экскурсию по своим владениям и подбирал для девушки новую одежду, Пелевин оккупировал старое кресло-качалку на веранде, подставил лицо вечернему нежаркому солнцу и уснул.

Проснулся он от звуков негромкого разговора где-то поблизости. Вокруг стояла обычная для Центральной Африки почти непроглядная темень, сквозь которую с трудом пробивался свет одинокой газовой горелки. Колеблющегося во тьме луча доставало только на то, чтоб выхватить из мрака золото шикарных свежевымытых волос, рассыпавшихся по плечам охотничьей рубашки, да смутный абрис сидевшего рядом с их владелицей человека.

Алексей прислушался. Разбудивший его разговор вели Полина и Коули и, видимо, уже давно, так как в ответ на реплики Изи девушка довольно посмеивалась, а тот, ведя неспешный рассказ, урчал, как довольный кот.

— И все-таки, Исайя, а почему вас старым-то величают? — прозвенел удивленный девичий голос. — По-моему, вы на старика совсем не похожи.

— Ну, таки шо я могу за это сказать, мадам? — пыхнул в темноте огонек трубки. — Только шо все человеки ленивые и память у них короткая, и никак иначе. Вам хочется песен? Их есть у меня! Начнем с того, шо во всех документа́х, без второго слова, а где-то даже и без первого меня прописывают Исайя Роджер Олдкоули, и только так. Моя мама из семьи почтенных английских евреев, папа — турецкоподданный. Шоб всем было хорошо, папа сделал финт ушами и заимел британский паспорт, и таки я стал приличный британский еврей. Правда, от лишних вопросов мне пришлось переехать сюдой, но не за то речь! Жил в наших краях такой поц — Монти Пайтон, дай Бог ему себе ни в чем не отказывать и не знать проблем за уголек к его персональному котлу в аду. Тот шлемазл завел себе дурных манер приходить сюдой и обращаться до мине «старина», шо, как всем известно, по-английски просто «о́лд». Кафры они ж, как дети, и за человеческую речь не имеют никаких понятий! Следом за Монти сначала один, потом другой, третий и все стали звать мине «старина», позабыв, шо это не фамилие, а только его часть! Следом за черными сюдой стали ходить белые, и ви думаете, шо они были лучше черных? Шобы да, таки нет. Эти цудрейторы, шоб я был так здоров, уже звали мине кто Старик, кто Коули! Как вам это нравится? Шо я только не делал, шоб спасти славную фамилию! Таки некоторых даже немножко бил. Не думайте за плохое! Я таки обычно стараюсь вразумлять таких шлемазлов кротким словом, но шо делать, если они не хотят понимать и имеют меня за идиета? Таки приходится и то, и другое. И шо я имею сказать за результат? Не помогло. Куча лет и столько же нервов, но теперь я — старый Изя Коули, и никак иначе.

— Простите, Исайя, — осторожным шепотом поинтересовалась Полина, — вы ж говорите, что сюда много кто приходит, как же вы их всех смогли побить?..

— Палочкой, мадам, — грустно усмехнулся Коули. — Этой самой палочкой.

Он чем-то зашуршал в темноте, видимо, демонстрируя гостье какой-то предмет, после чего, удовлетворив девичье любопытство, задумчиво произнес: — Ви таки удивились, шо у мине за палочка? Не делайте больших глаз и не говорите громких слов, мадам. Нынче такие времена, шо приличному человеку не можно выйти из дома без палочки. И никак иначе.

На некоторое время во дворе воцарилась задумчивая тишина, нарушаемая лишь треском цикад да заполошными воплями приматов, дерущихся где-то вдали. Воспользовавшись паузой, Алексей потянулся и нарочито громко зевнул, привлекая к себе внимание.

— А как у нас насчет пожрать? — благодушно спросил траппер, глядя на смутно виднеющиеся в полумраке лица.

— А как насчет помыться? — с легкой усмешкой в тон ему протянула Полина. — Определенно, сударь, прежде чем усесться за стол в приличном обществе, не мешало бы сполоснуться. Потом рази-и-ит, как… — стараясь подобрать определение, она ненадолго задумалась, но не найдя ничего подходящего, махнула рукой. — Помылся бы ты, ежик, что ли…

— Почему ежик? — недоуменно приподнял бровь Алексей, поднимаясь с кресла. — Помыться, это — да, но почему ежик?

— Потому что колешься, — весело фыркнула девушка. — И не только щетиной, а вообще. Характер у тебя колючий.

Не желая уподобляться невидимым ему приматам и спорить по пустякам, Пелевин, натужно размышляя, где и когда Полина могла уколоться о его небритые щеки, неторопливо побрел к блокгаузу.

— Свое рванье отдай Дангани! — крикнул ему вслед Коули. — А как станешь похож на человека, таки зайди до тети Розы. Она слепила новый лапсердак и таки горит мыслью увидеть тебя в обновке!

— И он пойдет к женщине в одном исподнем? — Полина, непритворно поразившись подобной мысли, схватилась за щеки: — Какой кошмар…

— А шо такого? — искренне удивился Изя. — Каких чудес имеет Алекс, шоб за них не знала тетя Роза?

Услышав последнюю фразу, Алексей пренебрежительно махнул рукой и скрылся в доме.

Отсутствовал он часа полтора, и большую часть этого времени пришлось провести под бдительным присмотром тетушки Коули, изображая из себя манекен и выслушивая цветастые причитания об отсутствии в буше приличного портного. Стенания Пелевина, что он помирает с голоду, женщиной в расчет не принимались. Наконец его мучения закончились, и под незлобивое ворчание хозяйки он спустился в блокгауз, отведенный под таверну.

В ярко, по сравнению с клетушкой тети Розы, освещенном зале народа почти не наблюдалось. За столом, расположенным в центре, радуя взор новой охотничьей рубахой, уныло ковырялась в тарелке Полина. И хотя девушка сидела за столом, было заметно, что обнова велика ей на несколько размеров, и затянутая ремнем рубаха более походит даже не платье, а на полусдутую оболочку монгольфьера.

Чуть в стороне от нее, поближе к барной стойке, обосновалась компания из трех кафров. Судя по наличию у них сравнительно не затасканной одежды, относились они или к разряду военных вождей, или к вольным старателям. Один щеголял черным клубным пиджаком на голое тело, второй — добытым невесть где мундиром французского кавалериста. Третий, видимо, самый скромный, довольствовался широкой бумажной рубахой красного цвета и непонятно какого окраса штанами. Иных посетителей в таверне не наблюдалось.

В дальнем и самом освещенном углу, укрывшись за дряхлым клавесином (а может, пианино или какой иной фисгармонией, Алексей никогда не разбирался в музыкальных инструментах), как за амбразурой, тоскливо тренькал по клавишам и нервам похмельный тапер. Послушав пару минут его заунывные мелодии, Пелевин сморщился, как от зубной боли, и шагнул к столу Полины.