Год гиен - Брэд Гигли

Девочка завопила, но женщина уже исчезла.

Вскоре вздохи старухи перешли в вопли и дикую тарабарщину, звучавшую на ночных улицах деревни. Звуки то угасали, то взмывали вверх с безумной громкостью. Некоторые заявляли, что видели загадочные огни, мелькающие мимо трещин в их запертых на засов дверях, или слышали бормотание голосов большой компании призраков.

Обитатели домов вцеплялись в своих жен или мужей, навешивали на детей защитные амулеты и обереги. Все знали одну ужасную истину: тяжелый камень, который подкатили к дверям гробницы, почему-то оказался не в силах помешать Хетефре вернуться в деревню.

Глава 5

Улицы, полные дверей

Семеркет и Квар каждую ночь видели во снах всякую чушь. Чиновник, никогда раньше не боявшийся царства снов, теперь опасался сомкнуть глаза больше чем на несколько минут. Он обнаружил, что, сидя на кирпичной скамье в комнате Хетефры, может проснуться быстро, когда львица прыгнет, и еще на одну ночь избежать ее клыков.

С того дня; как царевич Пентаура навесил на него амулеты и обереги, Семеркет стал жертвой острых загадочных болей во всем теле, у него раскалывалась голова. Временами ему казалось, что он задыхается, словно никак не удавалось вдохнуть полной грудью. Днем он принимался за свое расследование с красными глазами, мрачный и раздражительный, усталый после ночных погонь.

Квар, которого его мать-колдунья научила бороться с ночными кошмарами, обнаружил, что во сне его копья бессильны против львицы. Они либо не долетали до цели, либо в последний миг отклонялись в сторону, или ломались о львицу, как солома. Единственной зашитой против когтей и зубов оставалось пробуждение — или бегство. Как и Семеркет, нубиец не осмеливался долго спать.

Однажды ночью чиновник проснулся после кошмара, в котором ему привиделось, что львица ринулась на него из-за ближайшего дерева. Она была настолько близко, что когти выхватили несколько прядей его волос. Тут Семеркет и пробудился. Его голова все еще болела там, где львица во сне рванула его за волосы, и место это оказалось словно выстриженным.

Дознаватель в замешательстве и страхе ощупал голову, но потом его отвлек шум в комнате у двери дома, запертой на засов.

Все еще испуганный сном, он не нашел в себе храбрости проверить, кто — или что — было в передней Хетефры.

Семеркет сжал присланные царицей Тийей амулеты, висящие у него на шее. Они обожгли его, словно их подержали в огне, и казались теперь куда тяжелее, чем раньше. Там, где они висели, кожа воспалилась и покраснела. Одним движением, даже не подумав, чиновник сорвал их и швырнул в дальний конец комнаты, где лежала Сукис. Кошка зашипела, выскочила из окна комнаты на стену переулка, а оттуда перепрыгнула на крышу.

Семеркет вошел в Дом Жизни храма Диамет через обитые бронзой ворота, вздымавшиеся на шесть или более локтей в высоту. Дом Жизни находился рядом с резиденцией фараона и представлял собой лабиринт садов, прудов, в которых отражался свет, и поддерживаемых колоннами террас. Там хранились свитки, посвященные математике и иным наукам, сборники моральных наставлений, официальная история и чародейские формулы. Здесь собрали всю мудрость страны.

В библиотеку и направился Семеркет.

Он миновал классные комнаты и лекционные залы, глядя на будущих писцов, которые в них трудились. Поскольку строители гробниц все еще прятались в своих запертых домах, Семеркет получил возможность во время вынужденного безделья узнать побольше о загадочной царице Таусерт, чья печень — если она и вправду принадлежала ей — находилась в доме Панеба. Дознаватель надеялся найти логическое объяснение, тому, что десятник обладает такой реликвией. Как чиновник ни пытался, ему не удалось сохранить враждебных чувств к богатырю. Хотелось выбросить из головы неотвязные подозрения, что Панеб каким-то образом замешан в ограблении могил.

Семеркет направился к библиотекарю по имени Мааджи. Этот слегка сутулый человек сидел на скамье, перед ним был развернут папирус. Когда чиновник приблизился, библиотекарь торопливо свернул свиток и раздраженно поднял глаза.

Семеркет с отвращением отметил россыпь прыщей на его лице и неприятный запах.

— Что вам нужно? — холодно спросил библиотекарь.

— Я ищу информацию о царице Таусерт.

Мааджи ответил тихим возмущенным выдохом, высоко подняв брови.

— Ограниченный доступ, — сказал Мааджи. — Никого не пускают в то помещение без разрешения.

Семеркет удивился:

— Почему?

— Если я вам объясню, то какой смысл в ограничениях, верно?

Чиновник вздохнул про себя. Как и многие библиотекари, с которыми он раньше сталкивался, Мааджи смотрел на свитки в Доме Жизни, как на свою собственность, и считал, что им надлежит оставаться в целости и сохранности на полках.

Семеркет поднял знак министра, висящий у него на шее на цепи с яшмовыми бусинами:

— Это даст мне допуск?

Со скорбным вздохом сутулый библиотекарь встал, поправил одежду и исчез в глубине здания. После его ухода чиновник лениво опустился на колени, чтобы развернуть свиток, который читал библиотекарь. Глазам его открылись изображения самого вопиющего сексуального разврата. Рисунки были настолько экзотическими, что Семеркету по его наивности даже трудно было представить подобные позы — не говоря уж о том, чтобы ожидать увидеть такое в свитке, принадлежащем Дому Жизни.

— Ну? — издалека раздраженно позвал Мааджи. — Мне ждать вас тут до вечера?

Семеркет дал свитку свернуться. Когда он догнал Мааджи, библиотекарь указал на полку в отдельной комнате, полную свитков.

— Там, — сказал он и, не дожидаясь новых вопросов, быстро вернулся к своему папирусу.

В комнате «ограниченного доступа» находились еще двое людей. В одном из них Семеркет узнал по бороде ливийца, судя по всему — телохранителя, маячившего рядом со светлокожим господином, который прищурил на чиновника светлые глаза северянина. Хотя человек этот мог позволить себе личную Охрану, он был одет очень просто, а пальцы его оказались в чернильных пятнах. Чиновник увидел, что северянин держит у самого носа древние чертежи какого-то здания, и сделал вывод, что он — зодчий. Заметив, что на него смотрят, человек услужливо передвинул свитки в сторону, чтобы Семеркет мог подойти к полкам.

Они серьезно кивнули друг другу.

Семеркет выбрал свиток с полки, на которую указал Мааджи, развернул его, сел на пол и начал читать. Но минута шла за минутой, и он все больше разочаровывался. Свиток не имел никакого отношения к Таусерт. Это был трактат о ком-то, кого называли «великий преступник из Ахетатона» — видимо, он правил державой несколько столетий назад.

Семеркет отодвинул свиток, раздраженно поджав губы.

Человек, сидевший напротив, близоруко прищурился на него и отложил свои перья.

— Могу я чем-нибудь помочь? Я уже начинаю привыкать к расположению здешних свитков. Если вы скажете, что именно ищете…

— Ну, — с сомнением начал Семеркет, — мне нужно разузнать о некоей царице Таусерт.

— В самом деле? — Человек бросил острый взгляд на него. — Могу я поинтересоваться — зачем?

Семеркет постарался дать туманный ответ.

— Я — чиновник Канцелярии Расследований и Тайн, работаю на министра Тоха и недавно наткнулся на… Ну, в общем, она кое-где упоминалась. Мне нужно узнать побольше, чтобы понять, в чем тут дело.

— Тогда вы, наверное, Семеркет. Тох часто о вас говорил.

Застигнутый врасплох чиновник с разинутым ртом уставился на собеседника. Его всегда удивляло, когда кто-то его узнавал. Не успел он спросить, как зовут этого человека, как тот выхватил у него свиток и засмеялся.

— Мааджи, как всегда, указал не ту полку. Если хотите, я могу рассказать о Таусерт все, что знаю.

— Вы? Так вы — историк? А я думал, что зодчий.

Это явно сбило с толку собеседника Семеркета.

— Зодчий?

Потом этот человек посмотрел на все еще лежащие перед ним чертежи и проговорил, явно забавляясь:

— Из-за этих планов вы приняли меня за… — он со смехом повернулся к ливийцу. Тот тоже улыбнулся. — Что ж, может, я и зодчий, но в придачу немного знаком с историей. В данном случае — с тайной историей.

— С тайной?

— Таусерт была не просто одной из цариц, она стала правящей царицей.

Семеркет вспомнил иероглиф, значивший «божественная женщина», который он обнаружил в царском картуше на канопе.

— И она, должно быть, правила очень давно? Со времен царицы Хатшепсут у нас не было больше женщин-фараонов.

— Вообще-то, она правила всего сорок лет назад.

Чиновник был потрясен.

— Но ведь нет никаких ее монументов, о ней не упоминается ни на одной стене храма. Если бы она правила так недавно, стоило бы ожидать, что о ней будут говорить или хотя бы упоминать.