Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза - Дмитрий Могилевцев

Круз вызвал людей со второго поста. Пробился в больницу и, собрав полноценный взвод, устроил зачистку. Чем бы она закончилась, трудно сказать. Скорее всего, зачищаемые перестали бы удирать, а наконец засели крепко, и получилась бы кровавая дрязга, растянувшая агонию города на несколько дней или недель. Может, Круз остался бы в одной из взломанных квартир, не успев отскочить, попав под очередь. Может, Михаю надоело бы стрелять и резать раненых. Все эти «может» остались в условности. Город Ницца умер в этот день.

В шестом часу у первого поста начали стрелять. А еще через полчаса загрохотало на набережной и, выбросив столб огня, красиво заполыхал белый корсиканский паром.

Были это те самые швейцарцы, отбитые и непонятно вернувшиеся, или другие, возникшие из ниоткуда, — Круз не узнал. К темноте у него осталось всего пятеро, а «Леопард», вернувшийся к швейцарцам, методично превращал в руины больницу. В темноте Круз, поддерживая хромающего Михая, прокрался в порт, к своей яхте. С ветром повезло, и выйти из порта удалось, не заводя мотор. Михай, глядя на горящий город, заплакал. Потом хотел застрелиться, но Круз отобрал у него пистолет и надавал пощечин. Круз направился на запад — подальше от города, который предал, от огня и тел на набережной, от безумных горцев, продержавшихся на отраве много дольше, чем все их соседи, и тем страшнее принявшихся их вырезать.

Круз привел яхту в Марсель и обрадовался, глядя на огромный город у моря, слушая тишину, и рассмеялся, уловив еще с причала запах свежего хлеба. В Марселе был большой пост, тут были свои, проверенные, надежные люди, державшие порт и окрестности. Круз обнял подбежавшего Франсуа, бородатого, пузатого и похожего на команданте Фиделя, поздоровался у маяка с ребятами, подхватил кружку свежего кофе, пообещал все рассказать, отхлебнул, завернул за угол — и увидел одного из тех, кого приказал приковать наручниками к решетке в подвале первого поста.

5

В августе принесло метель. Еще вчера от жары плавился асфальт, донимала мошкара, поднимавшаяся из травы черным призраком, — а сегодня пригнало жирные, вязкие облака, к полудню прохудившиеся, высыпавшие на ветер ледяную крупу. Ею хлестало ленивовидного истукана на площади, ее швыряло в витрины, пугая запоздавших ворон. А через две недели легла настоящая зима — снежистая, лютая, кусающая за пальцы. И принесла ссору.

Бабы женсовета не воевали друг с дружкой, не женское это дело, война. Но ссорились, устраивая сотни мелких гадостей, не перераставших, однако, в сплошное кровопролитие и резню. Однако теперь ссора подошла к самой границе войны. По-прежнему на север везли пищу и беременных, но в Котлас не пришел ни единый воин, работник или способная рожать женщина. Из девяти баб женсовета в Котласе осталось четверо, а остальные выдумывали предлоги в Котлас не являться. Котласская четверка отправила на север бронепоезд с сотней народа, чтобы привезти паучника и его микстуру, оживляющую снулых, в Котлас. Поезд непонятно застрял в Микуни и торчал неделю, а после двое суток добирался до Печоры. В Печоре же его встретил вставший поперек путей танк. Назад в Котлас бронепоезд добрался с непонятной и невиданной быстротой, едва ли не за сутки. А потом случилось волчье лихо.

Тогда разгорелась лютая свара и женсоветские бабы, хуля друг друга, излили много лишнего. Потому поползли слухи один другого страннее. Например, что на поезд, везший Аделину и Круза с Даном, напали не просто так, а оттого, что Степанида Ольговна любила оленьи унты и не любила научников, отраву делающих. И пришлых тоже не очень любила, и Адьку — выскочку залетную, ум в манде. Потому оленным она людей послала с подарками и условилась. А еще она мужиков сманивает от Домновны, а Домновна вовсе с гопотой снюхалась, из-за нее резня случилась под Москвой с выездными, которые по девок поехали, из-за гопника, чужими привезенного, который сбежал к своим и рассказал. Не просто сбежал, это Адька нахимичила, потому что у нее с чужими дела, а тот чужой мужичонка, ходок с волками, сбежал и волков увел и теперь людей жрет по околицам, и за грибами выйти страшно. Охотились на него, а он оборотень, и бабьей власти над ним нет.

К сожалению, слухи о волках подтвердились образом странным и страшным. Захар сидел в Котласе как в тюрьме. На его волков косились. Держали впроголодь. А после того как Хук задрал козу и притащил стае, Степанида Ольговна приказала волчье отродье перебить, а Захара посадить на неделю в подвал на хлеб и воду — пусть образумится, авось ума хватит за работу взяться. Здесь даром никого не кормят.

К несчастью для Котласа, случилось это как раз тогда, когда одна боевая группа ушла к Инте, воевать с оленными, а вторая пошла отбивать недорослей, юных головорезов, снова подобравшихся вплотную к котласским землям. Захар с мальчишкой, удивительно к нему прикипевшим, прирезали троих мужиков, присланных за волками, взорвали склад, сожгли цистерну с керосином и ушли в лес, уведя волков. Степанида, озверев, послала за ними дюжину бойцов, вовсе оголив котласскую оборону. Вернулось из дюжины четверо. Тогда Степанида не придумала ничего лучшего, чем отправить бывшего лейтенанта Сашу на хлеб и воду, избив предварительно до полусмерти.

Вскоре леса к северо-востоку от Котласа сделались местом ужаса. Люди боялись выходить за кольцо дорог. Говорили, что находят полусъеденные трупы. Что волки кричат человечьими голосами и по-человечески хитры. Что Захар, вожак стаи, не болеет счастьем только потому, что пьет живую людскую кровь.

Потом случилась беда на котласских выселках, где растили рожь и годовали свиней. На четвертых выселках, самых малых, в пару дворов всего, у дорожного поста. Девять душ — мужиков большей частью, но и баб двое. Нашли только изодранные, изглоданные трупы. Степанида вызвала группу с юга и отправила в леса. Бойцы блуждали неделю, но никого не нашли.

А на второй неделе августа на окраине Инты появился мелкорослый тощий мужичонка, босой, одетый в замызганные холщовые лохмотья. Безоружный, гололобый. Приблудный воробьеныш. Постовые сперва на него нацелились, наземь сшибли, принялись орать. Потом пригляделись — вроде не из оленных, нет таких там. И говорит чудно, хотя и понятно. И старшего военного хочет, Андрей Петровича. Кто это у нас Андрей Петрович? А, это Адькин новый постельник, старый хрыч. Наверное, это из его команды приполз. Говорят, ушли недавно из его команды, так, наверное, не выгорело что-то, этот и вернулся. Отвести надо, чего ж, стрелять его, что ли?

Круз кушал сбитень с сухариком на веранде, слушая рассеянно Люську — вторую подручную Аделины. Люська уже неделю усиленно лезла в душу и штаны, стараясь приблизиться, выведать и втереться. Когда Люська всплеснула руками, рассказывая об еще неизвестной Крузу кобылищно-стервозной Надьке, тот отложил сухарик, вынул «стечкин» из-за пояса и положил перед собой — за полминуты до того, как Захар, ухмыляясь, появился в дверях и объявил:

— Здорово, батя! Не забыл еще Захарку?

— Здравствуй, Захар, — ответил Круз. — Садись, сбитня выпей. Поешь.

Захар потянул носом.

— Не, батя, извини. Сбитень твой с химией какой-то, нельзя мне. Серые меня не узнают.

— Люся, принеси кипятку, — попросил Круз и сказал Захару: — Ты садись, откушай. И скажи мне, что к чему. Какими судьбами здесь?

— Плохими, — сказал Захар, прожевав сухарь. — Бросил ты меня, батя, как шавку бросил. А моих серых чуть не убили.

— И меня чуть не убили, — заметил Круз. — Но мы оба живы и почти здоровы и, по слухам, с волками твоими все в порядке. Ведь правда, в порядке?

— В порядке, — буркнул Захар.

— Вот и хорошо. А то я пообещал за вами вернуться и, видишь, не совсем успел. Потому что обещал кое-что другим и исполнял обещанное.

— Это кому? — спросил Захар. Потом подумал и добавил: — А че, Верка с ними ушла?

— С ними.

— Все и ушли?

— Последыш остался. Он еще молодой. Прикипел ко мне.

— А-а, — протянул Захар. — Знаешь, батя, я не то чтобы к тебе совсем вернулся. Мне нельзя теперь с этими, у которых ты прижился. Я из-за Пеструна пришел. Ну, это я так Юрка зову, молодого, он у меня в стае стал как Пеструн. Привязался я к нему. Такой он чудик был, два раза меня резать хотел, а после будто к тяте. Я вызнал, знахарь наш научился средство делать, чтоб люди мясом не делались. А от Юрка начинает уже тянуть… мясным этим. Не выдюжит долго.

Круз прожевал сухарь. Проглотил. Запил сбитнем.

— Ты понимаешь, что для меня значит твое появление здесь? — спросил наконец.

— Ну… — Захар помялся. — Ты ж меня в стаю взял, так, батя?

— Да, взял. И если я поступлю по закону стаи, то будет война. Или у меня со здешним людом, или у люда здешнего с теми, чью кровь ты пролил. Я хочу поступить по закону. И спасти твоего нового волчонка. Но ты мне должен ответить. Многое ответить. Не солгать, не утаить и поклясться. Сделать все, что я, старший, тебе прикажу. Ты готов?