Тайна лабиринта - Маргалит Фокс

Фрагмент относился к табличке с описью кносских лошадей, и казалось, что в нем речь идет о лошадях с гривой (вверху в центре и внизу справа; по-видимому, взрослых) и без гривы (вверху слева, вверху справа и внизу в центре; вероятно, жеребятах). На неповрежденной части таблички каждой лошади без гривы предшествует слово, записанное линейным письмом Б: .

Эванс попытался подставить кипрские значения для этих знаков – и получил слово po-lo, очень напоминавшее pōlos, “жеребенок” в греческом языке классического периода. Увы, Эванс, отстаивая свою теорию минойского превосходства, счел этот результат случайным (и заметил в примечании к “Дворцу Миноса”, что кое-кто наверняка за это ухватился бы – тот, “кто считает, что критяне минойского времени были народом, говорящим на греческом”).

Вентрис, также веривший, что линейное письмо Б использовалось для записи негреческого языка, сомневался в пригодности кипрского ключа. И все-таки в мае 1952 года, по-новому взглянув на критские топонимы, он в виде эксперимента включил кипрские звуковые значения в свою третью таблицу.

Вентрис начал со слова , которое прежде прочитал как Amnisos, “Амнис” (так в греческом языке классического периода назывался порт Кносса) – и отбросил. Проанализировав знаки, передающие “чистые гласные”, дешифровщик теперь был в достаточной степени уверен в том, что  обозначает “a”. Затем Вентрис обратился к кипрскому знаку , то есть na. Если знак  линейного письма Б имеет то же значение, дешифровщик смог бы вписать слог na в таблицу, где пересекаются ряд C-8 и колонка Г-5.

В упрощенном виде эта часть “сетки” выглядит так:

Снова обратившись к кипрскому слоговому письму, Вентрис присвоил звуковое значение ti знаку  линейного письма Б, аналогичному кипрскому знаку . И знак  встал там, где и должен был: на пересечении C-6 (t) и Г-1 (i). Теперь взаимосвязи в “сетке” действительно стали “приносить дивиденды”: правильное размещение знака  автоматически дало значение   (ni) в той же колонке. Теперь слово выглядело как a-…– -ni-… и сильно напоминало a-mi-ni-so, слоговую запись слова Amnisos, “Амнис”. Это один из топонимов, который, казалось, сам шел в руки в феврале, когда Вентрис впервые поставил эксперимент. Если так, то второй знак в слове, , соответствовал слогу mi. (Изначальное размещение в “сетке” Вентриса знака fi было неправильным.) Тогда  соответствовал слогу so.

Прочтение слова  как a-mi-ni-so дало Вентрису еще два знака, и он также поставил их в “сетку”. Те, в свою очередь, дали значения всех согласных в рядах №7 (s) и №9 (m), а также всех гласных в колонке №2 (o):

Теперь Вентрис обратился к другому топониму, , с которым “играл” в феврале. Пересмотрев значения в “сетке”, он выяснил, что третьим слогом был so: …-…-so. Он уже разместил символ  в ряду C-8 и колонке Г-2, где присвоил ему значение no. Тогда слово должно было выглядеть следующим образом: …-no-so. Это неполное слово было топонимом – и одним из наиболее важных: Кносс, ko-no-so. Это позволило Вентрису разместить знак  в “сетке”, где встречались “к” и “о”.

Без “сетки” определение тех или иных названий давало бы меньше данных. Благодаря ей каждое новое значение выявляло другие (эту цепную реакцию и предвидела Кобер). Третье название, которое Вентрис разобрал в феврале , можно было прочитать как tu-ri-so. Это запись с помощью линейного письма Б названия критского города Tulissos, “Тилисс”. По мере того, как в “сетке” появлялись новые звуковые значения, Вентрис смог прочитать в кносских надписях слова  – pa-i-to (Phaistos, “Фест”) и  – ru-ki-to (Luktos, “Ликт”).

И снова на помощь дешифровщику пришли имена собственные. Интуитивный шаг Вентриса оказался верен: “тройки Кобер” представляли собой “альтернативные окончания имен” критских городов. Это был второй его значительный вклад в решение. Но Вентрис знал: одни лишь топонимы не доказывают, что язык табличек был греческим. Они могли быть пережитками, принесенными из более древнего, коренного языка (Вентрис еще держался за этрусский). Но в следующие недели начало вырисовываться нечто отличное от этрусского. Это было похоже на то, как фотограф опускает пленку в проявочный лоток: на “поверхности” проступал греческий. При этом из всех языков, которые могут быть записаны с помощью слоговой письменности, греческий является одним из наиболее неподходящих.

Греческий язык вопиет об алфавите. (Именно грекам, которые в начале I тысячелетия до н. э. открыли для себя финикийский алфавит, поняли его преимущества и усовершенствовали его, мы обязаны столь удобной для нас латиницей.) С другой стороны, для записи греческих слов слоговая система типа “согласный + гласный” (например линейное письмо Б), предусматривающая строгую последовательность согласных и гласных, гораздо менее удобна. Для греческого языка характерно скопление кластеров согласных. (Вот, например, древнегреческий глагол epémfthēn, “я был послан”. В нем присутствует нагромождение согласных.) В греческом также нередки стоящие рядом гласные, как в начале и в конце слова oikía, “дом”. Для таких слов линейное письмо не подходит.

Со времен Эванса было ясно, что линейное письмо Б – отпрыск линейного письма А. Большинство исследователей, в том числе Эванс и Вентрис, полагало, что письменность обоих видов использует один и тот же язык. А что если это не так и линейное письмо Б представляло не автохтонный язык минойского Крита, а язык колонизаторов с материка? В этом случае захватчики, не знавшие письменности до прихода на Крит, присвоили минойскую систему. А если их родной язык плохо подходил к слоговой системе, они были вынуждены приспособить критскую письменность для своих нужд.

Вентрис с юности держался за свою “этрусскую теорию”, однако к весне 1952 года он понял, что должен рассмотреть и альтернативную версию: линейное письмо Б использовалось для записи не коренного минойского языка, а пришлого микенского. Эту точку зрения будут отстаивать не многие, в том числе Кобер и Беннет. Если языки линейного письма А и линейного письма Б – разные, то это объяснило бы и находки на материке памятников линейного письма Б, привезенного вернувшимися домой завоевателями.

Вентрис задался вопросом: не является ли странная “орфография” слов, записанных линейным письмом Б, результатом усилий критских писцов, вынужденных вставлять квадратный колышек письменности в круглое отверстие языка, для которого она никогда не предназначалась? За несколько недель он разработал набор “правил правописания” для записи слов некритского языка с помощью линейного письма Б. Определение этих правил стало третьим крупным вкладом Вентриса в решение проблемы.

Одно из правил касалось опущения финальных согласных в словах, записанных линейным письмом Б. Вероятно, самый характерный признак древнегреческой орфографии тот, что слова почти всегда заканчивались на гласный или на один из следующей группы согласных: l, m, n, r, s. Когда слоговая письменность типа “согласный + гласный” используется для записи слов такого языка, немедленно возникает затруднение: невозможно записать слова, заканчивающиеся на согласный. Выхода два: вставлять “фиктивный” гласный в конце слова, например английское слово cat (“кошка”) могло бы записываться как ca-ta; либо удалять конечный согласный (в этом случае cat превратилось бы в ca). Линейное письмо Б пошло по второму пути, и слово po-lo, проигнорированное Эвансом, – прекрасный пример применения этого правила. В действительности это слово pōlos, “жеребенок”. Мешающее -s опущено, как того требовали правила слоговой системы.

Любопытно, что кипрская письменность, также служившая для записи слов греческого языка, делает противоположный (и в равной степени вероятный) выбор. В кипрском письме вместо удаления конечного согласного в конце слова, если необходимо, добавлялся “фиктивный” гласный. Слово doulos (“раб”), например, могло бы записываться как do-we-lo-se с финалью -e, выступающей как фиктивный гласный. (Записанное при помощи линейного письма Б это же слово выглядело бы как do-e-ro.)