История ислама. Исламская цивилизация от рождения до наших дней - Маршалл Ходжсон

Совесть и традиции

Начало периода представляется нам довольно четко. Преобразования эпохи пороха (начало XVI века) повлекли за собой два взаимосвязанных изменения: одно негативное, а другое — положительное. К 1500 году ислам распространился по Старому Свету как относительно цельный культурный и политический уклад. Несмотря на значительные различия в языке, культуре, искусстве и даже религиозной

практике, единство Дар-аль-Ислама политически значило гораздо больше, чем существование любого из входивших в него государств. Следует учесть тот факт, что многие государственные образования носили местный и временный характер. К 1550 г. космополитической целостности ислама был нанесен ощутимый удар. Даже на религиозном уровне мусульмане разделились в новой ожесточенной борьбе между шиитами и суннитами. Не менее важно то, что крупные региональные империи успешно формировали собственные культурные миры, тем самым поделив между собой единую центральную область ислама — территорию от Балкан до Бенгалии. Мусульмане вне этих региональных империй, а именно в районе Южных морей и бассейна Волги, оказались под таким сильным давлением неверных, какого не было со времен монгольских завоеваний. В связи с этим они обращались к новым империям центрального региона в поисках поддержки.

Однако существует и положительная сторона: частичное решение проблемы государственной легитимности компенсировало в некоторой степени ослабление аполитичного космополитического союза. Империи, на которые к 1550 году разделилась большая часть исламского союза, унаследовали идеалы государства военного патронажа и смогли предпринять значительные меры по установлению политической легитимности в пределах своего государства. Если интернациональный космополитический ислам поддерживал рыночную культуру, то многие регионы устанавливали свою относительную автономность благодаря придворной культуре. Тот факт, что в пределах своих владений эти империи играли ведущую роль в социальной и культурной жизни исламского мира, позволил развиться новой форме интеграции. В результате в пределах границ этих империй государство, представители закона шариата и народные мусульманские организации заметно сблизились между собой. Какое бы сокращение экономики, вызванное засушливым климатом прошлых столетий, ни происходило, оно было компенсировано подъемом исламской культуры в целом, которая находилась под защитой и распространилась в обществе и на территориях, подверженных воздействию мусульман.

Предположительно благодаря этим новым возможностям произошло и духовное обновление. Однако новый порядок не отвечал видению ни старого шариата, ни суфизма. Наряду с созданием новых аграрных империй социальная активность уменьшилась, и, если в целом обстановка была мирная и безопасная, это не означало, что те, кто жаждут пришествия Махди, воспринимают ее равнозначно. Что необходимо, по мнению людей совести, для торжества духа консерватизма? То есть где установлено видение, отвечающее двойственным ожиданиям, среди которых по-настоящему новая линия поведения не дозволяется и в то же время существует противостояние новым историческим проблемам, не предполагающим наследные формы? Возможно, традиция совести, которая сама себя загнала в ловушку, ограничив мировоззрение определенными формулами, соответственно и внешне оказалась еще в одной ловушке, подстроенной новыми потребностями жизни и истории, развитию которых, кстати, она сама и дала толчок.

Таким образом, я хотел бы снова подтвердить основной принцип моих исследований. Даже в условиях духа консерватизма личные чувства, в частности понятие совести, являются первичными в формировании истории. Мы можем представить три вида индивидуалистичных актов. Во-первых, результат человеческого таланта, личный интерес или любопытство. Некоторые из них могут быть исторически случайными и взаимно исключать друг друга (например, один человек наживается на получении взяток, другой — на том, что потакает ему, а третий — на выявлении коррупции среди работников). Таким образом, некоторые из них исторически кумулятивны. Они усиливают друг друга, отвечая целой группе интересов — экономических, эстетических и даже духовных (при этом в некоторых ситуациях разница между официальными требованиями и административными возможностями настолько велика, что взяточничество является единственным средством, и, конечно, на него будут смотреть сквозь пальцы). Но в конечном счете кто-то должен создавать историю: в игре интересов, где давление двух сторон кажется одинаково уравновешенным, возникают моменты, когда воображение одного человека может создать такие альтернативные решения проблем, которые изменят ценность интересов группы (так, например, сбитый с толку администратор может обратиться к своему помощнику, обладающему патологической честностью и из-за своих идеалов не способному занять руководящую должность, однако его воображение может предложить служащим такие мотивации к работе, что в их сознании изменится само понятие правильного труда и потребность во взятках просто исчезнет).

Развитие Ойкумены, 1500–1700 гг.

Случайные действия могут стать решающими в краткосрочный период, однако в долгосрочной перспективе эти действия игнорируются, ведь рано или поздно действие, вызванное одной случайностью, будет уравновешено обратным действием, вызванным другой. Кумулятивные действия (которые не являются взаимоисключающими) стоит разбирать путем наблюдения всей цепи интересов начиная с первоначального контекста (включая влияние прошлых социальных событий и текущие чаяния); изучение игры интересов необходимо нам для составления итогового беспристрастного мнения. В связи с долгосрочной моральной значимостью отдельно стоит выделить творческие действия, так я называю действия, которые сильнее проявляются не в тех случаях, когда надо поддержать чьи-либо интересы, а в тех, когда следует создать новые возможности, которые будут благосклонно приняты обществом. Они возникают на очень индивидуальной основе и в некотором смысле случайны. Творческие действия должны отвечать хотя бы скрытым интересам группы, иначе они не произведут должного эффекта. По сути, эти действия не укладываются в существующий образец интересов: они исходят не столько из окружения, как такового, сколько из тяги к автономной интеграции, присущей личности, из некоего врожденного принципа роста. Дать объяснение подобным фактам довольно сложно, и многие историки предпочитают не принимать их всерьез. Даже в жизни Мухаммада отводится важная роль беспристрастной роли судьбы, слишком велико искушение исключить игру исторических интересов, которые не оставляют места творческому (возможно, Божьему?) проявлению.

В периоды, которые мы сейчас будем рассматривать, особенно трудно должным образом выделить творческие действия. Сначала они замаскированы или даже стерты давлением консервативного духа, затем — внешними силами, разрушавшими целые цивилизации и в конце, ближе к современности, — круговоротом событий, в котором установились те или иные шаблоны. И все-таки даже при подобном раскладе я убежден, что творческое сознание действовало всегда.

Самые очевидные ожидания в исламской религии (и в социальной жизни в исламском мире) изучаемого нами периода широко распространились среди последователей шиизма. Во времена существенных переворотов активные шиитские движения, как никогда, питались ожиданиями рубежа тысячелетий. Центральные земли старого ислама между Нилом и Амударьей с энтузиазмом присоединились к этому движению; однако шиитская империя, образовавшаяся вне этого сегмента, все больше и больше следовала понятиям строгого шариата; и, несмотря на захватывающий блеск империи, жители ее скатывались на первоначальный уровень бедности и несправедливости.

К западу от европейской части Османской империи и к востоку от Индийской империи Тимуридов ислам проник на новые территории, где приходилось управлять населением, большинство которого не было мусульманами. Здесь шиизм стал играть незначительную роль, и чаяния исламского сознания направились в другое русло. Больше возможностей, чем у шиизма, появилось у течения фальсафа: это течение прекрасно подходило для бюрократических аграрных империй, достигших относительной стабильности и благополучия; в некоторых областях мусульманское течение фальсафа, близкое суфизму, практически вытесняло непосредственно исламское видение. Особые надежды на это течение возлагал Акбар из Индии и его наследники, но оно получило довольно широкое распространение и в двух других империях. Однако исламское течение фальсафа было не в состоянии выдержать напора традиционного исламского импульса и не было принято большинством мусульман. В Османской империи больше шансов было у суннитов шариатского толка (не принимая в расчет течение фальсафа): это течение оказалось способным достичь того политического положения, которого не удалось занять во времена аль-Мамуна, но только за счет централизованной военной силы, без которой подобное положение было немыслимо. Разными способами последствия религиозных ограничений ислама сделали свое дело. В каждой из двух империй, основанных на новых территориях, мусульманская система правления не смогла интегрировать в себя важнейшие элементы, свойственные немусульманскому населению. Отчасти причиной была сама форма, которую приобретали чаяния людей совести. Все это привело к моральному застою, который так ясно проявился в империи Сефевидов.