The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

избирательно. Для первых японских социологов и политологов Gemeinschaft был важнее, чем Gesellschaft, коллективное ценилось выше, чем индивидуальное. Поскольку их работа была связана с грандиозным национальным проектом неотрадиционалистской интеграции через сильное государство, они опасались подвергать жесткой критике новые мифы эпохи Мэйдзи - прежде всего, культ императора и представление о Японии как об "одной большой семье".

Гуманитарные факультеты начали формироваться в европейских университетах, особенно во Франции и Германии, в середине XIX века; на Британских островах индивидуалистический джентльмен-ученый продержался чуть дольше. Академизация гуманитарных "наук" была чем-то новым. Историки, например, существовали более двух тысяч лет в Европе и Китае, но никогда прежде история не преподавалась в учебных заведениях как методическая наука. Первые профессора истории, о которых еще стоит упомянуть в истории науки, появились после 1760 года в Геттингене, тогда самом престижном университете немецкоязычного мира, но они преподавали также политику или актуальные вопросы, связанные с жизнью государства ("статистика", Polizeywissenschaft и т.д.). В это же время величайший европейский историк эпохи Эдвард Гиббон писал свой монументальный труд "Упадок и падение Римской империи" (1776-88 гг.) в комфортных условиях преуспевающего частного ученого на берегу Женевского озера. В Великобритании первым значительным историком, занявшим университетскую кафедру, стал Уильям Стаббс в 1886 году. После того как Германия вновь заняла лидирующие позиции (профессорство Леопольда Ранке в Берлине началось в 1834 г. и продолжалось до 1871 г.), потребовалось несколько десятилетий, чтобы исторические факультеты появились во всех европейских странах. В России это произошло довольно рано: Сергей Михайлович Соловьев помог создать школу в Москве в 1850-х годах. Во Франции только в 1868 году с основанием Практической школы высших исследований начался аналогичный процесс "научного" исторического исследования в традиции Ранке. Даже Жюль Мишле, как тогда, так и сейчас самый известный французский историк XIX века, был известен скорее как оратор и писатель, чем как педагог. После того как в 1851 г. Луи Наполеон по политическим мотивам отстранил его от работы в Национальном архиве и Коллеж де Франс, Мишле жил на гонорары от своих многочисленных публикаций.

В Европе и США профессионализация исторической науки стала феноменом периода после 1860 г. В эстетических дисциплинах она развивалась несколько дольше. Интеллектуально строгая критика существовала в Европе как минимум с середины XVIII века,но только незадолго до 1900 года наряду с более свободной публичной дискуссией литераторов, журналистов, частных ученых, священнослужителей, художников и профессиональных музыкантов появились университетские кафедры искусства, музыки и различных национальных литератур. Разделение публичной критики и академической науки было менее четким, чем в истории, а грань между любителем и профессионалом оставалась более проницаемой, чем в других областях знания. От эстетического спора наука отличалась строгими филологическими методами и внимательным отношением к древним или средневековым источникам. По мере того как нации все больше определяли себя с точки зрения общего и самобытного культурного наследия, литературоведы приобрели новую заметную роль - историков литературы. История великих поэтов, драматургов и прозаиков присоединилась к политической истории страны в качестве второго фактора национальной идентичности и гордости. Нередко, как в случае с Германией, язык и литература оказывались более важным элементом ментального строительства нации, чем воспоминания о довольно негламурной истории политического единения. Фундаментальным трудом эпохи стала "История немецкой поэтической национальной литературы" (1835-42 гг.) историка и либерального политика Георга Готфрида Гервинуса.

Ориентализм и этнология

Изучение других цивилизаций развивалось на периферии гуманитарных наук, так и не заняв центрального места в европейских университетах. Более важным по сей день является подтверждение собственных корней Европы, отчасти в греко-римской античности, отчасти в раннесредневековых общественных формациях, которые рассматриваются как истоки государственности. Правда, контакты с иноземными цивилизациями всегда вызывали любопытство к Другому. Наряду с идеологическим осмыслением европейской экспансии и агрессии в эпоху раннего Нового времени появилась огромная литература, в которой европейцы - часто путешественники, не связанные напрямую с имперскими операциями, - рассказывали о своих заморских приключениях, пытались понять обычаи, религии и социальные институты встреченных ими народов. Особое внимание уделялось изучению языка. Интерес к арабскому языку и литературе, в частности к Корану, не ослабевал с XII века, а китайский язык стал известен после 1600 года благодаря миссионерам-иезуитам. В местах, имевших регулярные контакты с Османской империей, например, в Венеции или Вене, специалисты в этой области появились довольно рано. Что касается Нового Света, то здесь миссионеры начали системное изучение языков коренных народов вскоре после завоевания. В тесном сотрудничестве с индийскими савантами европейские ученые из Калькутты и Парижа в 1780-х годах открыли, а точнее, заново открыли древний язык высокой культуры - санскрит. Благодаря расшифровке иероглифов французским лингвистом и путешественником Жаном-Франсуа Шампольоном в 1822 году фараонский Египет стал наконец-то читаемым. А в 1802 году Георг Фридрих Гротефенд, молодой учитель средней школы в Геттингене, нашел ключ к разгадке древнеперсидской клинописи.

В течение нескольких столетий в результате бесчисленных индивидуальных усилий, зачастую вне крупных учебных центров, накапливалась разнообразная литература, состоящая из травелогов, страноведческих и ботанических энциклопедий, словарей, грамматик и переводов. Только изучение арабского и ближневосточных языков (важных для библейского богословия) имело корни на университетских кафедрах раннего Нового времени в таких городах, как Лейден и Оксфорд. Тем не менее, общее восприятие неевропейского мира со времен Средневековья было пропитано научной серьезностью. Даже отчеты о путешествиях обычно не были наивными рассказами о захватывающих приключениях и странных баснях, а были написаны наблюдателями, имевшими в своем багаже самые передовые знания. Такое интеллектуальное любопытство к окружающему миру было характерно только для европейцев в эпоху раннего Нового времени. Другие цивилизации не основывали заморских колоний и, за исключением редких дипломатических эмиссаров, не отправляли путешественников в дальние страны. Хотя некоторые османы сообщали о своих путешествиях, мусульмане в целом мало интересовались "неверными" странами. Японское государство запрещало своим подданным покидать архипелаг под страхом сурового наказания. Китайские ученые, конечно, изучали всех "варваров", появлявшихся при императорском дворе, но только в XIX веке они стали писать работы о некитайской периферии Цинской империи из первых рук. До 1800 г. и даже в 1900 г. в огромной европейской литературе о зарубежных цивилизациях было очень мало текстов, дающих представление о Европе со стороны. Если "востоковедение" зародилось в Европе, то о зарождении "оксидентальных исследований" в Азии и Африке можно будет говорить лишь в конце ХХ века.

В начале XIX в. характер европейского ориентализма изменился. Вслед за более резким, чем прежде, разделением по регионам (китайский, арабский, персидский и т.д.), оно также более узко определило себя как изучение древних текстов и стремилось к той же научной отстраненности, которой уже достигла его