Демид. Пенталогия (СИ) - Андрей Вячеславович Плеханов

с рельсов. На большее он не способен.

– Что за глупости ты говоришь? – Степан даже покраснел от возмущения. – Они работают с утра до вечера и создают хлеб, который ты ешь. Кто сделает это, если не они – простые русские труженики? Да, они трудятся столько, что у них не остается времени ни на раздумья о нравственном смысле существования, ни на сколько-нибудь изощренное свободное времяпровождение. Но в том нет никакой беды! Ибо то, что ты считаешь для себя идеалом, есть индивидуализм. Европейский индивидуализм, выдуманный европейскими философами и доведенный до крайности современным обществом, где есть только один Бог – развращенное потребление, зависть и кичливая хвальба перед ближними. Ты можешь назвать этих людей тупыми, потому что они не знают, кто такой Кьеркегор и как послать запрос в электронную почту. Но нравственно они чище во сто крат. Моральные ценности остались здесь в основном такими же, как и в русской общине – и сто, и триста лет назад. И монгольское иго перелопатили, и Гитлеру хребет сломали, и большевиков пересидели-переждали. И, дай Бог, американское нашествие с его риглисперминтом тоже пережуют...

– Деревня изменилась, – сказала Лека. – Никогда она больше не будет такой, как в старые патриархальные годы. Хороводы вокруг костров, конечно, будут. И куклу в Масленицу будут сжигать, и блины печь, и христосоваться в Пасху. Да только все это – внешние признаки. Внутренне каждый человек уже не тот. Не будет уже такого духовного единения, о котором ты мечтаешь. Да и не верю я, что было оно когда-нибудь. Только разве что за пьяным столом. Тот, кто выше среднего уровня по своему интеллекту и образованию, всегда будет стремиться вылезти из болота, найти себе подобных. Вспомни разночинцев – как шли они в народ, как пытались сеять разумное-доброе-вечное. А толку?

– Толк был, – упрямо сказал Степан. – Не может не быть толка в движении к добру. Ты ведь тоже бросила все и приехала сюда, в деревню. Если ты так не любишь все это «болото», зачем ты приехала сюда? Я скажу тебе зачем. Ты почувствовала свое предначертание.

Предначертание... Движение к Добру. Когда-то было уже такое... Армия Добра. Что это? Что-то из прошлого. Моего прошлого.

– Я не двигаюсь к добру. – Лицо Леки исказилось от смятения и боли. – Я не двигаюсь к чему-либо такому, что ты можешь понять. Я сама не понимаю, к чему я двигаюсь. Я не знаю, что я здесь делаю.

К своим корням. Движение к своим корням.

– Степан, слушай. – Лека тряхнула головой, сбросила морок туманных мыслей. – Ты знаешь священную рощу? Которая у Черемис-холма, за кладбищем?

– Знаю.

– Почему она священной зовется?

– Это все старые верования черемисов, по-теперешнему – марийцев. Языческие верования, дохристианские еще. Они в этих рощах в праздники собирались. Считали, что там можно общаться с духами деревьев, озер, земли. С лесными созданиями. Только зачем тебе это, Лена? Мы ведь – христиане. Нам языческим идолам не пристало молиться.

– Этнографией интересуюсь, – буркнула Лека. И пошла прочь. Слишком серьезным был этот Степан. Занудным в своей правильности. И он ничем не мог ей помочь.

Она менялась. И менялась как-то уж слишком быстро. Менялась помимо своей воли.

Она никогда не была равнодушна к людям. Чуткое сопереживание, готовность откликнуться на чужую боль всегда жили в ней. И раньше слова Степана всколыхнули бы в ней волну жалости к деревенским обитателям, желание помочь чем-то этим людям. Но теперь она не чувствовала ничего. Почти ничего. Люди становились все более чужими для нее. И все более родными – деревья, звери, птицы.

«Люди наглые, – пришла в голову мысль. Какая-то странная мысль, чужая вроде бы, но все равно своя. – Люди наглые, жадные и сильные. Срок их отмерен, но пока они сильнее всего сущего в этом мире. Они сами разберутся со своими бедами. Бедами-победами. Главное, чтобы они не истребили НАС. Нас осталось так мало».

Кого – НАС? Лека не знала. Пока не знала.

* * *

– Эй, Лена!

Запыхавшийся голос прозвенел сзади. Лека оглянулась.

Девчонка. Смешная девчонка лет пятнадцати. Две рыжие косички, веснушки-пятнушки на носу. Забавная девчонка в коротком, развевающемся на ветру, не скрывающем крепких загорелых ног платьице. Симпатичная девчонка. Местные пацаны, наверное, уже сидят с ней на лавочке вечерком, лузгают семечки. А может, уже и пытались прижать ее к стеночке, затащить на сеновал, стянуть трусики... Губы полные, глаза голубые. Жила бы где-нибудь в большом городе, стала бы моделью. Сейчас мода на таких.

«Хорошая девчонка, – внезапно подумала Лека. – Она – просто человечек. Обычный юный человечек. Но все равно мы с ней подружимся. Я ей нужна. А она нужна мне».

– Как тебя зовут?

– Люба, – сказала девочка. – Любашка Чиканова. – И протянула руку.

– Лека, – сказала Лека. – Зови меня так. Лека.

– Ага. – Люба торопливо кивнула. Смотрела на Леку любопытно и чуть боязливо. – Слушай, Лена... Лека, ты, говорят, силы волшебные знаешь?

– Знаю. – Лека сложила руки на груди, приняла позу горделивую. – Хочешь, на помеле полетаю? Или в черную жабу превращусь?

– Нет... Ты меня лучше научи чему-нибудь.