Зверь из бездны. Династия при смерти. Книги 1-4 - Александр Валентинович Амфитеатров

названия, но из Селевкии, Ктезифона или других городов вавилонских, где существовали значительные иудейские общины. Но Селевкия, Ктезифон и т.д. были, сами по себе, настолько крупными центрами парфянской Месопотамии, что автору послания гораздо проще и много понятнее для своих читателей было бы прямо поименовать эти общеизвестные, важные, самостоятельные города, без всякого упоминания об утратившем значение, едва существующем Вавилоне. В истории современных парфянских войн, повествуемой Тацитом, Ктезифон и Селевкия поминаются беспрестанно, тогда как Вавилон не назван ни разу ни как провинция, ни как город. Последнее известие о Вавилоне у Иосифа Флавия — что в эпоху цезаря Гая Калигулы появилась между тамошними иудеями чума, и община переселилась в Селеквию. Как исторический курьез, можно отметить уверенность коптской церкви, будто под именем Вавилона ап. Петр подразумевает древний Каир, в котором, в апостольский век, было предместье, заселенное выходцами из Ассирии и потому носившее имя Вавилона (Фуар).

Затем: если не существует решительно никаких преданий о пребывании ап. Петра на Евфрате, то, наоборот, бесконечны легенды, связующие его имя с Римом. Затем: ап. Петр в первом Соборном послании своем обнаруживает близкое знакомство с посланием ап. Павла к ефесянам, произведением 61—63 годов, которого он не успел бы изучить, если бы находился в Вавилоне на Евфрате, ибо Петрово послание предполагается написанным не позже 64 года (Ренан). И, наконец, Марк, о коем упоминает ап. Петр в знаменитом стихе с датой Вавилона, по-видимому, есть не кто иной, как евангелист Марк, которого легенда предполагает состоящим при Петре в качестве латинского переводчика. О Марке же определенно известно, что в 61—63 годах он был в Риме с ап. Павлом, и трудно представить себе, чтобы он затем вдруг перенесся почему-то на другой конец света.

Менее крайняя протестантская школа выражала согласие принять за факт проповедь и кончину ап. Петра в Риме, но ограничивала его пребывание здесь недолгим сроком, перед самой смертью апостола. Так полагали в старину Казаубон, Скалигер, Гроций, а в ближайшее время, из немцев — Гильгенфельд, Гитциг, Земмлер, из французов Пресансе. Последний, впрочем, настаивал, что Петр был ранее в Вавилоне на Евфрате. Это мнение восторжествовало, его приняли даже скептики, как Ренан и

Обэ, — при условии, что надо отказаться от даты смерти апостола в 67—68 году и от всей сказки о Вавилоне на Евфрате.

Ренану рассуждение о лже-Вавилоне представляется настолько доказательным, что он провозглашает это место решающим вопрос и в том случае, если бы «Первое послание» оказалось не подлинным произведением ап. Петра, но лишь древним апокрифом, искусно подделанным в его тоне и от его имени. Чтобы придать посланию и убедительность и вероятие, автор- фальсификатор должен был тогда пометить его такой местностью, где апостол жил некоторое время, заведомо всем христианам. Если «Первое послание» апокриф, то весьма ранний, сочиненный немногим позже смерти самого св. Петра, когда еще живы были предания о нем и рассказы очевидцев. Вот почему слово «Вавилон» говорило бы за пребывание Петра в Риме даже на страницах подделки. Ренан, однако, не сомневается в подлинности этого замечательного памятника апостольского века.

Иносказание Рима Вавилоном привычно мистическим литературам иудейского корня. Так точно, — замечает Фуар, — книга Эсфири зовет Амана «амалекитянином, сыном Агага», у Иосифа Флавия в Талмуде самаритяне и язычники клеймятся именем хеттеян, римская империя ругательно обзывается Эдомом, Ниневией. Мистический Вавилон — это противоположение мистическому Иерусалиму: город нечестивых в антитезе городу праведных. Метафора эта — даже не только иудейская и христианская. Вавилонское беспутство было притчей во языцех Рима задолго до нашей эры. «Nihil corruptius moribus» — «нельзя вообразить себе нравов более испорченных» — характеризует его Саллюстий, а Квинт Курций, в историческом романе своем об Александре Великом, описывает вавилонские «лиги любви», участники и участницы которых, обезумев от вина и сладострастия, ad ultimum ima corporum velamena projiciunt: раздеваются до гола. Этот витиеватый оборот, столь же обыкновенный, как в XIX веке кличка «современным Вавилоном» — Парижа или «Северной Пальмирой» — Петербурга, равно встречается и в Апокалипсисе Иоанна, и в Сибиллических стихотворениях и, наконец, в Талмуде. В послании же ап. Петра оно употреблено вовсе не ради цветов красноречия, но в видах безопасности автора. Петр определил свое местопребывание на условном языке, понятном всякому христианину Понта, Галатии, Каппадокии, Азии и Вифинии, куда адресовано послание, но темном для непосвященного язычника. Что авторы Послания и Апокалипсиса имели основание поступать так, ясно из содержания, особенно второй книги. Если в ней, девятнадцать веков спустя, легко усматриваются язвительные политические намеки, тем более прозрачными казались они современникам. Автору Апокалипсиса, если бы текст его поэмы стал доступен римской власти, конечно, так же не поздоровилось бы от блюстителей государственного и религиозного порядка, как Фабрицию Вейентону и Антистию Созиану, светским памфлетистам Рима шестидесятых годов. С посланием тоже были причины остерегаться. Христианство в это время делилось на две секты, не питавшие нежности одна к другой: толк иудействующих и толк языков, созданный ап. Павлом. Между сектами выходили резкие столкновения; само гонение Нероново иные исследователи приписывают, по одной обмолвка Климента Римского, «ревности» христиан между собой. Быть может, именно для того, чтобы удалить разноголосицу между христианами, и должен был придти в Рим, на помощь ап. Павлу, знаменитейший ученик Христов и председатель Иерусалимского собора, на котором был решен вопрос о свободе христиан из язычников от Моисеева закона. Раз обе секты ревновали и взаимно боялись своей сестры-соперницы по культу, естественно, что и вожди их не считали лишним иной раз укрываться под защиту обиняков и псевдонимов.

Вопрос о принципиальных неудовольствиях между ап. Павлом и апостолами обрезания создал громадную литературу и является одним из краеугольных в скепсисе Тюбингенской школы. Из оппонентов против писателей последней выделяется англичанин Ramsay: «The Church in the Roman Empire», 1894. Ha русском языке имеется только краткое извлечение из его книги, сделанное Павловичем, (см. «Арку Тита».)

Гораздо труднее католикам, — чтобы не сказать вовсе невозможно, — защитить ту часть своего предания, которая настаивает, что Петр прибыл в Рим при цезаре Клавдии в 42 году и, в течение долгого срока, от двадцати трех до двадцати пяти лет, управлял римской паствой, как епископ. Учение это, заимствованное у Евсевия и бл. Иеронима, опровергается уже указанием Деяний Апостольских, что иерусалимское гонение на Петра было воздвигнуто Иродом-Агриппою в самый год смерти последнего (44 от Рождества Христова). Затем мы видим Петра в Иерусалиме, на соборе 51 года; затем имя его скользит по десятилетию, всплывая то в Антиохии, то в Коринфе. Невозможно предположить, чтобы такие огромные,