Без иллюзий - Андрей Мартьянов

— Как камрад, отвечу вам, — сказал я, — что молодых офицеров, похожих на Вальдау, я нередко встречал в армии. Все они воображают, будто эта война нарочно случилась, чтобы у них появилась возможность пуститься в захватывающие приключения. Ни участие в боевых действиях, ни гибель товарищей не способны умерить их авантюризма. Если угодно, перед нами — настоящий немецкий юноша-идеалист, читатель Карла Мая. Я бы предпочел в своем экипаже таких не иметь.

— Вот теперь вы искренни, — удовлетворенно кивнул эсэсовец.

— Я всегда искренен, — я нахмурился.

— Видите ли, я добивался от вас неформального признания, — загадочно молвил Хартман.

Мне не понравилось слово «признание». И я не стал этого скрывать. В конце концов, какие тайны могут быть между камрадами?

— Что вы имели в виду под «признанием»? — осведомился я. — В чем я только что вам признался?

— В том, что как командир вы предпочитаете избегать воспитательной работы среди подчиненных вам офицеров, младших и по званию, и по опыту, и по возрасту. Впрочем, на данном этапе это обстоятельство не входит в сферу моей компетенции. Я просто хочу указать вам на него — на тот случай, если у вас возникнут неприятности.

— По-дружески предупреждаете?

— Если угодно, да, — кивнул Хартман. — Примите этот совет и больше внимания уделяйте воспитательному моменту. Вы и как старый член партии обязаны это делать.

Ну естественно, он знает, что я старый член партии. Он знает обо мне все. Он же для этого создан — все знать. Если где-нибудь у антиподов существует двойник Эрнста Шпеера — будьте уверены, оберштурмфюрер Хартман и его уже прощупал до последней косточки и вынес о нем справедливое суждение.

— Я хочу кое-что прояснить, — заговорил я после короткой неприятной паузы. — С моей точки зрения, воспитание молодых людей закончилось сразу же после того, как добропорядочная бонна фрау Пфуфф перестала вытирать им их сопливые носы.

— Это вы так считаете, — сказал Хартман.

Наш разговор оборвался, когда внезапно впереди над маленькой рощей взлетела туча грачей. Посыпались черные перья, раздался оглушительный грубый грай. На дороге стояли остальные мотоциклисты.

Мы подъехали ближе и поняли, что наши поиски закончились.

На самом краю рощи росло большое дерево, его ветви протянулись над дорогой.

Сначала я не понял, что именно вижу. Просто потому, что не ожидал этого увидеть. С ветвей свешивались очень длинные, вытянутые белые коконы. Один немного раскачивался, остальные свисали неподвижно.

Я слез с мотоцикла, подошел ближе и просто стоял и смотрел.

Из оцепенения меня вывел громкий страдальческий хрип: моего эсэсовца выворачивало прямо на зеркальные сапоги. Он рыдал, всхлипывал и продолжал блевать. Это тянулось какое-то время. Грачи возмущенно орали над нашими головами. Они не переставали ни на мгновение. Вся роща, насколько я могу видеть, была загажена этими назойливыми птицами.

Затем Хартман иссяк. Он выпрямился, вынул из кармана надушенный платочек, изящным движением обтер лицо и ликвидировал капельку с рукава, отбросил скомканный платочек в пыль и подошел к повешенным.

Меня окатило резким запахом одеколона.

— Это они, господин лейтенант? — осведомился Хартман. — Вы можете их опознать?

Мотоциклисты уже деловито обсуждали, как быть: кому-то придется лезть на дерево и затем ползти по ветке — срезать веревки.

— Если русские сумели забраться, так и ты сумеешь, — донеслось до меня.

— Ты их видел? — злился солдат, который был действительно небольшого роста и щуплого сложения. — Ты русских видел? Я на них, по-твоему, похож?

Штраубе висел на веревке в нескольких метрах от меня. Он был мертв, как и тот пехотинец возле большого танка, но — в отличие от него — он еще оставался человеком. Его вид напоминал мне о бренности всего сущего — и конкретно моего бытия в том числе. Все мы подвешены на нитке, которую ничего не стоит перерезать. Такова судьба солдата, и с этим ничего нельзя поделать.

— Кого я видел — русских? — злясь, кричал первый мотоциклист. — Видел я их!.. Сквозь прицел!.. Мать твою, ты полезешь или нет?

— Эти азиаты мелкие, как ящерицы, — плевался солдат.

У большевиков, мы это заметили еще в прошлом году, действительно в войсках много азиатов. Не знаю, как они называются, но это явно не славяне: у них смуглые лица, всегда сильно сморщенные, и глаза-щелки. Они и в самом деле похожи на ящериц.

Хартман не стал вмешиваться в спор. Он вынул пистолет и тремя точными выстрелами срезал все три веревки. Тела рухнули на землю. Штраубе при падении, по-моему, сломал ногу. От хруста кости меня самого пробрало до костей — но эсэсовец, только что такой чувствительный, и бровью не повел. Очевидно, дневной запас своей сентиментальности он только что выблевал в украинскую пыль.

— Итак, обер-лейтенант Шпеер, вы подтверждаете, что эти люди — лейтенант Вальдау, лейтенант Штраубе и обер-лейтенант Хельке? — повторил Хартман.

— Да, — сказал я и поперхнулся. — Подтверждаю. Это они.

— Посмотрите внимательнее, — настаивал Хартман. — Вы знаете их в лицо. Это определенно они?

— Определенно, — кивнул я.

Я наклонился над Вальдау. На виске у него вился локон. Коротенький, золотистый локон, игравший на солнце. Какой контраст с тусклыми белыми волосами русского, подумал я. Прекрасный германский юноша, погибший от руки бандита. Только потому, что собирался организовать большую охоту на вепря. Практически Зигфрид, мать его за ногу.

Хартман присел на корточки и обеими руками перевернул Вальдау на живот. Я увидел на спине мертвеца бумажный листок в клеточку — вырванный из школьной тетради и приколотый булавкой к одежде. На листке были выведены русские буквы — фиолетовыми чернилами, с правильным нажимом пера.

— Господи, да это же писал ребенок! — вырвалось у меня.

Хартман аккуратно отколол листок и поднес к глазам.

Точно так же, подумал я вдруг, кленовый листок, упавший на спину Зигфрида, погубил в свое время этого великого героя.

— Что там написано — вы можете разобрать? — спросил я Хартмана.

Тот ответил:

— «Смерть немецким оккупантам».

И, аккуратно сложив листок, спрятал его в кармане.

— Вы читаете по-русски? — удивился я.

— У меня довольно много талантов, — неопределенно ответил Хартман и шевельнул своим хрящеватым носом, словно принюхивался к чему-то. — Впрочем, на таких табличках всегда пишут одно и то же. — Очевидно, в этой местности до сих пор действуют бандиты, — продолжал Хартман. — Сами они, с подачи своего преступного правительства, предпочитают именовать себя «партизанами». Этим лживым словом они пытаются облагородить свои отвратительные деяния. Как нетрудно догадаться, слово — всего лишь набор звуков, которые вообще могут не иметь никакого значения. Суть деяний определяется отнюдь не словами. Бандит может назваться хоть карбонарием, хоть партизаном, хоть сподвижником, — все равно он остается самым обычным преступником.

* * *

Мы доставили тела погибших в Харьков. Им устроили пышные похороны на том самом военном кладбище, которое разбили в парке, в самом центре города, недалеко от моей гостиницы. В тот же день прибыло пополнение для нашего Второго танкового, и я был занят. В среду утром на большой пыльной площади за мостом, недалеко от собора — кажется, рыночной, — была организована показательная казнь пойманных бандитов. Тех ли самых, которые виновны в гибели троих немецких офицеров, или других таких же, — никто не разбирался. Согнали местных жителей — пусть полюбуются. Женщины визжали и пытались вырваться, но их не пускали, тогда они принимались плакать и закрывать лицо руками и платками.

Половина моих новобранцев находилась на заводе — заправляла танки. Человек пятнадцать, и в их числе унтер-офицер Кролль, пошли со мной на площадь — смотреть казнь.

Все происходило быстро, деловито и некрасиво: выволокли человеческие существа в плохой одежде и поставили на скамью под виселицей. Скамья определенно была из какой-то школы, из физкультурного зала. У нас в детстве были похожие.

Преступники сильно отличались от полноценных людей. Я даже не сразу определил их пол и возраст. Громко зачитали приказ, затем вышибли скамью у них из-под ног, и почти сразу все было кончено.

— Неприятное впечатление, — обратился я к унтер-офицеру Кроллю. — А с первого взгляда Харьков показался мне красивым и приветливым городом.

Кролль был очень бледен.

— Наверное, танки уже готовы, господин лейтенант. Когда отправляемся?

— В полдень, — ответил я.

И в самом деле. Скорей бы уж фронт.

2. Весенний забег

— Вот бы нам сейчас во Францию! — мечтательно произносит Кролль.