На исходе ночи - Евгений Габуния

Вероника поджидала мужа на кухне, чтобы вместе позавтракать. Аурел весело сказал:

— Доброе утро, мадам Кауш! Что у нас на завтрак? — Мадам — так по примеру любимого им знаменитого комиссара Мегрэ называл он жену, когда был в хорошем настроении.

— Доброе утро, господин комиссар, — в тон ему ответила Вероника.

— Ну, я, положим, не комиссар… пока, разумеется, а вот то, что ты мадам Кауш, так же верно, как то, что сегодня — понедельник. Так чем все-таки будешь кормить?

— Паштет из гусиной печенки, трюфели и сыр пармезан, господин комиссар. — Вероника пододвинула мужу тарелку с тремя сосисками и зеленым горошком.

Оба рассмеялись. Наскоро поев, Аурел взглянул на часы и заторопился на службу. После некоторого колебания — надевать или не надевать пиджак — выбрал последнее: день обещал выдаться жарким, а он не такой уж большой начальник, чтобы париться в пиджаке, вот прокурор — другое дело, ему по службе положено…

Мысли Аурела вошли в привычное русло. Уже второй год, как его перевели в Заднестровск из глубинного района на севере Молдавии. Как повышение по службе это расценивать не приходилось, однако сам факт перевода из глубинки в этот город о чем-то говорил, хотя должность Кауша осталась прежней — следователь районной прокуратуры. Особенно рада была переезду Вероника. Прирожденная горожанка, она так и не привыкла к почти сельскому укладу жизни глубинного райцентра. Здесь же, в Заднестровске, Вероника снова оказалась в привычной среде: театр, педагогический институт, библиотеки… наконец, магазины. И работой была довольна. Школа, в которой она преподавала русский язык и литературу, считалась одной из лучших в городе. Да и Кишинев, где жили родители Вероники, стал намного ближе.

Приблизился, но только, если так можно выразиться, географически, к своей матери, которая жила в небольшом южном селе, и Аурел. Географически, потому что не стал навещать ее чаще, чем прежде. Старший брат, Василий, остался в селе, работал в колхозе. Когда Аурел кончал среднюю школу, Василий вернулся в родное село из города с дипломом агронома. Сам попросил направить. Узнав, что Аурел собирается на юридический, покачал головой:

— Решать, конечно, тебе, но подумай как следует. Неблагодарная это работа и грязная — с преступниками иметь дело всю жизнь… Посмотри на мои руки, — продолжал Василий и показал свои загрубевшие ладони с въевшейся в кожу и под ногти землей. — Вроде грязные, да? Однако они чисты. А ты, брат, видно, начитался разных детективных историй, да по телевизору насмотрелся, как преступников ловят проницательные сыщики, вот и мечтаешь… Только учти, в жизни все сложнее…

Что мог ответить на эти резкие слова совсем молодой человек, почти юноша? Однако он чувствовал, что брат в чем-то главном не прав. Сейчас бы он нашелся, что ответить. Он сказал бы примерно так: «Дорогой товарищ агроном, я с огромным уважением отношусь к твоей профессии, как, впрочем, и к другим. Однако, чтобы люди могли спокойно заниматься своим делом, необходима и наша работа. Ты называешь ее грязной. Допустим, хотя грязной работы вообще не бывает. Мои руки так же чисты, как и твои, и совесть тоже чиста. Быть может, именно наша работа, как никакая другая, требует чистых рук».

Погруженный в свои мысли, Аурел неторопливо шел знакомой дорогой. Путь от его дома в новом микрорайоне, получившем у горожан громкое название «Заднестровские Черемушки» (видимо, за неимением пока другого, официального), был не близкий, однако он предпочитал ходить пешком: никак не мог привыкнуть к троллейбусной толчее. И думалось при ходьбе почему-то лучше.

Он подошел к двухэтажному особняку старинной постройки. Когда-то особняком владел богатый торговец зерном. И надо же такому случиться: именно здесь разместилось самое ненавистное для «бывших» учреждение — прокуратура. Узнал бы об этом кощунстве хозяин особняка, давно переселившийся в лучший из миров, перевернулся бы в гробу не один раз.

Едва Аурел вошел, как всем телом ощутил прохладу. Толстые каменные стены не пропускали жару, а зимой хорошо хранили тепло. «Умели раньше строить, ничего не скажешь… дли себя, конечно», — подумал он, поднимаясь по широкой мраморной лестнице на второй этаж. Его сосед по кабинету, тоже следователь, Николай Балтага, часто опаздывал, особенно по понедельникам; сегодня как раз был понедельник. Аурел открыл дверь своим ключом, сразу же настежь отворил окно, присел и не спеша закурил, просматривая купленную по дороге газету.

За этим занятием и застал его Балтага. Вместо приветствия он покрутил носом и проворчал:

— Ну и надымил ты с утра…

Аурел оторвался от газеты, взглянул на хорошо выбритое круглое лицо товарища и не мог сдержать улыбку. Всем была известна забота Балтаги о своем здоровье. Он не курил, внимательно следил за новостями медицины и даже выписывал журнал «Здоровье», увлекался различными диетами и тому подобное. Приятели, усматривая в этом некоторую странность, беззлобно подшучивали над ним. Николай таких шуток не принимал. В остальном же он был вполне своим, хорошим парнем. Поэтому Аурел не стал вступать в полемику по поводу курения, тем более что спор этот был давний и безрезультатный, и миролюбиво произнес:

— Здорово, Никушор! Что это ты с утра не в духе? И потом, окно ведь открыто, дым твоему здоровью не угрожает.

Справедливости ради надо заметить, что зимой Аурел, выходил курить в коридор, чтобы не досаждать соседу. Дружелюбный тон смягчил Николая, и он сказал:

— Да нет, дорогой, ничего не случилось. Понимаешь, не успел приготовить завтрак, пришлось в кафе идти, а там сам знаешь, как кормят…

Аурел знал, как там кормят, однако, в отличие от товарища, относился к общепитовским порядкам философски. Они еще с минуту поболтали, и каждый занялся своим делом. Собственно говоря, они делали, в широком смысле, одно важное и нужное дело. Однако уголовные дела вели разные. Почти одновременно Кауш и Балтага подошли к обшарпанным массивным сейфам, стоящим в противоположных углах кабинета, и извлекли светло-коричневые папки. У Николая папка оказалась тощей, из чего следовало, что дело только начинается; папка же Аурела распухла от протоколов допросов, накладных, счетов, платежных ведомостей, квитанций и прочих документов.

Аурелу приходилось вести дела, занимавшие десять, а то и больше томов. «Однако на этот раз, очевидно, хватит и одного тома, — облегченно вздохнул он, перелистывая документы. — Осталось несколько мазков…»

Дело, которое завершал следователь Кауш, принесло ему немало хлопот, хотя было небольшим по объему. Он не переставал удивляться: на какие только ухищрения не пускаются преступники ради наживы! Взять хотя бы вот этих. Есть в районе топливный магазин-склад, продающий населению уголь. Долгие годы этот магазин считался образцовым предприятием торговли. План перевыполнялся, жалоб от покупателей не поступало, сплошные благодарности. Работники склада получали премии. И вдруг выясняется, что здесь хозяйничали жулики. Началось с того, что кассир магазина, некая Любовь Сагайдак, «поленилась», как она объяснила на допросе, сдать вовремя в банк выручку — 800 рублей. Когда хватилась, оказалось, что не осталось и половины. Растранжирила на тряпки, украшения… Квитанции о сданных деньгах она должна была отсылать в Кишинев, в республиканскую топливную контору. Недолго думая, достала чистый бланк квитанции (благо, этого добра в банке сколько угодно на столах валяется), заполнила на нужную сумму, подпись кассира подделала и отослала. Ничего, сошло. Лиха беда начало… Уголь — товар ходкий, спрос на него большой, и никто не обращал внимания, если недодавали несколько килограммов: о килограммах ли вести разговор, когда покупаешь тонны? Да и невозможно покупателю проверить точный вес. Короче творя, наворовали здесь крупно — тридцать тысяч рублей.