Новый Мир ( № 1 2009) - Новый Мир Новый Мир

После лекции студенты сидели с профессором в кафе. Нина — Илья еще не знал тогда ее имени — принесла откуда-то крупный кусок прозрачного льда, положила его на стол перед Ланкри и сказала, что это ему привет из России — ее родины. Профессор наговорил Нине комплиментов, перейдя с английского на французский, а она объяснила, что куски льда остались после изготовления ледяной пирамиды в рост человека, которую кто-то ненадолго — было тепло, почти плюс пятнадцать — сделал для украшения улицы неподалеку от кафе. Принесенная Ниной льдина лежала перед Ланкри и быстро таяла, стол намок, и официант унес ее на блюде.

Илья сказал Нине по-русски, в шутку делая вид, будто ревнует ее на правах соотечественника, что их известный лектор не интересуется женщинами, а в свои пятьдесят с лишним лет имеет множество любовников в странах Евросоюза и даже — не без риска для жизни — где-то на Ближнем Востоке, что он много путешествует по своим мужчинам, совмещая поездки с лекциями, а его патриархальная борода и нежеманные манеры нужны для конспирации — вводить гомофобов в заблуждение. Нина приветливо ответила Илье по-русски, что профессор интересен ей как ученый. Кроме Ильи и Нины, никто в компании не знал русского языка.

Ланкри выпил пива и стал рассказывать, что недавно написал пьесу о короле Франции Карле Шестом, по прихоти которого в Европе распространились игральные карты, а Илья подсел к Нине ближе. Выяснилось, что она младше его на четыре года, тоже из Москвы, что год назад насовсем переехала с матерью в Нидерланды, а в Лейдене учится на историческом факультете. И неожиданно для Ильи Нина пригласила его к себе домой, в Гауду, на субботний ужин.

Илью не привлекали молодые голландки, готовые отдаться симпатичному русскому вскоре после знакомства, благовоспитанные ему тоже не нравились, он перестал воспринимать их всерьез после романчика с кальвинисткой, студенткой факультета экономики и менеджмента, романчика, закончившегося одним-единственным невнятным поцелуем. При этом Илья чувствовал, что для большинства обычных голландок он чужой почти физиологически, да и они казались ему пресными в своей социальной устроенности, которой, как считал Илья, по-настоящему достоин только человек опытный и закаленный, например — иммигрант из России. И его тянуло к русским девушкам.

В поезде по пути в Гауду, сидя на втором уровне вагона у окна, Илья размышлял о том, что если вдруг у него с Ниной все сложится удачно, то весной, когда он получит степень магистра, можно будет снять квартиру и жить там вдвоем. Илье хотелось, чтобы эта квартира была в современном доме, пусть за городом, подальше, лишь бы не в одном из старых голландских домов, где прежде жило уже несколько поколений; он устроится на работу по специальности, сможет платить за жилье и покупать хорошую еду для себя и Нины. В частности, покупать свежевыжатый апельсиновый сок и пить его по утрам.

Когда Илья подумал о соке, за окном мелькнула декоративная ветряная мельница с белыми решетчатыми крыльями, пролетела листва рощи и открылся луг со стадцем коров. Глядя на этих коров, быстро удаляющихся вправо, Илья вдруг ясно ощутил зыбкость своих воображаемых отношений с малознакомой девушкой Ниной, почувствовал их зависимость от большого количества унылых мелочей, но сразу успокоил себя: все хорошо хотя бы потому, что он сейчас едет в комфортабельном поезде Амстердам — Гауда, а не преодолевает, например, почти такое же расстояние в облезлой электричке Москва — Можайск.

Напротив Ильи сидел молодой негр в яркой клетчатой жилетке и в наушниках, надетых поверх бейсболки, повернутой козырьком назад. Он слушал музыку, апатично поглядывая в окно большими, слегка навыкате глазами, и когда Илья, задумавшись, смотрел на него, лицо негра становилось сердитым.

Луг за окном сменился заливом с длинными рядами причаленных яхт, поезд замедлил ход, приближаясь к станции. Негр встал и вместе с несколькими пассажирами пошел к лестнице, ведущей вниз, к выходу. Глядя ему вслед, Илья подумал, что, когда поедет сегодня обратно в Амстердам, за окном поезда в темноте почти ничего не будет видно, кроме близких и дальних огней, а в его собственной жизни, в жизни Ильи, тоже что-нибудь должно измениться — к лучшему — хотя бы в связи с переменой времени суток, хотя бы ненадолго.

От станции Илья, ориентируясь по англоязычным указателям, пошел через центр города. Нина подробно объяснила, как добраться до ее дома, находящегося недалеко от ратуши. За многими незанавешенными окнами первых этажей Илья видел обустройство комнат — у местных жителей не было страха перед тем, что кто-то с улицы случайно или нарочно заглянет к ним. Илья подумал, что не смог бы сделать свою квартиру вот такой, видимой всем, что для этого нужно родиться и вырасти в Нидерландах, а не в московском районе, где на окнах нижних этажей принято ставить решетки.

Весь день было пасмурно, но Илье казалось, что октябрьское солнце успеет выглянуть до сумерек. Илья смотрел на небольшие опрятные дома, на редких прохожих и велосипедистов и думал о том, как встретит его Нина и насколько он ей интересен, о своей жизни за границей в целом и о том, что бренд Gouda — в некоем смысле масштабное надувательство, потому как в самом городе сыр не производится уже лет сто, его варят в окрестных разноименных деревнях.

Перед поездкой в Гауду Илья в интернациональном студенческом доме, где жил, нашел этот город в инете на карте, составленной из снимков, сделанных из космоса. Гауда сверху была округлой, будто окаменевший сырный блин, изъеденный черно-синей плесенью каналов и улиц. Город окружал, отделив его от предместий, широкий канал, с юга и запада соединенный с реками. Илья хотел найти на карте дом Нины, но приблизиться настолько не хватило качества фотографии.

Проходя по мосту, соединяющему кварталы, Илья на счастье бросил за ограждение монету в десять евроцентов — итальянской чеканки, с личиком Венеры, — и она беззвучно исчезла в недвижимой черной воде. Вместе с монетой Илья вынул из кармана использованный билет на поезд — желтую прямоугольную бумажку размером с визитную карточку. У Ильи мелькнула мысль отправить ее вслед за монетой, но он сразу осознал, что это будет — при чистоте вокруг — глупым хулиганством, и донес билет до ближайшей урны.

Возле табачного магазина Илья свернул налево, в узкий и совсем безлюдный переулок. По правой стороне его тянулась белая, без окон, стена старинного здания. Над входом в это здание, в нише козырька, украшенного лепниной, Илья увидел надпись золочеными выпуклыми буквами: SPARTAM NACTI. Керамический барельеф под надписью изображал благообразных старцев в разноцветных одеждах. Козырек увенчивала дата 1614, так же, как и буквы, сделанная золотом по черному. Внизу на каменной ступеньке стояли два блюдца — с рыбой и с молоком.

Остановившись рассмотреть барельеф, Илья подумал, что это здание — католический монастырь и что блюдца выставил для кошек какой-то добрый монах. Знания латыни, которую Илья еще школьником самостоятельно изучал в Москве, готовясь поступать в медицинский университет, ему хватило, чтобы перевести надпись как “Спарта достигнута”. Предположив, что эти слова — символ последнего земного пристанища обитателей монастыря, Илья вспомнил храм в московском районе Измайлово, в который еще ребенком иногда ходил на службу с родителями и старшей сестрой. Он на всякий случай перекрестился, глядя выше, на золоченые цифры, и пошел дальше.

Навстречу — мимо Ильи — быстро проехал полицейский на велосипеде. Он был в темной форме со светоотражающими полосами, в шлеме и с пистолетной кобурой на ремне. Илья всегда удивлялся, когда видел у голландских полицейских оружие, ему хотелось верить, что в этой стране применение оружия против кого-то невозможно, что кобуры полицейских пусты, пусты их баллончики с нервно-паралитическим газом, а короткие резиновые дубинки невесомы. Эта его вера значительно укрепилась, когда однажды летом Илья, приехав с друзьями к морю, на пляже в Нордвейке увидел, как полицейские ведут купаться строй заключенных из какой-то голландской тюрьмы.

Пройдя этот переулок до конца и свернув направо, Илья оказался в начале улицы, на которой росли платаны, одинаково пожелтевшие в вершинах, и метров через пятьдесят остановился перед двухэтажным кирпичным домом. Это был дом Нины. Готически вытянутый в высоту более, чем вширь, он стоял вплотную к соседним домам, не сильно отличающимся от него по размеру и форме, но с иными фасадами: строение справа было облицовано голубой штукатуркой, а дом слева, с мраморным крыльцом, был сложен из тонкого кирпича шоколадного цвета, и по некоторым признакам — потускневшей медной ручке двери, пыльной тусклости стекол и отсутствию кнопки звонка — Илья понял, что в нем никто не живет.