Обнаженная тьма - Елена Арсеньева

В памяти Александры вдруг возникло воспоминание: она подходит к двери и, осторожно держась за притолоку, опускает ногу вниз, в темноту, нашаривая шаткую ступеньку, вернее, просто доску, положенную на кирпич… Да, этот вход в дом ее пациентов Крюковых, семейства запойных алкоголиков, она запомнила навеки, Крюковы ей нескоро перестанут сниться в страшных снах, особенно старший братец Сереженька, у которого был рак губы, а он умудрялся любовь с девушками крутить! Крюковы всем семейством преставились около года назад, угорев в своей халупе, дом их снесли с лица земли, участок кто-то купил и теперь там медленно, но верно лепили почтенное двухэтажное строение. Вот это был дом, вот это был подвал! А тот, в котором ее держали, – какое-то абсолютно безликое помещение, без особых примет, как и сами похитители.

Александра споткнулась. Как это – похитители были без особых примет? А шрам на руке «кавказца»?!

Осторожно переходя узенький мосток над «Голубым Дунаем» – так любовно называлась черная медлительная речонка, протекавшая в высоковском овраге, некогда, наверное, даже красивая, а теперь замусоренная, зловонная, с протухшей водой, источник комарья летом и заразы во все времена года, – Александра пыталась вспомнить, как выглядел этот шрам. Вернее, рубец. Между запястьем и локтем на внешней стороне расплывалась бесформенная клякса гладкой, мертвой кожи. Похоже на давний, зарубцевавшийся термический или кислотный ожог. Здесь, правда, не то место, которое можно обжечь нечаянно. Не исключено, что у «кавказца» была татуировка, которую он пытался вывести. Избавиться, так сказать, от особой приметы. Ничего себе, избавился! Да по этому шраму Александра его где угодно и когда угодно узнает! Увы, только по шраму: голос он ломал изощренно, а другие приметы… Ну, вроде бы высокий, худощавый. Да мало ли высоких и худощавых на свете, вон хоть ее недавний знакомец, любезный водитель по имени Ростислав.

Александра со вздохом взялась за щеколду покосившейся калитки и с усилием повернула разбухшую сырую деревяшку. Ну что за климат на Нижегородчине! Оттепель наступила так же внезапно, как ранние заморозки, и вот уже который день с неба вместо снега сеялась непрерывная морось, съевшая красивые сугробы, словно кислота. Лишь кое-где лежали серые ноздреватые остатки былой белой роскоши, а дождь шел и шел, и температура не опускалась ниже трех градусов тепла даже ночью.

«Нет, пускай уж лучше слякоть, потому что если по этой мокрязи вдруг ударит мороз, я по Высоковскому спуску не сойду! – подумала она угрюмо. – Надо будет просто садиться – и ехать на пятой точке!»

В окошке мелькнуло смутное пятно лица, и Александра вздохнула с облегчением: если Агния Михайловна на ногах, значит, дело не так уж плохо. Та женщина, ее соседка, вызывавшая врача, порядком напугала Александру своим сбивчивым, задыхающимся голосом. С другой стороны, единственный телефон-автомат в этом районе располагался на горе, не меньше чем в километре от сектора частных домов, – наверное, задохнешься, пока дойдешь!

– Здравствуйте, Агния Михайловна, – сказала Александра, входя в незапертую дверь и снимая в коридорчике отсыревшее пальто. – Что это вы болеть вздумали? Вот уж от кого не ждала такого!

– Ой, Сашенька! Пришла, милая!

Навстречу ей широким тяжелым шагом, от которого все вокруг содрогалось, двигалась высокая, полная женщина с блестящими и живыми черными волосами, словно обладательнице их было не за семьдесят, а всего лишь тридцать. Разумеется, она их старательно подкрашивала, но никогда этого не афишировала. И глаза у Агнии Михайловны были молодые, жгучие, черные-пречерные. Фарфоровая кожа с течением лет не покрывалась морщинками, а словно бы истончалась и еще пуще натягивалась, превращаясь в некое подобие бело-розовой папиросной бумаги. Черный халат – вернее, шелковый капот до полу, монисто на высокой груди, черный павловский платок с огромными розами, пухлая рука, унизанная серебряными браслетами и перстнями, держит на отлете длинный мундштук с тлеющей сигаретой… Агния Михайловна напоминала актрису из театра «Ромэн» или цветную фотографию из старого-престарого «Огонька». Да и обстановка ее небольшого домика заставляла гостя мгновенно перенестись из конца 1999-го в какие-нибудь 50-е годы. Нарушал эту гармонию лишь отличный видеомагнитофон (хозяйка собирала классику советского кино). Правда, он был накрыт допотопной кружевной салфеточкой. Гобелены с лебедями и волоокими девицами, бумажные цветы, шелковые абажуры, фарфоровые статуэтки – и просторная, немилосердно скрипящая качалка возле изразцовой печки, которая источала чудесное тепло…

– Садись, Сашенька, вот сюда, к печке, погрейся. Чайку, печеньица домашнего?

Ноги Александры против воли понесли ее к теплу, и печенья захотелось ужасно, но все-таки она нашла в себе силы повернуться к хозяйке и мягко отказаться:

– Спасибо, чаю не нужно. Не хлопочите, Агния Михайловна, лучше расскажите, что с вами случилось.

Ярко накрашенные губы поджались, лицо хозяйки приняло обиженное старушечье выражение.

– Что ты, Саша, такая уж сильно строгая? Никогда не съешь ничего, ни кусочка, не выпьешь ни глоточка. Или брезгуешь? Или боишься, я тебе какого-то зелья подсыплю? – Агния Михайловна лукаво повела своими удлиненными черными глазами, мгновенно помолодев. – Знаю, что у Селивановых ты всегда чай пила и даже иногда обедала, а мне тебя никак за стол не посадить!

– Извините, у каждого свои причуды, – мягко ответила Александра, хотя ей хотелось сказать: «свои принципы». – А что касается Селивановых… Я вам объясню, Агния Михайловна, только вы никому не рассказывайте, ладно? У Александра Ивановича Селиванова был рак, верно ведь?

– Царство небесное, – красиво позвенела браслетами Агния Михайловна, осеняя себя крестом.

– А даже самые любящие и заботливые родственники таких больных всегда тайно беспокоятся: не заразен ли рак? И я знала, что, если откажусь у них покушать, они могут подумать, будто я брезгую, опасаюсь за свое здоровье. Значит, надо опасаться и им. Я очень боялась, что к Александру Ивановичу станут хуже относиться, вы понимаете?

– Ого, – фыркнула Агния Михайловна. – Какие тонкости! То есть если б у меня был, господи помилуй, рак, ты бы сейчас ела мои печеньица?

– Еще как! – отчаянно кивнула Александра. – Но ближе к делу. У вас давление поднялось или с сердцем неладно? Ваша соседка очень невразумительно объясняла. Вы принимали что-нибудь?

– Ой, да убери ты свой тонометр, Саша! – махнула рукой Агния Михайловна. – Не болит у меня ничего.

– Как не болит?

– Ну, вот так. – Агния Михайловна передернула плечами, и монисто на ее полной груди нежно позвенело. Отводя глаза, она заговорила плаксивым девчоночьим голоском: – На улице вон которые уж сутки моросит и моросит, такая слякоть, такая сырость, что никакая собака носу из дому не высовывает. Соседки не заходят, клиентов нет, скука смертная, ну, думаю, Сашеньку вызвать, что ли, поболтаем, а потом я ей погадаю…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});