Черная Орхидея - Джеймс Эллрой

Мадлен и Рамона с мрачными лицами продолжали свою трапезу, похоже, что они слышали эту историю уже в сотый раз. Марта, поглядывая на меня, продолжала рисовать.

— А что стало с вашим другом? — спросил я.

— Храни его Господь, но для всякой истории успеха найдется своя история неуспеха. Джорджи не смог обаять нужных людей. Он не стремился развивать данный ему Богом талант и в итоге оказался на обочине жизни. В 36-м он попал в автокатастрофу, в результате которой стал инвалидом, и сейчас его можно назвать бедолагой-неудачником. Я иногда плачу ему за то, чтобы он присматривал за некоторыми из моих домов, которые сдаются в аренду, и, кроме того, он занимается вывозом городского мусора...

Я услышал резкий скрипучий звук и, посмотрев на другую половину стола, увидел, как вилка Рамоны, не попавшая по картошке, заскребла по тарелке. Эммет произнес:

— Мама, ты себя хорошо чувствуешь? Еда нравится?

Потупив глаза, она ответила:

— Да, папочка. — Казалось, Марта поддерживает ее за локоть. Мадлен снова принялась заигрывать с моей ногой под столом, Эммет сказал:

— Мама, ты и наш признанный гений почему-то плохо развлекаете нашего гостя. Может быть, вы соблаговолите принять участие в разговоре?

Мадлен снова коснулась моей ноги, когда я хотел было разрядить обстановку какой-нибудь шуткой. Подцепив вилкой небольшую порцию гарнира и не спеша ее прожевав, Рамона Спрейг произнесла:

— Мистер Блайкерт, а вы знаете, что Рамона-бульвар назвали в мою честь?

Перекошенное лицо женщины при этих словах словно окаменело: она произнесла их с какой-то странной торжественностью.

— Нет, миссис Спрейг, я не знал этого. Я думал, что бульвар назвали в честь «Рамоны-Карнавал»[11].

— Это меня назвали в честь карнавала, — ответила она. — Когда Эммет женился на мне из-за приданого, он пообещал моей семье, что использует свои связи в городском совете по градостроительству, чтобы одну из улиц назвали в мою честь. Дело в том, что он не смог купить мне обручального кольца, так как все его деньги были вложены в недвижимость. Мой отец рассчитывал, что это будет какая-нибудь красивая оживленная улица, но все, на что оказался способен Эммет, — это тупиковая улочка в квартале красных фонарей в Линкольн Хайтс. Вы знаете этот район, мистер Блайкерт? — в ее прежде безжизненном голосе появились нотки ярости.

— Я там вырос.

— Тогда вы знаете, что мексиканские проститутки, живущие там, привлекают клиентов, выставляя себя в окнах. Что ж, когда Эммету удалось переименовать Розалинда-стрит в Рамона-бульвар, он решил устроить мне маленькую экскурсию на эту улицу. Когда мы там проезжали, проститутки приветствовали его по имени. Некоторые даже называли его прозвищами, обозначавшими некоторые его анатомические особенности. Меня это очень огорчило и обидело, но через некоторое время я с ним поквиталась. Когда девочки подросли, я стала проводить собственные карнавалы, прямо здесь, перед домом, на лужайке. В качестве массовки я привлекала соседских детей, и мы разыгрывали эпизоды из жизни мистера Спрейга, о которых он предпочел бы забыть. Которые...

Внезапно раздался оглушительный удар по столу. От удара повалились бокалы и задребезжала посуда. Чтобы дать ссорившимся сторонам прийти в себя и не смущать их своими взглядами, я уставился на свои колени и заметил, что Мадлен стиснула ногу своего отца так, что у нее побелели костяшки пальцев. Другой рукой она вцепилась в мою ногу — с силой, наверное, в десять раз превышавшую ту, которую я мог от нее ожидать. В воздухе повисла напряженная тишина. Через некоторое время заговорила Рамона Спрейг:

— Папа, я согласна отрабатывать харчи ради мэра Баурона или депутата Такера, но не ради альфонсов Мадлен. Простой полицейский. Боже, Эммет, как низко ты меня ценишь.

Затем я услышал скрип стульев, удар коленей об стол и звук удаляющихся из комнаты шагов. Я заметил, что стиснул руку своей фирменной боксерской хваткой. Оторва-Мадлен прошептала: «Извини, Баки. Извини». Вдруг я услышал бодрое:

— Мистер Блайкерт! — Я поднял голову, удивленный свежестью и здравомыслием, звучавшим в этом голосе.

Это была Марта Спрейг, она протягивала мне листок бумаги. Я взял его свободной рукой; Марта улыбнулась и вышла из комнаты. Мадлен все еще бормотала свои извинения, когда я посмотрел на рисунок. Там были изображены я и Мадлен, оба совершенно голые. Мадлен лежала на спине, раздвинув ноги, а я пристроился между ними и грыз ее своими огромными зубами.

* * *

Сев в «паккард», мы с Мадлен отправились на Саут Ла Бре. Я вел машину, а она всю дорогу благоразумно молчала. И только когда мы подъехали к мотелю под названием «Красная Стрела», она произнесла:

— Приехали. Здесь чисто.

Я поставил автомобиль перед зданием, рядом с другими припаркованными драндулетами; Мадлен пошла к регистрационной стойке и через несколько секунд вернулась с ключами от одиннадцатой комнаты. Поднявшись к номеру, она открыла дверь; я включил свет.

Комнатушка была окрашена в мрачно-коричневые тона и пахла предыдущими постояльцами. Я слышал, как в соседнем номере идет оживленная торговля наркотиками; Мадлен вдруг напомнила мне свое изображение на том рисунке Марты. Я протянул руку, чтобы выключить свет, но Мадлен меня остановила:

— Пожалуйста, не надо. Я хочу на тебя посмотреть.

Наркоторговцы за стенкой стали о чем-то оживленно спорить. Увидев стоявший на туалетном столике радиоприемник, я включил его, чтобы заглушить перебранку. Мадлен уже сняла с себя свитер и нейлоновые чулки и принялась за нижнее белье, я же только начал раздеваться. Кое-как расстегнув заклинившую ширинку, я скинул брюки. Стараясь побыстрее отцепить кобуру, я порвал рубашку. Потом Мадлен легла на кровать — и карикатура ее сестры была забыта.

Сбросив с себя остатки одежды, я лег к ней. Она начала бормотать: «Не стоит их ненавидеть, они не такие плохие...», но мой поцелуй не дал ей договорить. Мадлен ответила, наши губы и языки впились друг в друга, и мы лобызались до тех пор, пока не стали задыхаться и не остановились, чтобы перевести дыхание. Я положил руку на ее груди и стал их мять и массировать. Она продолжала свое бормотание про остальных Спрейгов. Чем больше я целовал и ласкал ее и чем больше ей это нравилось, тем больше она бормотала про них, поэтому я схватил ее за волосы и прошипел:

— Не надо про них. Люби меня, будь со мной.

Мадлен повиновалась и скользнула ко мне между ног — как на том рисунке Марты, только наоборот. Оказавшись в ее власти, я понял, что вот-вот кончу, поэтому, оттолкнув ее голову, я прошептал: «Я, а не они», — и стал гладить ей волосы, пытаясь сконцентрироваться на глупой рекламе, звучавшей по радио. От Мадлен у меня был такой стояк, какого не было ни от одной женщины, с которыми я трахался в боксерских раздевалках. Немного остыв и почувствовав, что готов, я перевернул ее на спину и вошел в нее.

Обычный полицейский и богатенькая шлюшка исчезли. Это было единство двух душ и тел, извивающихся, катающихся по кровати, двигающихся в унисон, быстро, но все же никуда не торопясь.

Мы двигались как одно целое, пока не затихла музыка и не закончились радиопередачи — комната для случки погрузилась в тишину — слышны были только наши вздохи. В итоге мы кончили — одновременно.

После этого мы лежали, не отпуская друг друга, потные, но довольные. Вспомнив, что через четыре часа мне надо идти на дежурство, я застонал. Мадлен расцепила объятия и стала пародировать мою коронную улыбку, обнажила свои белоснежные зубы. Засмеявшись, я сказал:

— Ну вот теперь твое имя уже точно не появится в газетах.

— Если только мы не объявим о свадьбе Блайкерта и Спрейг.

Я тоже громко рассмеялся:

— Твоей маме это бы понравилось.

— Моя мама — та еще лицемерка. Она принимает таблетки, которые прописал врач, так что якобы не наркоманка. Я развлекаюсь, значит, я шлюха. У нее есть оправдание, у меня нет.

— Нет, есть. Ты — моя... — я не никак мог выговорить «шлюха».

Мадлен начала щекотать мой живот.

— Скажи это. Не будь забитым полицейским. Скажи это.

Я остановил ее руку, пока она меня не защекотала.

— Ты моя возлюбленная, ты моя ненаглядная, ты моя милая, ты — женщина, ради которой я скрыл улики.

Она укусила меня за плечо и сказала:

— Я — твоя шлюха.

Я засмеялся:

— Хорошо, ты мой нарушитель 234-А — ПС.

— Это еще что?

— Номер статьи уголовного кодекса, предусматривающего наказание за проституцию.

Мадлен вскинула брови.

— Уголовного кодекса?

Я поднял руки.

— Все, ты меня поймала.

Бесстыдница положила голову мне на грудь.

— Ты мне нравишься, Баки.

— Ты мне тоже нравишься.

— Я понравилась тебе не с самого начала. Скажи правду — поначалу ты просто хотел меня трахнуть.

— Это правда.

— Так когда же я стала тебе нравиться?