Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви - Макс Бирбом

— Мы теперь квиты, Джон?

На лице герцога в ответ на эту нехитрую шутку не появилась улыбка, оно лишь сильнее покраснело. На Зулейку нахлынули воспоминания — бурным потоком, до самого последнего мига.

— Ох! — воскликнула она, с трудом поднимаясь. — Совы! совы!

Отомщенный, он ответил:

— Да. Вы вернулись в неотвратимую действительность. Совы прокричали. Боги сказали свое слово. Сегодня сбудется ваше желание.

— Совы прокричали. Боги сказали свое слово. Сегодня… нет, Джон, этому не бывать! Небеса, смилуйтесь надо мной!

— Прокричали не знающие ошибок совы. Боги сказали свое насмешливое и неумолимое слово. Мисс Добсон, ничего нельзя изменить. И позвольте напомнить, — добавил он, глянув на часы, — что вас ждет Сам Маккверн.

— Как вы можете, — сказала она. Она так на него смотрела, что казалось, будто с ним заговорило бессловесное животное.

— Вы отменили ланч?

— Нет, я про него забыла.

— Как вы можете. В конце концов, он ради вас умрет, как и мы все. Я лишь один из многих, не забывайте. Имейте чувство меры.

— Чувство меры, говорите? — сказала она, подумав. — Боюсь, вас не обрадует, что оно мне скажет. Возможно, оно скажет мне, что вчера грех мой был велик, а сегодня была велика любовь, ваша же ненависть вполне мелочна. Возможно, то, что я приняла за великое безразличие, в действительности не что иное, как мелкая злоба… Ах, я тебя задела? Ну прости слабую женщину, которая в злосчастии своем говорит, что взбрело на ум. Ах, Джон, Джон, если б я тебя считала мелочным, любви моей пришлось бы надеть венец сожаления. Не запрещай мне звать тебя Джоном. Я посмотрела в «Дибретте», пока тебя ждала. Это тебя как будто приблизило. И сколько у тебя имен! Помню, ты мне их вчера в этой же комнате сообщил — двадцати четырех часов не прошло. Часов? Лет! — Она истерически засмеялась. Джон, видишь, почему я не могу замолчать? Потому что мне страшно думать.

— В Бейллиоле, — сказал он учтиво, — вам значительно проще будет забыть про мою смерть, чем здесь. — Он взял с кресла шляпку и перчатки, аккуратно их ей протянул; но она не взяла. — Даю вам три минуты, — сказал он. — Две, чтобы перед зеркалом привести себя в порядок. Одну, чтобы попрощаться и выйти за дверь.

— А если я откажусь?

— Не откажетесь.

— А если откажусь?

— Вызову полицейского.

Она внимательно на него посмотрела.

— Да, — произнесла она медленно. — Думаю, вы можете.

Она забрала свои вещи, положила у зеркала. Презрительной рукой привела прическу к послушанию — на некоторых кудряшках блестела вода, — затем со знанием дела поправила и пришпилила шляпку. Несколько быстрых прикосновений к шее и талии, затем она снова взяла перчатки и развернулась к герцогу:

— Вот! Видите, как я скоро справилась.

— Замечательно, — согласился он.

— И не только с тем, что видно простым взглядом, Джон. Духовно я тоже справилась скоро. Вы видели, как я надела шляпу; но не видели, как любовь моя взяла венец сожаления, как я этот венец на нее надела, как она в этом венце задохнулась. Ох, Джон, жуткое дело! Но необходимое. Иначе никак. Так что я обратилась к чувству меры, как вы мне опрометчиво посоветовали, и заперла сердце, поглядев на то, какой вы на самом деле. Один из многих? Именно, и весьма непривлекательный экземпляр. Так что я в порядке. Теперь скажите, где Бейллиол. Далеко?

— Нет, — ответил он, чуть поперхнувшись, подобно игроку, который безупречно сыграл отличными картами и все же, черт побери, проиграл, — Бейллиол тут поблизости. Если точно, в конце улицы. Давайте выйдем, и я покажу.

Он себя держал в руках. Но положение его от того не делалось менее нелепым. Как, собственно, следует ей ответить? Спускаясь с торжествующей юной особой по лестнице, он молил, чтобы его посетил esprit de l’escalier.[96] Тот, увы, воздержался.

— Кстати, — сказала она, когда он показал ей, где Бейллиол, — вы кому-нибудь говорили, что умираете не только ради меня?

— Нет, — ответил он, — я предпочел умолчать.

— Так что официально, так сказать, на общий взгляд, вы умрете ради меня? Ну так все хорошо, что хорошо кончается. Мы попрощаемся тут? Я приду на баржу Иуды; но там, наверное, будет такая же давка, как вчера?

— Конечно. В последний день гонок иначе не бывает. Прощайте.

— Прощайте, милый Джон — жалкий Джон, — крикнула она через плечо, за собой оставив последнее слово.

Глава XVII

То, что последнее слово она оставила за собой, его не задело бы, будь в том слове действительная необходимость. Совершенная его избыточность — безупречная победа, которую она и без того одержала, — вот что вывело герцога из себя. Да, она его обошла с фланга, внезапно атаковала, не дала сделать ни одного выстрела. Esprit de l’escalier посетил его по пути наверх: вот как он мог у нее забрать если не победу, то хотя бы пальму первенства. Нужно было, конечно, ей в лицо рассмеяться: «Превосходно, превосходно! Вы почти меня обманули. Но, увы, вашу любовь не скрыть. Не было еще на свете девы, любившей столь же страстно, как вы, бедняжка, сейчас любите меня».

Но что — что если она ДЕЙСТВИТЕЛЬНО лишь притворилась, будто покончила со своей любовью? Он замер на пороге комнаты. Внезапное сомнение еще ужаснее делало упущенный шанс. Но это же сомнение было ему приятно. Разве не ясно, что она притворялась? Она уже попрекнула его отсутствием чутья. Он не заметил ее любви, когда она определенно его любила. Только жемчужины его убедили. Жемчужины! Вот что ее выдаст! Рванувшись к камину он одну из них разглядел сейчас же белая? Белая, но зардевшаяся. Чтобы разглядеть другую, пришлось наклониться. Вот она, не вполне различимая в покрытой графитом топке камина.

Он отвернулся. Почему он, выставив эту девицу вон из комнаты, не прогнал ее долой из своих мыслей? О, дайте ему кто-нибудь унцию цибетина и пару маковых цветков! Кувшин стоял, напоминая о проклятом визите и… Герцог спешно унес его в спальню. Там он умыл руки. То, что эти руки касались Зулейки, придавало его омовению символическую целебную силу.

Цибетин, маки? Разве он не мог сейчас же призвать благовоние ароматнее, болеутоляющее сильнее? Почти ласковой рукой он позвонил.

Сердце его вздрагивало от звона и грохота поднимаемого по лестнице подноса. Она идет к нему, та, которая любит его, та, чье сердца он разобьет, умерев. Но поднос, показавшись в двери, занял первое место не только в порядке появления, но и в мыслях герцога. Он этим трудным утром уже два раза откладывал ланч; скорое его появление делало голодные позывы нестерпимыми.

К тому же, подумал он, пока она расстилала скатерть, свидетельства того, что она в него влюблена, весьма ненадежны. А что, если это совершенно не так! В «Хунте» он не видел никакой сложности в том, чтобы спросить самому. Сейчас же его одолело смущение. Он не мог понять, почему. Когда он обращался к Нелли О’Мора, красноречие его не подвело. Впрочем, одно дело миниатюра Хоппнера, другое — живая дочка домохозяйки. Так или иначе, сначала следует подкрепиться едой. Лучше бы миссис Бэтч прислала что-нибудь покалорийнее копченой сёмги. Он спросил хозяйкину дочку, каким будет следующее блюдо.

— Голубиный пирог, ваша светлость.

— Холодный? Скажите вашей маме, чтобы поскорее согрела его в духовке. Еще что-нибудь?

— Заварной пудинг, ваша светлость.

— Холодный? Его тоже согреть. И принесите бутылку шампанского, пожалуйста; и… и бутылку портвейна.

Он прежде никогда хмелю не поддавался. Но сейчас подумал, что все сегодняшние происшествия, все пережитые им потрясения, все тяготы, к которым он себя готовил, да и действительный одолевший его недуг, измотали его достаточно, чтобы всему этому противопоставить крепкий напиток, симптомы употребления которого он иногда замечал у своих товарищей.

И это средство не вполне подвело. Принимая пищу, глядя, как играют остатки шампанского в бокале, он заметил, что некоторые слова Зулейки — и, да, за живое задевшие критические намеки — его уже не так волнуют. Он с улыбкой вспоминал наглые выходки обиженной женщины, детскую истерику десятисортной фокусницы, которой указали на дверь. Пожалуй, он обошелся с ней слишком сурово. При всех своих недостатках, они его обожала. Да, он себя повел своевольно. Видимо, он в чем-то жесток от природы. Бедная Зулейка! Он был рад, что она смогла справиться со своей безумной страстью… А ему довольно того, что его любит прекрасная кроткая девица, прислуживающая за этим пиром. Он ее сейчас призовет убрать со стола и прикажет поведать историю ее тихой любви. Он налил второй бокал портвейна, прихлебнул, выпил его залпом, налил третий. Серая унылая погода только ярче делала прекрасный солнечный день, запертый виноделом в сосуде и теперь вырвавшийся на свободу, чтобы согреть герцогу душу. Он сейчас так же освободит любовь, спрятанную в сердце милой девицы. Если бы только он мог ей ответить взаимностью!.. А почему нет?

Prius insolentem