Чёрный ураган - Лев Рубинштейн

— Это его почерк?

— Нет. Это я переписал.

Оба молчали несколько минут. Вдруг Гарриет с силой рванула раму окна и закричала:

— Да здравствует Америка!

Логен посмотрел на неё с ужасом:

— Что это, Гарриет?

— Да здравствует Америка, которая породила Джона Брауна! Всё то, что я сделала, ничтожно по сравнению с тем, что сделал он!

— Что он сделал? — в слезах сказал Логен. — Он погиб!

Гарриет подошла к нему и положила руку на плечо.

— Бедняга Логен, — сказала она, — негритянский счёт будет оплачен. Браун прав!

— Что ты имеешь в виду, Гарриет?

— Я имею в виду войну, ваше преподобие, — пояснила Гарриет. — Да вытрите же лицо! Вы хотя и священник, но всё-таки мужчина!

Ниагара

Толпа негров волновалась на улице в посёлке цветных в Сент-Кэтринс. Больше всех ораторствовала тётя Баули.

— Долго ли мы будем здесь мучиться? — кричала она. — Мы не канадские негры, мы из Мэриленда! Пусть канадцы сами хлебают ледяную воду из своего озера! Нам нужен маис!

— Замолчи, тётя Баули! — раздражённо сказал ей Сэм Грин-младший. — Не об этом речь. Речь о том, чтобы не сидеть без дела, не ждать у моря погоды. Пусть Гарриет скажет, зачем она поселила нас здесь.

— Вам нужно объяснять, что такое свобода? — спросила Гарриет.

— Мы уже это слышали! — неожиданно произнесла Джейн Баули. — Но это не свобода, Гарриет. Это ожидание свободы. Кто нам принесёт её? Пророк Мойсей?

Гарриет молчала.

— Где Дуглас? — продолжала Джейн. — Где эти люди из кабинетов и газет? Тело Джона Брауна вопиет из могилы: «Возьмите оружие и идите!»

Гарриет подошла к ней вплотную и посмотрела в лицо. Джейн не отвела головы. Она глядела прямо в глаза Гарриет неподвижным, суровым и холодным взглядом. Её нежные когда-то щёки огрубели, и скулы казались высеченными из коричневого камня.

— Чего тебе надо, Джейн? — спросила Гарриет.

— Я хочу сражаться рядом с мужем. Если его убьют, то убьют и меня.

— Отправляйся в Мэриленд. Он там, в горах.

— А остальные?

— Кто просил тебя говорить об остальных?

— Я дочь этого народа.

Негры зашумели.

— Убей меня гром, она права! — сказал Сэм Грин-младший. — Мы народ такой же, как другие народы. Почему мы должны ждать, пока белые нас позовут?

— Они не позовут, — проговорила Джейн, — потому что они белые, а мы чёрные. Это было и будет.

— Джон Браун чёрный? — сказала Гарриет.

— Капитан Браун погиб! — крикнул кто-то.

— Теперь все Брауны, — сказала Гарриет. — Поймите, негры, что после Гарперс-Ферри уже нет разницы между белыми и чёрными. Мы простые американцы. Дуглас любил капитана Брауна. Но есть вещи большие, чем захват Гарперс-Ферри. Есть свобода всей Америки.

— Ты веришь в эту страну? — презрительно спросила Джейн.

— Да, — сказала Гарриет, — я люблю эту страну. Это моя родная страна. У неё есть сердце. Может быть, пройдёт много лет, но сердце победит, и моя страна будет свободна. И, когда меня спросят, к какой нации я принадлежу, я скажу: «Я американка».

— Жди и надейся, африканская американка! — насмешливо сказала тётя Баули и, подбоченившись, отправилась к своей землянке.

Негры постепенно разошлись. Впервые в посёлке Гарриет осталась одна. Мерно плескались волны озера, вдали глухо и грозно гудел Ниагарский водопад. Соединённые Штаты начинались там, вдали, за пеленой грохочущей воды. Гарриет знала, что страна бурлит. Ей рассказывали, что сотни негров бегут с плантаций, убивают негроловов, уходят в болота, переплываю реки, вступают в драки на митингах и читают аболиционистскую газету Дугласа. Это были уже не те «черномазые», которых она тащила по тропинкам через леса и поля, иногда угрожая им винтовкой и обещая свободу. Прошло то время, когда простодушные негры верили в чудеса Мойсея. Что она может теперь им сказать? Или ей, «кондуктору подземной дороги», только и осталось, что поселиться в каком-нибудь городке Северных Штатов и вспоминать прошлое?

Послышались шаги. Это была Джейн — у неё изменилась и походка: теперь она ступала тяжело и уверенно и не старалась проскользнуть незамеченной.

— Итак, ты едешь? — спросила Гарриет.

— Я прошу тебя, Хэт, — тихо проговорила Джейн, — возьми меня с собой в Штаты.

— К мужу? Стирать ему рубашки и заряжать ружьё?

— Нет, я хочу с тобой. Я хочу быть кондуктором подземки.

Гарриет похлопала её по плечу.

— Скоро настанет время, девочка, — сказала она, — когда одиноким кондукторам подземки придётся рассказывать старым леди о своих приключениях, чтобы леди могли писать о них умные и добрые книги.

Она порылась за пазухой и вытащила смятое письмо.

— Вот что пишет твой солдат Дэви Кимбс, — сказала она. — Я не хотела показывать тебе это письмо, но всё-таки прочитай его. Читай вслух, а то я не всё запомнила, когда мне его читали добрые люди на прошлой неделе.

— «Дорогая Хэт, — читала Джейн, — мы здесь наводим страх на все окрестные плантации, но, по правде говоря, мне надоело прятаться в горах, и наши парни то же самое говорят. Мы хорошо умеем стрелять и знаем множество хитростей, а белые надсмотрщики всё-таки разъезжают по полям, а чёрных гонят на продажу, на глубокий Юг. И знаешь, что я скажу тебе, Хэт? Хорошо бы, если бы у нас были пушки! Если бы мы могли пройти по всему глубокому Югу до Чарлстона, Саванны и Нового Орлеана и всё разрушить, сжечь и поднять флаг свободы над сгоревшими домами плантаторов, домами, которые стоят на крови и костях чёрного народа. О Хэт, как мне хочется быть солдатом армии свободы! Передай привет и поцелуй Джейн. Это письмо отвезёт парень, который едет в Балтимор. Он отправит его с матросом-негром»… Почему ты раньше не показала? — спросила Джейн.

— Мне не хотелось, — ответила Гарриет, — потому что оно страшное. В нём сказано, что надо всё уничтожать и сжигать.

Джейн усмехнулась:

— Вот как! Что же тут страшного? Чего ты боишься?

— Я боюсь пушек, девочка, — сказала Гарриет.

— О-о, генерал Мойсей испугался войны!

— Нет, я не испугалась. Мой отец рассказывал про одного негра, который ловил крокодилов в большой реке Миссисипи. Мой отец сказал ему: «Такого храброго негра, наверное, не сыщешь в десяти штатах?» А тот сказал: «Сыщешь, дядя Бен, потому что я ужас как боюсь крокодилов». И потом он сказал: «Нетрудно убежать от крокодила, когда ты его боишься, и нетрудно убить крокодила, когда ты его не боишься. А попробуй-ка, дядя Бен, убить крокодила, когда ты его боишься… А я убил их сто двенадцать штук!» Смекнула?

— И что же стало с этим негром?

Гарриет нахмурилась:

— Его съел крокодил, девочка.

Джейн помолчала.

— Если будет война, ты не пойдёшь, Гарриет?

— Не знаю, я не солдат, мне трудно будет на войне.

— А я пойду, — произнесла Джейн. — Это настоящая, хорошая война! Пусть она придёт скорей!

— Ты можешь стрелять? — спросила Гарриет.

— О да, стрелять! — воскликнула Джейн. — Целиться и стрелять, и нападать, и носить патронную сумку на поясе… А что же нам делать, Гарриет, скажи, что делать?

Гарриет с удивлением посмотрела на её лицо.

— Ох, как трудно мне отвечать на вопросы, дорогая Джейн! Я ведь на самом деле вовсе не пророк Мойсей. Что делать?.. Идти вперёд, как вода в Ниагаре. Она падает и всё дробит на своём пути и прокладывает дорогу к морю. У нас нет другой дороги. Так говорю я, неграмотная лесная негритянка, а другие, может быть, скажут лучше!

Осенью 1860 года Гарриет бродила вдоль берегов озера Онтарио, как всегда одна, в глубокой тоске от своего одиночества. Она вспоминала Дугласа и Соджорнер и пыталась утешиться рассуждениями о том, что ей, рядовому «кондуктору», надо терпеливо делать своё дело и ждать сигнала; что народное движение имеет своих полководцев, которые знают, что и когда надо делать. И всё-таки ей было тоскливо. С каждым часом она всё больше чувствовала, что золотое американское правило «помогай себе сам» не всегда годится; что есть дела, которые невозможно сделать одиночке; что маленький револьвер, холодящий ей кожу за пазухой, не может состязаться с армейской артиллерией, резиновыми дубинками полиции, винтовками и арканами патрульных…

Она вдруг почему-то вспомнила Джесси Баррингтон, её шелестящее шёлковое платье, запах духов и нежный голос:

«Конечно, негры тоже люди. Мы всегда заботились о наших неграх и старались сделать их хорошими. Но они не могут быть хорошими. Видно, господь сотворил чёрных из другого материала. Мне, право, очень жаль их, но, когда всему нашему белому миру угрожает опасность быть уничтоженным руками негров, мы — увы! — не можем быть добрыми. Рабство — это удел негров, и оно должно оставаться вечно. Боже мой, представьте себе, что будет, если негры получат волю!»