Хранитель мира - Алексей Глушановский

Но, как и любое другое явление природы, Чистота имела свою противоположность. Нечистота. Грязь. Зло.

Малые порции Грязи, появлявшиеся, например, при использовании бранных слов, переносились бардами довольно легко. Острая, но непродолжительная головная боль — это вполне терпимо. Собственная Чистота быстро справлялась с небольшой примесью враждебной энергии.

Большие — например, если бард был вынужден кого-нибудь ударить, сказать неправду или отказывал в помощи искренне в ней нуждающемуся — могли вызвать серьезную и длительную болезнь.

Ну а убийство… Неправда, что барды не способны убивать. Способны — и лежащее рядом с ним мертвое тело лучшее тому доказательство. Вот только и сам бард-убийца будет наказан. Наказан собственным организмом, который просто не выдержит обрушившегося на него количества Грязи.

В лучшем случае бард погибнет. Умрет от болевого шока во время одного из приступов или будет милосердно пристрелен своим же собственным агентом. В худшем… Пару раз Артуру доводилось бывать в спецпомещениях Московской психиатрической лечебницы, где держали тела нескольких бардов, что выжили после свершенного ими убийства. Именно тела — потому что разума в них уже не было.

«К счастью, — подумал Артур, ощущая захлестывающую его очередную волну Грязи, — мне это не грозит. Надо же, оказывается, проблемы со здоровьем могут иметь и свои преимущества».

Когда эта волна схлынула, он ощутил, что его куда-то несут. «Зачем? — вяло изумился он. — Добили бы лучше на месте… И мне меньше мучиться, и им не возиться…» Полные волнения выкрики и суета обычно спокойных и надменных Туата де Данаан немного раздражали. Особенно бросалось в глаза наполненное тревогой лицо молодой Дини Ши, возглавлявшей звезду, и ее странные возгласы, то ли призывавшие, то ли умолявшие какую-то Хранительницу.

Впрочем, это было уже совсем неважно. Накатывала новая волна, а сил у него уже не оставалось… Мельком Артур успел пожалеть, что так и не смог сдержать обещание, данное Анастасии. «Придется ей искать другого барда», — подумал он, и темная, затхлая волна, нестерпимо воняющая смертью, захлестнула его с головой, вышибив мысли и оставив только боль… Боль и отчаяние.

— Пресветлая, вы желали меня видеть? — Невысокий, слегка полноватый человек в епископском облачении согнулся в низком поклоне, демонстрируя выбритую на макушке тонзуру.

Глаза святого отца светились преданностью и восхищением. Еще бы им не светиться! Не так часто простому священнику, которым он был еще совсем недавно, доводится общаться с самой настоящей святой! Пускай она даже из природной скромности и не стремится к земным почестям, предпочитая находиться в тени и помогая людям и церкви втайне, но уж он-то, допущенный к сакральному знанию, был просто обязан оказывать ей все подобающие почести.

Вот и сейчас. Впрочем, одну небольшую вольность он себе все же позволял. Его спина была согнута в поклоне, но глаза не отрывались от стоящей перед ним женщины. Рослая, статная фигура. Длинные льняные волосы, заплетенные в толстую косу, спускающуюся до уровня бедер. Женщина в полном расцвете сил и зрелости. А еще — невероятная, невозможная, абсолютно нереальная красота и одухотворенность, заключенный в каждом изгибе скрытого грубым монашеским платьем тела, в каждой черточке невозможно прекрасного лика. Красота не человека, но ангела, ибо человек просто не может быть столь прекрасен, как это совершенное создание Господа.

— Оставь, Афанасий. — Ровный, спокойно-дружелюбный и невероятно мелодичный голос, который хотелось слушать и слушать, что бы ни говорила его хозяйка. — Ты же знаешь, я не люблю этого.

— Как прикажете, Пресветлая. — Он всегда отвечал ей этими словами. Даже если бы она приказала ему немедленно совершить харакири или вырезать всех новорожденных детей в городе, ответ был бы тот же. Но кланяться каждый раз при встрече он не переставал все равно.

Легкая, едва различимая тень недовольства скользнула в невозможно синих глазах закутанной в скромное монашеское облачение прекрасной женщины. Впрочем, голос не изменился, оставаясь все таким же ровным.

— Я знаю. Твоя преданность не нуждается в дополнительных подтверждениях. Я уже говорила тебе, что не стоит тратить время и силы на совершенно излишние жесты. Впрочем, я вызвала тебя не для этого.

— Что прикажете, Пресветлая? — Вся фигура его преосвященства, архиерея Афанасия полыхнула готовностью выполнить любой отданный приказ.

— Отзови седьмую группу.

На мгновение в глазах мужчины отразилось недоумение. Недоумение настолько сильное, что он даже осмелился задать вопрос:

— А как же Королев?

— Нет нужды, — разрешила его сомнения повелительница. — Он уже мертв. Да будет Господь милостив к его заблудшей душе. — Лицо ее отразило легкую печаль. — А нам требуется спешить — если мы промедлим, то шансы на то, что нас обнаружат и попытаются помешать, значительно возрастут. Так что не трать времени даром, ожидая мертвеца, и перебрасывай седьмую группу к следующей цели!

— Киоки Тоно, Япония? — вопросительно поинтересовался Афанасий.

Женщина молча кивнула. Взгляд ее был тверд и печален.

Еще раз поклонившись, священник быстрым шагом вышел из маленькой, залитой ярким солнечным светом кельи отдаленного от городской суеты монастыря и направился исполнять отданное ему распоряжение. А женщина тихо вздохнула, осторожно поправила головной платок, посмотрела в окно, вверх, на безмятежно синее небо, после чего печально произнесла:

— Прости меня, Артур Святославович Королев. Это было необходимо. Необходимо для спасения. Надеюсь, там, куда попала твоя душа, тебе будет хорошо! Да будут милостивы к тебе твои боги.

Из ее глаз — глаз с невозможна, неестественно синей радужкой, в которой отсутствовал зрачок, — выкатилась пара слезинок, разбившихся о каменный пол.

Это уже было обычаем. Слова прощания и слезы по бардам. Бардам, которые были убиты по ее приказу, с ее непосредственной помощью и участием. Но выбор был сделан давно, и она знала, на что идет. И потому, гордо выпрямившись, она отвернулась от окна и спокойным, уверенным шагом пошла к выходу из кельи. И лишь длинная льняная коса, сердитой змеей бьющая по бокам, совершенно не в такт мягкой и плавной походке, выдавала настроение облаченной в черные монашеские одеяния прекрасной женщины.

Женщины, которая вовсе не являлась святой, что бы о ней и творимых ею чудесах ни думали эти глупые смертные. Женщины, которая и человеком-то не являлась и к тому же была рождена задолго до распятия добродушного еврейского философа, провозглашенного этими смешными смертными Богом, которому они упорно молились на протяжении уже двух тысяч лет.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});