Путешествие вокруг моего черепа - Фридеш Каринти

Вены у меня то сжимались, то расширялись судорожными толчками, и я подумал было, что надо бы пощупать пульс, но тут же позабыл обо всем на свете: изо всех сил напрягая зрение, я наконец-то углядел светлую точку на небе. Ну, конечно же, звезда, должно быть, небо очистилось от облаков.

Звезда, светлая точка вдали – выходит, тебя мне не хватало, потому-то и не находил я себе места? Светлая звездочка в дальней дали, я узнал тебя, ты и есть холодная, чистая музыка, звучащая за пределами омерзительных подмостков! Ты существовала до меня и будешь существовать, когда меня не станет. Еще в пятилетнем возрасте мифы Кеплера, Ньютона и Лапласа казались мне куда прекраснее волшебных сказок о зажженных на небе свечках и порхающих ангельских крыльях, а вереница световых лет, галактических туманностей, Млечных Путей увлекала своей таинственностью и великолепием несравненно больше, нежели картинки, изображающие звездопад над полями потустороннего мира. Как далеко от меня она, эта звезда, нас разделяют сто тысяч световых лет – сто тысяч лет тому назад находилась она в том месте, где я вижу ее сейчас, но до чего же ярка эта клубящаяся, раскаленная масса протонов и электронов! Глаз человека никогда не видел и не увидит эти протоны и электроны, и все же существование их более несомненно, нежели наше собственное – невероятное, противоестественное, условное и временное скопление протонов и электронов. Стало быть, эта уверенность в себе придает ей такое спокойствие и яркую белизну… Но нет, она мерцает, я же вижу. Мерцает и изменяет цвет…

И мне вспоминается недавно прочитанная статья о сжимающихся и разжимающихся звездах. Наконец-то удалось проникнуть в их тайну, и оказалось, что некоторые звезды каждые три дня, а иные и вовсе ежечасно меняют объем своего грандиозного тела. Раз в три дня, каждый день или каждый час, они ритмично сжимаются и разжимаются.

Пульсирующая звезда. Она стучит, как человеческое сердце.

Я сажусь в постели, чтобы все-таки нащупать пульс, и в этот момент щелкает выключатель у двери. Входит незнакомая дежурная сестра. Я не спрашиваю, почему она дает мне двойную дозу снотворного.

– Который час?

– Четверть десятого.

Она берет со стола какой-то предмет, принесенный его, слегка приподнимает подушку у меня под головой и делает мне знак ложиться.

– Что это?

– Резиновая подушка, чтобы голове было повыше. Вам нужно как следует выспаться, завтра в половине восьмого утра вас прооперируют.

Avdelning 13[44]

Судя по всему, сразу же после этого решительного сообщения я провалился в глубокий сон, поскольку не могу припомнить ни единого впечатления о том вечере, проспал всю ночь без просыпу – десять часов кряду, совершенно не ощущая времени. Утром просыпаюсь оттого, что меня везут по коридору. Сонного дурмана как не бывало, напротив, голова чересчур ясная и трезвая. Чувствам и страстям в душе нет места – поистине утреннее настроение язвительной холодности и разочарования, когда сорваны все покровы над тайнами ночи. Я ни о чем не думаю, лишь прислушиваюсь и наблюдаю. Операционную, куда меня доставляют, я не раз видел снаружи, когда меня провозили мимо: на двери красуется такая огромная цифра «13», что я углядел ее даже при своей слепоте. Кругом стерильная чистота, я лежу на спине, пялю глаза в потолок и жду. Вокруг меня снуют люди, я слышу тихую, приглушенную речь, и это производит на меня комическое впечатление: зачем они шепчутся, к чему эта излишняя деликатность? Ведь меня привезли сюда вовсе не за тем, чтобы миндальничать со мною.

Вижу приближающуюся ко мне фигуру в белом халате, но не поворачиваю головы: лица людей сейчас меня не интересуют. Мою каталку ввозят в операционный зал. Меня подхватывают в четыре руки – за голову и за ноги – и перекладывают на узкий, напоминающий гладильную доску стол, к которому каталка пододвинута вплотную. Тотчас же переворачивают меня на живот, голова моя немного свисает над небольшим овальным углублением, чтобы можно было дышать. Я стараюсь разместиться поудобнее, зная, что в таком положении мне предстоит пролежать несколько часов, и даже провожу некоторую рекогносцировку. Скосив глаза вправо, затем влево, вижу лишь уголки простыни, и впрямь обзор невелик. Руки я вытягиваю вдоль тела.

Прямо над головой у меня вновь раздаются слова, произносимые хотя и шепотом, но на сей раз более энергичным. Затем перешептывание разом смолкает, и я ощущаю на затылке щекочущее прикосновение какого-то металлического предмета. Равномерно тарахтя, с вороватым проворством скользит он по голове. Звук этот мне знаком: так тарахтит машинка для стрижки волос. Однако движется она не только вдоль затылка, как в руках парикмахера, подравнивающего прическу. Машинка бегает по всей голове, прокладывая себе длинные дорожки. Затем я чувствую шипучее прикосновение мыльной пены, и теперь уже бритва грациозными и быстрыми движениями скользит по моей наголо стриженной голове.

На несколько минут наступает тишина, я прислушиваюсь к шагам.

Осторожный укол в самую макушку – наверное, обезболивающая инъекция. Интересно, профессор уже здесь? Вероятно, здесь, краешком глаза я улавливаю колыхание двух белых халатов. К голове прилаживают какой-то тупой предмет. Судя по всему, сейчас начнется… ух ты!

Адский rpoxoт! С пронзительным визгом вонзается мне в череп огромное стальное сверло, и визгливый звук его все набирает силу, высоту и скорость. Электрический трепан, – успевает мелькнуть в мозгу. Ради этого, разумеется, стоило деликатно перешептываться! Словно враз рванул с места мотор мощностью в тысячу лошадиных сил – в голове сплошной свист и грохот, громы небесные и подземные сотрясения, чистое столпотворение, да и только, мыслимо ли выдержать этакое? Где уж тут задумываться – больно или не больно!

Грохот внезапно, рывком, смолкает. Сверло выбирается наружу, несколько мгновений вращаясь вхолостую. Я чувствую, как внутрь беззвучно льется что-то теплое: в пробуравленное отверстие хлынула кровь.

Тишина длится недолго. Передвинувшись на сантиметр-другой, трепан щелкает меня по лысой макушке, и все повторяется сначала. На сей раз грохот уже не застает меня врасплох, и я спокойнее прислушиваюсь к процедуре. Рывок, прибор останавливается, адский шум смолкает, кровь теплым потоком струится внутрь. Затем вроде бы в голову вставляют какие-то трубочки. Неужто больше сверлить не будут? Вокруг меня поспешно снуют люди, два белых халата пообок исчезают, и стол вдруг двигается с места.

Меня плавно везут на каталке через вереницу распахнутых дверей и лабиринтов коридоров. Знать бы куда! Я вижу лишь мелькание ковровых дорожек. Затем с шумом захлопывается металлическая дверь. Судя по обилию прохладного воздуха, я нахожусь в просторном помещении.

Шепот, шаги. Меня поворачивают на бок, фиксируют положение головы. С потолка к самому лицу моему опускаются пластины. Вспыхивает лиловый свет, снова наступает темнота, еще раз вспыхивает свет. Меня укладывают лицом вверх, опять фиксируют голову.

Да ведь это же рентгеновский кабинет! Потолок, наподобие колосникового пространства над сценой, сплошь увешан какими-то трубками, перекладинами, траверсами, занавесками. Все оборудование спускается с потолка – просто, гигиенично, элегантно, внизу никаких тебе машин-приборов, голая инквизиторская камера. Теперь я знаю, что снова нахожусь в отделении улыбчивого доктора Люсхольма, где мне уже доводилось побывать. Мне делают снимки. Значит, вот для чего понадобилось в двух местах продырявить мне череп: из мозговых желудочков откачали жидкость и наполнили их воздухом, – теперь понятно, что означала эта возня с трубками. А трепанация еще впереди.

Меня долго-предолго переворачивают, укладывают по-всякому снимают со всех сторон. Сколько же это будет длиться? Иной раз мне удается целиком охватить взглядом скользящие вокруг фигуры, но доктора Люсхольма я не вижу. Отсчет времени с минут переходит, наверное, уже на четверти часа.

Наконец стол со скрипом трогается с места, меня везут обратно в операционную: коридор, лифт, коридор, лифт и опять коридор Ну вот и приехали, я слышу, как захлопывается дверь, и меня подкатывают под лампу.

Долго тянутся минуты. Врачи, должно быть, изучают снимки. Слышатся шаги – ко мне подходят. Я опять лежу ничком, головой в углублении. Кто-то приклеивает мне к вискам плотные полоски пластыря, натягивает их, прикрепляя по краям стола. Теперь голова моя зафиксирована в неподвижном положении, стиснута, словно зажимами гильотины. Глянув вниз, я вижу прямо перед лицом у себя ведро, пока еще пустое. Руки и ноги мои вздрагивают, я чувствую как с обеих сторон меня пристегивают ремнями. Я проверяю их прочность – куда там, ремни не дают сдвинуться ни на миллиметр, даже вздрогнуть и то не позволяют. Да, нелегко будет выдержать в таком положении долгое время. Я стараюсь глубоко дышать, равномерно распределяя вдохи и выдохи.