Специальный парижский выпуск - Патриция Мойес

– Об оберточной бумаге! – торжествующе вскрикнула Вероника.

– Ты испортила мне весь рассказ! – рассердился Генри.

– Я ничего не понимаю, Генри, – впервые робко вмешалась сестра Эмми – Джейн. – Ведь все обычно пользуются оберточной бумагой, когда укладывают вещи, верно?

. – Конечно, верно, – согласился Генри. – А тем более такая аккуратная особа, как мисс Рэчел Филд. Ронни говорила мне, что в отеле у нее вся кровать была завалена оберточной бумагой. И ни кусочка бумаги не оказалось на следующее утро в кабинете Элен. Получалось, что Элен убили только для того, чтобы взять из чемодана Рэчел Филд оберточную бумагу. И Рэчел что-то об этом знала. Иначе почему она не сказала мне, что исчезла оберточная бумага? Затем обнаружилось следующее: на совершенно чистом листе, найденном в квартире Элен, вдруг появилась какая-то запись. И тут я вспомнил, как Эмми кроила юбку…

– Ты говоришь загадками. Генри, – огорчилась Джейн. Фермер Билл, ее муж, давно уже спал на диване. Как бы подкрепляя сделанный женой упрек, он громко захрапел.

– К этому времени, – продолжал Генри, – я уже кое-что знал о жизни у законодателей моды. Знал, что «toiles» – точные копии моделей, сделанные из бумажной ткани, можно купить в Париже по очень дорогой цене. Знал, что некоторые торговцы одеждой и художники-модельеры – особенно Николас Найт – демонстрировали модели, явно сделанные по парижским До-Пев», но «toiles» эти не покидали Парижа. Я знал также, что похитить из ателье «toiles» невозможно. Как же их похищают? Я спросил себя, что можно вынести из мастерской, не вызывая подозрений? Ответ был очевидец – только оберточную бумагу! Тогда я вспомнил, как Эмми кроила по бумажной выкройке, и прозрел.

– Погоди, Генри, – остановила его Эмми, – я, конечно, не сыщик, но в шитье кое-что понимаю. Ты что же думаешь, кто-то вырезал выкройку по «toile», сделал на ней все пометки и преспокойно все это вынес?

– Нет, Эмми, этого я не думаю. «Toiles» выносили из мастерской в виде абсолютно чистых листов оберточной бумаги. В эти листы заворачивали платья, которые фотографировали для «Стиля».

Эмми хлопнула себя по лбу.

– Невидимые чернила!

– Вот именно, – ответил Генри. – Им нужно было лишь иметь каково-то сообщника у каждого модельера. Нам известно, например, что у Монье одна из служащих под каким-нибудь предлогом задерживалась на работе допоздна и бесцветными чернилами переносила выкройку «toile» и все пометки на чистые листы оберточной бумаги. Затем в эту совершенно чистую на вид бумагу заворачивали платья, которые фотографировали для журнала «Стиль». Рэчел Филд брала, в ателье эти платья – это было ее обязанностью – а возвращала их уже в другой бумаге, без пометок. В помеченные же листы она упаковывала свои собственные вещи. Благополучно вернувшись домой, она отсылала эти листы Николасу Найту, которому оставалось лишь подержать их перед электрическим камином, чтобы все линии и пометки проступили на бумаге. Конечно, за один раз он мог получить лишь несколько «toiles». Другие свои копии он кроил по фотографиям. Так он утверждал, и это, в общем-то, верно, да только вот фотографии Найт получал, прежде чем их разрешалось публиковать. Откуда он их брал? Увидев на его столе фотографию Ронни на Эйфелевой башне, я понял – снимки он получает из «Стиля». Накануне вечером Майкл Хили отослал своего помощника домой и печатал фотографии сам. Из редакции Майкл вышел с портфелем. Казалось очевидным, что не кто иной, как Майкл, снабжает Найта фотографиями. Вспомнив некоторые намеки Найта, я решил, что он шантажирует Майкла. Так оно и оказалось: когда я спросил его прямо, Майкл признался, что когда-то, давным-давно, он был замешан в одной некрасивой истории, и Найт грозит рассказать об этом Терезе. Тогда я убедил Майкла разрешить мне посвятить во все Терезу, и после разговора с ней сообщил ему, что все в порядке и он может успокоиться.

– Постой-ка, – перебила Эмми. – у меня уже голова идет кругом. А ты еще даже не объяснил, почему же убили Элен и кто украл оберточную бумагу…

– Никто ее не крал. Ее взял тот, кому она принадлежала.

– Снова загадки! – довольно резко вставила Джейн.

– Это самое трагичное во всей истории. Найт утверждаете и я склонен ему верить, что он больше не собирался грабить парижских модельеров – это был последний раз. Он уже прочно стоял на ногах, а сегодняшний показ был прямо-таки триумфальным. Он необыкновенно талантлив, но слишком уж быстро хотел добиться успеха.

– Чего я все-таки не понимаю, – сказал Дональд, – это какое отношение имеет он к Рэчел Филд.

– Это ставило в тупик и меня, пока я не начал снова просматривать все показания. Тут я обнаружил, что Найт лгал, утверждая, будто не встречался с мисс Филд прежде. Все говорили, что у Горинга он за весь вечер и, близко к ней не подо шел.. Но, собираясь отвезти Барри домой, он предложил ему прихватить и мисс; Филд, которая «живет в тех же краях». Значит, он знал ее и знал, где она живет. Знал и отрицал это. Почему? Я вдруг вспомнил, как он перепугался, когда я сказал ему: «Я пытаюсь воссоздать картину подлинных взаимоотношении между некоторыми людьми». И тогда я подумал: уж не родственники ли они? Может быть, брат и сестра? Я послал агента в Соммерсет Хауз проверить это по архивам. И в самом деле, Николас Найт лишь несколько лет назад взял себе это имя. Раньше его звали Николас Филд. – Генри помолчал. – Они родились в респектабельной, но обедневшей семье. Самый опасный сорт людей – познавших богатство, а затем лишившихся его. Рэчел на восемь лет старше Николаев. После смерти родителей она сама воспитала его, помогла встать на ноги. Он был ее кумиром. Узнав, что он хочет стать модельером, она пошла работать в «Стиль», чтобы заниматься тем же делом, что и он. Ею все больше овладевала навязчивая идея: Николасу нужен свой салон, самый фешенебельный в Лондоне. Он должен сделать себе имя, Николас в принципе не возражал, но понимал: на это уйдут годы тяжкого труда. Тогда Рэчел придумала план похищения парижских «toiles», и Николас с радостью ухватился за эту мысль. Но отныне между братом и сестрой не должно было быть ни малейшей связи. Он изменил имя. Они виделись только в случае крайней необходимости. Рэчел снабдила его деньгами, чтобы он мог открыть салон. Дальше сделали свое дело краденые парижские модели. Николас заключил контракт с фирмой «Барри-мода», успех был уже близко. И вдруг все пошатнулось.

– Что же произошло? – спросила Эмми.

– Сначала поползли нехорошие слухи, затем начались скандалы с обманутыми заказчиками. Горинг догадывался, что происходит, и хотел покончить с этим мошенничеством. Но ему трудно было что-либо выяснить, и он попросил Элен помочь ему. Она же, в свою очередь, обратилась к Патрику, который лучше ее разбирался в свойствах симпатических чернил. Письмо, которое я нашел у нее на бюро, предназначалось не для портнихи, а для Горинга. К письму был прикреплен лист бумаги, на, котором Элен написала несколько слов чернилами, проявляющимися под действием тепла. В письме говорилось, что это в такие чернила, которые можно достать в Париже, но что она попросила Терезу привезти ей образец.

– А покупала их я! – радостно сообщила Вероника. – Я их купила, отдала мисс Мастере, а потом…

–...они исчезли из ее чемодана. Видимо, Элен, зная, что чернила там, взяла их и поставила к себе на стол. Это решило ее судьбу… Это и еще одно: Элен случайно открыла чемодан Рэчел, оттуда вывалилась оберточная бумага, и когда Элен включила электрокамин…

– Генри! Нельзя ли помедленней, – взмолилась Эмми.

– Хорошо. Вернемся к вечеринке у Горинга. Патрик выпил больше чем следовало. Он терпеть не может Найта и, чтобы его допечь, ляпнул что-то вроде: «Нам с Элен известны ваши замыслы». Это испугало Найта. Как только он высадил Барри, они с Рэчел принялись совещаться. Найт сказал, что нужно тотчас сжечь бумагу и уничтожить улики. Рэчел пришлось признаться, что бумага все еще у нее в чемодане, а чемодан в редакции, в комнате у Элен. Тогда Найт потребовал, чтобы она немедленно забрала чемодан. Что тут особенного? Она войдет к Элен и скажет, что пришла за чемоданом. Они вернулись на Эрл-стрит. Рэчел вошла в редакцию, – открыв дверь своим ключом, а Николас отправился домой..

В редакции было темно и тихо, только в комнате Элен горел свет и стучала машинка. Элен была поглощена работой, если она и слышала, как стукнула дверь лифта, то решила, вероятно, что это Олуэн вернулась за чем-либо. Рэчел подошла к двери и остолбенела. Чемодан открыт, оберточная бумага высунулась, и на ней ясно видны все линии и пометки, проступившие из-за включенного электрокамина. А на столе у Элен – бутылочка купленных в Париже невидимых чернил. Мне-то кажется, Элен тогда еще не заметила, что произошло с бумагой. Но она, несомненно, увидела бы, это утром. Рэчел поняла: игра проиграна. Годы борьбы, обманов и; интриг потеряны понапрасну. Годы, потраченные на то, чтобы сделать Николаев богатым и знаменитым… Неужели все это должно окончиться позором и тюрьмой? Вот тут-то она и вспомнила о термосе и циане. Она тенью проскользнула по коридору, налила яд, тщательно вытерла термос и спустилась по лестнице. Потом, наверное, из телефонной будки во дворе она позвонила Николасу и сказала, что ему нужно сделать. Окно его спальни расположено прямо против кабинета Элен. Оттуда он должен наблюдать за нею. Как только она умрет, он перебежит улицу, откроет дверь: ключом, который передаст ему Рэчел, и, войдя в редакцию, заберет оберточную бумагу и пузырек с чернилами. Ключ потом пусть выбросит. Им временно придется избегать каких-либо контактов, и он не сможет вернуть его Рэчел, Об исчезновении ключа она заявит поздней, когда все успокоится. Надо отдать Найту справедливость, он выполнил все точно, только чересчур поспешно. Нервы не выдержали: он второпях вытащил бумагу, а все остальное просто бросил на полу. Но педантичная Рэчел ужасно рассердилась, увидев, как неловко он все проделал – ведь этим он привлек внимание к ее чемодану. Если бы он снова уложил его и запер, мы так никогда и не выяснили бы правды.