Эхо тайги - Владислав Михайлович Ляхницкий

Ты прав. Я одна.

За думами Вавила не заметил Вериной грусти.

7

– Иди, Егорушка, иди, и храни тебя бог, – Аграфена перекрестила Егора и припала к плечу. – О нас не печалься. Не одни тут – проживем как-нибудь, не впервой.

– Через день-два с харчами ждите. Может, Лушка со мной придет, а то вон как Анна-то приболела…

– Ну-ну, иди…

Егор уходил вниз но тропке, густо заросшей травой, и все оглядывался, все махал рукой. Ему тоже махали и женщины, и ребятишки. Махали молча, без улыбок. Немного их, но в деревне не след было оставаться, вот и подались они с Егором на Матвеевскую заимку.

Егор шел вдоль Матвеевского ключа. Устал он. Почти двадцать верст пройдено от полуночи и до полдника. Шел, думал, а то и сам с собой разговаривал: убеждал, спорил, объяснял – смотря какая мысль не давала покоя.

«Все ли правильно сделал? Не натолкнутся ли каратели на заимку?…»

«А кого им там делать? Почитай десять верст от Рогачева по осыпям да глухомани. Поди уж лет пять-шесть на заимку то народ не ходит. С того самого дня, когда медведь Матвея задрал; чураются как бесов в Ральджерасе. А здоров был мужик. Сын-то его Игнат Матвеич весь в отца. Угрюмый, бородища, как у лешего, а добряк. И медвежатник такой же настырный, как Матвей. А вот заимку-то отцову забросил. Похоронил, поставил крест – и баста. А место привольное. Надо же было такую баскую поляну в прорезистом ключе сыскать под заимку. И скоту приволье, и пчелкам… Э-эх…»

От вершины ключа Матвеевского до условленного места встречи с партизанами еще далеко, а солнце уже покатилось за горы, на закат.

«Дивно еще шагать, – сокрушался Егор. – Заждались меня Вавила с мужиками на поляне-то…»

И сразу же другая мысль: «Поди, не засидимся в Ральджерасе. Соберёт Вавила робят, да и двинем на колчаков. Кабы не ночь, не разогнали бы они нас».

И опять тяжело вздохнул Егор. Устал он. Мучал голод. Боялся присесть: «Усну, беспременно усну».

Еще издали заметил Вавила человека, понуро бредущего к лагерю. «Прошел патруль – значит, свой…» – и с радостным крикрм рванулся навстречу.

– Егор Дмитрич! Пришёл?… – застрял в горле рвущийся вопрос о Лушке. Только обнял Егора, заглянул в глаза.

Егор заторопился обрадовать товарища.

– Аннушка ручкой мне махала. Ничего она, ничего. Малость приболела, да это пройдет, шибко притомилась сарынь, добираясь до заимки. Шибко…

Вавила перебил Егора.

– Значит, и на заимке нет Лушки. – Сказал утвердительно, сурово, – А за Аннушку спасибо, Егор Дмитрич, – и пошел в глубь леса.

Егора обступили партизаны. Вера спросила:

– Егор Дмитриевич, кто помогал собираться семьям, кто Аннушку к Аграфене принес?

– Лушка. Она же и помогла нам. Сказала, што всех упредила, што сбор за Выдрихой в условленном месте, и убежала.

– Куда?

– Ей-ей, не знаю. Торопились мы шибко. Лушка сказывала: беляки у поскотины…

– Значит, она пробиралась к нам в окопы…

8

Приходилось то пригибаться и подныривать под ветви густых тальников, то протискиваться боком между корявыми стволами, а длинная юбка на каждом шагу цеплялась за сучья.

Солнце словно сдурело. Еще раннее утро, а даже в тени духота, как в парной.

«Испить бы глоточек». Да где там. В маленьком русле, что вьется меж корней тальников, вода бывает только весной да в дождь.

Облизывая сухим языком шершавые губы, Ксюша выбралась в вершину ложка. Там кончились тальники и пришлось перебегать от одной березы к другой. «Никак голоса?…» – прислушалась Ксюша.

– Скажите, пожалуйста, С какой стати я должен возить мертвецов, – донесся до Ксюши высокий, почти мальчишеский голос. – Мне обещали шествие на Москву, потому я и записался к подполковнику добровольцем. Я филолог. Мне противно, возиться с мертвецами.

– От и дурак ты, барин,- ответил хрипловатый басок. – А я бы их целый день таскал, тогда б некому было ночью пулять в нас, Сколь страху-то понатерпелись. Ты хоть и барин, а дурак.

– Поосторожнее в выражениях. Здесь не кабак. Я филолог и солдат доблестного…

– Э-э, хватай-ка его за ноги, я за голову и бросай на телегу.

Ксюша спряталась за раздвоенный ствол березки. Впереди дорога. Окопы. Два солдата. Один пожилой, бородатый, другой молодой, худощавый, чем-то неуловимо напоминавший Ксюше Якима, грузили на телегу убитых.

«Дядя Серафим, – узнала Ксюша убитого, и по привычке перекрестилась. – Упокой, боже, душу раба твоего Серафима».

На телегу швырнули труп Васьки-гармониста. Снова перекрестилась Ксюша: «Упокой, боже, душу раба Василия…» Солдаты, подняли с земли женщину. Русая коса цеплялась за траву. Руки обвисли. Подол юбки задрался и обнаженные ноги сверкнули на солнце. «Лушка, – едва удержала крик Ксюша. – Подруженька».

Пожилой солдат держал Лушку за плечи, молодой – за ноги. Качнули, чтоб легче забросить, и Ксюша сжалась вся, словно не Лушку, ее, Ксюшу, собирались бросить на воз, на трупы. И тут старший задержал размах.

– Никак, стонет? Жива, видать?

– Бросайте бандитскую потаскуху, – крикнул молодой. – Туда ей и дорога. Ненавижу я их, ненавижу. У матери под Москвой имение, а они…

Ксюша не слышала дальше. Приподняв голову, она смотрела на Лушку. Старший все-таки настоял и ее не швырнули на воз, а положили. Когда клали, Лушка опять застонала.

Ксюша поднялась на локте и, выглянув из-за ствола березы, подалась вперед.

«Кого делать? Их двое, а с конем баба. Это хорошо – своя, деревенская. За дорогой еще две подводы. Видать, беляков собирают. Попросить, чтоб отдали? Похоронить, мол, хочу. Бородатый бы отдал, а злыдня вихлястый еще и саму пристрелит, собака. Возле телеги, у трех берез, стоит раскидистый куст рябины. Если добраться до него и затаиться, можно рукой дотянуться до Лушки.

«А ну-ка, Ксюха, не трусь, – понукнула себя. – Ну, ползи… Ползи… Ишь, зубы застучали. Сожми их. Уйми… Голову ниже держи… Еще ниже, а то разом заметят…»

– Смотри-ка, никак, за березой еще мертвяк, – показал в сторону Ксюши бородатый солдат.

– А черт! Хоть бы в куче б лежали, – грязно выругался филолог. – Сгниет и так.

– Не-е, не гоже мертвяка земле не придать. Пойдем.

«Увидали… – Впереди, на дороге, стоит телега с трупами. Дальше еще две телеги и человек десять солдат. Позади – ложок с березами. – Подняться? Сказать, мол, коня ищу. Не поверят… Остаться лежать и пусть будет, што будет?»

Молодой, нехотя, вразвалку, подходил все ближе. Позади ковылял бородатый, за ними жена Кирюхи вела под уздцы лошадь.