Крупская - Людмила Кунецкая

В одном из писем к Марии Александровне Надежда Константиновна дала волю чувствам; сообщая о своем житье-бытье, о том, что Владимир Ильич уехал в Париж, о том, что Елизавета Васильевна болела, она на одном дыханье пишет: "…Как бы охотно побывала я теперь у вас! В последнем письме Вы пишете о квартире, и я так живо представила себе, как Вы там живете, целую картину себе нарисовала, как на улице мороз, как в комнате печка топится, как Вы ждете Маню со службы, как Маня с морозу пришла. Наверное, самарская жизнь на уфимскую похожа. "Дайте крылья мне перелетные"… Однако я совсем уже вздор стала болтать. Иногда ужасно тянет в Россию, а сегодня особенно. Впрочем, у меня всегда так: все куда-нибудь тянет".

Внутренний мир Надежды Константиновны богат. Она полна интереса к людям, но томится в присутствии нигилистических политиканствующих дам, совсем не выносит мещанства, свойственного многим лидерам западноевропейской социал-демократии и их женам. Ей кажется диким, что человек, занимающийся политикой, дома становится обыкновенным мещанином.

Выступая на одном из заседаний Главполитпросвета, Надежда Константиновна скажет:

"Для II Интернационала характерен был разрыв между бытом и теоретическими вопросами. Какой-нибудь докладчик социал-демократ выступает на собрании и высказывает очень радикальные взгляды, а приходит домой и становится обычным бюргером, мещанином. Мы во время эмиграции жили с Владимиром Ильичем в Лондоне, К нам приходил один товарищ, которым была написана прекрасная (по тому времени) книжка по английскому рабочему движению. Если он приходил и не заставал Владимира Ильича, он начинал со мной говорить на "женские" темы: скверно жить одному, как собака живешь, белье не стирано, хозяйство плохо, надо-де ему жениться, взять хозяйку в дом".

Они с Владимиром Ильичей посвятили всю свою жизнь революционной борьбе, и в этой борьбе прежде всего заключалось их счастье. Через много лет Надежда Константиновна с полным правом напишет о Ленине: "Никогда не мог бы он полюбить женщину, с которой он расходился бы во взглядах, которая не была бы товарищем по работе". Все, кто хорошо знал Ульяновых, отмечают их полное единодушие, единомыслие и большое внимание друг к другу, большую заботу друг о друге.

1902 год в Лондоне был далеко не легким для Ульяновых.

Владимир Ильич упорно продолжает разработку аргументаций основных положений партийной программы. Придерживаясь принципа коллегиальности, он посылает свою работу для согласования Плеханову и другим членам редакции "Искры". Плеханов делает замечания в таком тоне, что, не выдержав, Ленин пишет ему: "Получил статью с Вашими замечаниями. (Речь идет о статье "Аграрная программа русской социал-демократии". — Авт.) Хорошие у Вас понятия о такте в отношениях к коллегам по редакции! Вы даже не стесняетесь в выборе самых пренебрежительных выражений, не говоря уже о "голосовании" предложений, которых Вы не взяли труда и формулировать, и даже "голосовании" насчет стиля. Хотел бы знать, что Вы скажете, когда я подобным образом ответил бы на Вашу статью о программе? Если Вы поставили себе целью сделать невозможной нашу общую работу, — то выбранным Вами путем Вы очень скоро можете дойти до этой цели. Что же касается не деловых, а личных отношений, то их Вы уже окончательно испортили или вернее: добились их полного прекращения. Н. Ленин".[24]

Письмо это было написано 14 мая 1902 года и послано из Лондона в Женеву. Такие неустойчивые отношения (Плеханов напишет примирительное письмо) будут продолжаться вплоть до окончательного разрыва в 1903 году. Все это не могло не сказаться на самочувствии Владимира Ильича.

Надежда Константиновна очень обрадовалась, когда узнала, что во Францию приезжают Мария Александровна и Анна Ильинична и Владимиру Ильичу предоставляется возможность отдохнуть и, главное, увидеть мать — он так ждал этого свидания. Хотелось поехать вместе с ним, но оставить редакцию было невозможно — время горячее. Подготовка к съезду шла полным ходом, надо было Ленина постоянно держать в курсе всех событий. Надежда Константиновна скрывает свою усталость, свою печаль. Никто не должен этого заметить.

Сначала Ленин отправился в Париж. Он прочел здесь реферат на собрании русских политэмигрантов о программе и тактике эсеров. Затем около месяца он прожил с матерью и сестрой в маленьком местечке Логиви на юге Франции. Сюда в Логиви пришло от Надежды Константиновны письмо с сообщением, что в Швейцарии предполагается съезд искровцев, работающих в России. Очевидно, этот съезд задумал Дейч, пользуясь тем, что в Швейцарии находились приехавшие из России Лепешинский, Носков, Щеколдин. Эту идею поддержали Плеханов и Аксельрод. Ответное письмо Ленийа Надежде Константиновне, одно из немногих сохранившихся из их переписки, показывает нам всю глубину их взаимопонимания, то огромное доверие, которое связывало их. Владимир Ильич пишет: "16.VI 1.02.

Прилагаю письмо к Аркадию,

Получил сегодня твое письмо, корректуры и деньги. Mersi.

Насчет "съезда" в Швейцарии вообще какая-то проклятая путаница выходит. Кто это (прежде всего) задумал "съезд"? Не мы. Это сочинил, вероятно, Б.Н., которого надо бы посерьезнее пробрать за легкомыслие (поездка по загранице, болтовня с Кореневским о съезде и т. д.); если еще не сделала этого, то, пожалуйста, пробери хорошенько. Я бы думал сам, но тебе, кажется, лучше, а то я уж очень сердит… Постарайся всячески наседать на Л. Гр., чтобы разубедить его: он неясно себе представляет, из кого, для чего и как будет этот "съезд".

Твой…

Корректуры, я считаю, возвращать не надо? N`est ce pas?

А что же статья В.И., разве не набрана?

Пожалуйста, не забудь: в моей аграрной статье есть цитата из Булгакова: т.? с? Так нельзя оставить, и если я не приеду раньше и не увижу еще корректуры, то ты вычеркни не все примечание, а только эти слова: "т. — с. -".[25]

Как-то вечером в начале октября 1902 года раздался стук в дверь, Надежда Константиновна открыла — перед ней стоял Иван Васильевич Бабушкин. Когда он снял шляпу, раздался гомерический хохот Владимира Ильича, смеялась даже всегда сдержанная Елизавета Васильевна — волосы Бабушкина были ярко-малинового цвета. "Это вы в таком виде через всю Европу?" — спросила Крупская. "Меня в целях конспирации после побега из екатеринославской тюрьмы выкрасили каким-то патентованным средством — и вот результат. Сам удивляюсь, как мимо полиции проскочил".

Бабушкин был уже стойкий политический боец, он перевидал массу рабочих организаций, прошел хорошую школу борьбы, обо всем имел свое мнение и умел это мнение отстаивать. О русских делах Иван Васильевич предпочитал говорить только с Владимиром Ильичей. При этом Бабушкин высказывал дельные, меткие замечания, и на него не действовали обычные плехановские шуточки, вроде "ваша маменька еще не была знакома с вашим папенькой, когда я уже был революционером". В ответ на эту шутку, сказанную во время серьезного разговора, Иван Васильевич спокойно спросил: "А как это относится к тому, что я рассказываю?" У Георгия Валентиновича стало такое выражение лица, что Крупская поспешно вышла в другую комнату, чтобы не расхохотаться. Плеханов начал внимательно приглядываться к Бабушкину — такого рабочего он видел впервые. Еще больше вырос Иван Васильевич в глазах Плеханова, когда, придя в коммуну, Георгий Валентинович увидел в "вертепе" идеальный порядок. Вера Ивановна кивнула в сторону Бабушкина: "Его работа". "У русского интеллигента всегда грязь — ему прислуга нужна, а сам он за собой прибрать не умеет", — не без сарказма ответил Иван Васильевич.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});