Возвращение принцессы - Мареева Марина Евгеньевна

— У меня паспорта с собой нет. — Нина сбросила его руку со своего плеча.

— Какой паспорт, все сделано уже! — И Дима втолкнул ее в зал, залитый неоновым светом.

— Опа-аздываем! — Улыбающаяся милашка спешила им навстречу. — Ну, чудненько, садитесь… Садитесь, господа… Вот свидетельства ваши… Дима, тут отчество правильно? Андреевич?

— Андреевич, Андреевич, — кивнул Дима нетерпеливо.

— Девушка, — сказала Нина негромко. — Он мою фамилию берет. Вы это оговорили? Да?

— Соевая, что за номера?! На кой лад мне твоя фамилия? — изумился Дима непритворно. — Я Пупков, ты Пупкова. Ныне, и присно, и во веки веков.

Нина вцепилась пальцами в края сиденья. Спокойно, Нина, спокойно, спокойно… Вот так. Успокойся. Он хочет, чтобы ты стала его женой. Ему нужна ты. Ты, не твоя фамилия…

Она медленно поднялась со стула. Виски сжало, сдавило, давление, что ли, скачет? Ну, успокойся, соберись!

— Что с тобой? — Дима тоже поднялся. — Что-нибудь не так? Тебе не нравится моя фамилия? Не самая благозвучная, согласен… Можешь оставить себе свою, если хочешь…

— Девушка, — произнесла Нина с усилием, стараясь не смотреть на Диму. — Давайте мы это отложим. До лучших времен…

— А чем тебе эти времена не нравятся? — быстро спросил Дима, не скрывая своего отчаяния. Все рушилось. Он все устроил, просчитал… Выходит, не все.

— Потом как-нибудь, — бормотала Нина, не слушая его, не слыша, отступая к дверям. — Мы еще не все обсудили… С Дмитрием Андреичем…

Дежурная улыбка давно уже сползла с хорошенького личика милашки. Она ровным счетом ничего не понимала и растерянно взирала на странную парочку.

Нина рванула дверь на себя.

— Подожди! — крикнул Дима с бессильной яростью. — Нина!

Но она уже мчалась по коридорам загса, не разбирая дороги. Дима догнал ее, схватил за руку:

— Нина! Стой!

— Пусти! — Она вырвалась и ринулась к выходу.

В холле возбужденно галдели юнцы и юницы, несколько пестрых нарядных стаек..

Нина с ходу вклинилась в шумную веселую толпу. Все расплывалось у нее перед глазами: белые платья невест, яркие пятна осенних букетов.

— Вы что? — Кто-то оглядывался на нее недоуменно. — Вы мне ногу отдавили…

— Простите, — бубнила Нина затверженно, продираясь к выходу, — извините…

Дима снова догнал ее. Крепко сжал ее плечи, развернул к себе. Он смотрел на нее требовательно и зло.

— Ты же знала! — сказал он. Теперь он сжимал ладонями ее лицо. Он был почти невменяем. — Ты же знала, что так будет!

— Я знала?! — переспросила она, задыхаясь от бега. — Что я знала?

— Что все будет по-настоящему! Знала!

— Пусти! — Она отвела его руки от своего лица. — Я ничего не знала. Не надо ничего за меня решать… Вообще ничего не надо больше, Дима. Я тебя прошу У меня — своя жизнь, у тебя — своя.

Она вышла из загса.

Охранник Владик, скучающий в машине, встряхнулся было, потянулся за шампанским — открывать… Поставил бутылку на место, удивленно глядя вслед уходящей Нине. Теперь и счастливый новобрачный выскочил из дверей загса, догнал невесту, прижал к стене какого-то дома…

— Да-а, — вздохнул Владик, повернувшись к шоферу. — Тут Мендельсоном дело не кончилось, по всему видать. Опять по новой…

— Хоть поговорить мы можем? — спросил Дима, прижимая Нину к кирпичной стене. — Напоследок? Просто поговорить?!

— Не о чем. — Нина стояла в кольце его рук и смотрела на него, разъяренного, спокойно и печально.

— Я хотел…

— Что ты хотел? — перебила она его. — Поиграть в супружество? Не наигрался еще?

— Почему поиграть?! — возразил Дима запальчиво. — Я действительно хотел… Хочу… чтобы мы были вместе…

— Дима! — Она помолчала. — Дима, я старше тебя на несколько лет.

— Это ничего не значит, — отрубил он.

— Это очень много значит, — вздохнула Нина. — Очень много. И потом… У меня классное приданое, Дима. Классное. На редкость. Старуха с задвигом, муженек с прибабахом. И парочка беби. Ты их усыновишь всех скопом? Да, Дима?

Он угрюмо молчал.

— Ничего, Дима… Это все у тебя пройдет. Довольно быстро, помяни мое слово. Вон твоя тачка стоит… У тебя кто сегодня? Чехи?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Болгары.

Дима оглянулся. Владик вылез из машины, стучал пальцем по циферблату наручных часов: дескать, пора!

— Вот и поезжай. Тяпни с ними плиски за успех предприятия. Поезжай.

Нина улыбнулась, поднырнула под Димиными руками и пошла прочь не оглядываясь, потом завернула за угол дома… Дима провожал ее взглядом. Не окликнул. Все.

* * *

Прошло недели две. Может быть, больше. Выпал снег. Поздний в этом году, долгожданный, под самую зиму.

Белейший, тишайший снег опустился на спящий город. К утру все было белым-бело. Снежная целина, тишь, безветрие.

Нина вышла из дома и ахнула. Снег! Первый снег… Она набрала пригоршню. Надо загадать желание. Загадать, и все сбудется. Есть такое поверье.

Постояв в замешательстве, Нина так и не решилась выговорить про себя заветное. То, чего она хотела, она не должна была хотеть, не имела права.

Снег растаял в ладони. Нина натянула перчатку на озябшую руку и побежала к автобусной остановке, придерживая рукой сумку, перекинутую через плечо.

День был расписан по минутам. Сначала нужно заехать к Косте, Костя теперь работник, кормилец. Костя устроился сторожем при церкви. Нина везла ему кофе в термосе и бутерброды… Впрочем, это был только предлог. Нужно было удостовериться своими глазами, что Костя не спалил за ночь церковную сторожку, не проворонил воров, ни с кем не подрался и не поскандалил, как неделю назад, с могучим и сплоченным воинством церковных нищенок и юродивых…

На сегодня все обошлось. Нина вздохнула с облегчением. Церковная сторожка стояла на месте. Костя дрых в ней, свернувшись калачиком на узкой коечке. Отсыпался после бессонной ночи. Нина поставила на тумбочку термос, пакет с бутербродами, взглянула на будильник. Надо было спешить в переход, к лотку. Сначала — к лотку, потом — в посудомоечную…

Она вышла из сторожки.

Церковь стояла перед ней — величавая, статная громада. Было еще совсем рано, пусто. Церковный дворник метлой расчищал дорожку у входа.

Нина поднялась по ступенькам высокого крыльца, повинуясь какому-то внезапному порыву… Она редко заходила в церковь, очень редко. Ни минуты свободной, ни желания особого. Сегодня это желание было сильным, острым, осмысленным.

Она подошла к свечному ящику. Женщина в темном платке и темном одеянии стояла за высокой стойкой и выжидательно смотрела на Нину.

Нина узнала ее. Вспомнила Костины рассказы. Это была известная в прошлом актриса, постригшаяся в монашенки.

Теперь она смотрела на Нину чуть нахмурясь. Нина поняла: женщина боится ахов-охов, бесцеремонных расспросов, которыми, видимо, докучали ей и здесь, под этими сводами.

— Две по пять, — сказала Нина торопливо, положив деньги перед женщиной в платке. — Спасибо, — и взяла протянутые свечи.

— Спасибо вам, — откликнулась женщина негромко, с почти неуловимой интонацией признательного тепла.

Первую свечу Нина зажгла у иконы Николая Угодника. В память об отце. В память о Николае Шереметеве, давшем ей жизнь, и имя, и фамилию, которую она никогда ни на какую другую не променяет. Никогда.

Она медленно двинулась вдоль стен, вдоль темных икон, держа в руках вторую свечу.

Она искала икону Казанской Божьей матери, нашла ее, зажгла свечу, постояла молча.

Нина не знала ни одной молитвы. Она просто стояла, глядела на икону, всматривалась в огромные, бездонной глубины, страдальческие и кроткие глаза Богоматери, потом поклонилась ей, не крестясь, и вышла из церкви.

На секунду ослепнув от яркого дневного света, от снежной белизны, еще не придя в себя после только что пережитого потрясения, Нина пошла не к воротам, а в противоположную сторону. Она обошла церковь, пересекла церковный двор и увидела женщину в черном платке, ту самую актрису, постригшуюся в монашенки.