Гибель Помпеи (сборник) - Василий Аксенов

– Почему гематома на спине? – резко спросил Грозняк.

– Поскользнулся на лестнице, – промямлил Борис.

– Иди разминайся, – сказал Грозняк.

Борис вышел на площадку – гул на трибунах сразу усилился. Он обернулся и увидел Грозняка, который смотрел ему вслед с застывшей странной улыбкой. Может быть, в этот момент он уже видел будущее Бориса, его превращение из розовощекого гиганта-мальчишки в жилистого боевого коня мировых баскетбольных ристалищ, может быть, он уже видел в этот момент усталую, пустую и равнодушную голову тридцатилетнего Бориса, покачивающуюся над разноязыкой толпой в мировых столицах, может быть, он в этот момент резко и болезненно завидовал ему, как завидовал всю жизнь баскетбольным асам, а может быть, он и жалел его.

– Давай, давай! – крикнул Грозняк, стряхивая мгновенное оцепенение.

Борис побежал к своим, которые уже разминались, крутили «восьмерку», годную в нынешние времена только лишь для разминки, и разом прыгали, когда мяч отскакивал от кольца после дальнего броска.

Напротив крутили стремительный хоровод литовцы. Борис сделал бросок со средней дистанции, попал и покосился на литовцев как раз в тот момент, когда Валдонис в прыжке – сверху, на манер Чемберлена, заколачивал мяч в корзину. «Ого, – подумал Борис, – вот это будет спарринг!»

Грозняк подошел к тренеру литовцев Кановичусу, пожал ему руку.

– Ну, удружил ты мне, Грегор, – сказал он, кивая на Валдониса.

– Ответный подарок, Гера… Всего лишь ответный подарок, – улыбнулся Кановичус.

– Твоему сколько лет?

– Восемнадцать.

– А моему еще не исполнилось. Не поверишь, корабли рисует, каравеллы там всякие, бригантины…

– А Юстас марки собирает.

– Да ведь пацаны же…

– Что думаешь об игре?

– Сегодня отдадим вам очка три, а в финале обыграем.

– Я тоже так думаю, – вздохнул Кановичус.

Разминка окончилась, а через минуту по свистку на площадку вышли стартовые пятерки – Шавлатов, Ляхов, Зубенко, Филимонов и Каджая, а с другой стороны – литовцы с замыкающим «столбом», Валдонисом.

Литовцы рявкнули свой «свейкс» и улыбнулись. Борису показалось, что улыбка Валдониса предназначена лично ему. Он тоже улыбнулся и в последний раз посмотрел на трибуны, где, он знал, сидят сейчас и его вчерашний обидчик, и курносая Галя Виницкая, и сотни других людей, вчера глазевших на него, как на слона. Потом он все вчерашнее забыл, и вообще забыл всю свою жизнь, вышел в центр, пригнулся, прыгнул, прыгнул чуть раньше Валдониса, почувствовал, как мяч плотно лег ему на ладонь, швырнул его с высоты бешено рванувшемуся Шавлатову, а тот сразу перебросил на выход реактивному Каджая, и мяч влетел в корзину литовцев.

Матч закончился почти так, как предсказывал Грозняк: литовцы выиграли, но не три очка, а всего лишь одно. Юный гигант Филимонов принес своей команде 15 очков, а юный гигант Валдонис – 16.

Они всю игру провели рядом – держали друг друга на прессинге, финтили, обманывали, прыгали у щитов, и когда они разом прыгали и зависали на мгновенье в воздухе, это было очень красиво, потому что исчезала диспропорция, и просто в воздухе висели два атлетически сложенных юноши.

Борис нарочно очень долго принимал душ, пока все не ушли. Когда в душевой затихли сердитые голоса товарищей, он оделся и вышел в парк. Сел на скамью под душистой липой, никого не стесняясь, вытянул ноги. Никогда он так не изматывался, как после этого спарринга с Валдонисом.

Конечно, его окружили. Он подписал десятка два автографов, потом болельщики отошли на приличное расстояние.

Мимо по аллее с группой подруг прошла смущенно хохочущая Галя Виницкая. Сердце заколотилось, взгляд отвлекся в небеса, в зеленые небеса с вечерними розовыми корабликами, потом опустился на скульптуру спортсменки, которая была ростом с него, у которой были большие потрескавшиеся гипсовые груди и совсем облупившийся, хотя все еще мощный живот.

Скамья качнулась и тяжело осела. Борис вздрогнул – рядом с ним сидел Валдонис, смущенно тер веснушчатую жеребячью физиономию.

– Привет, – сказал Борис.

– Привет, – сказал Валдонис.

Они посмотрели друг на друга, побагровели, посмущались, потом улыбнулись.

– У тебя книжки нет какой-нибудь почитать? – спросил Борис.

– У меня на литовском, – сказал Валдонис.

– Жалко, я литовского не знаю, – вздохнул Борис. – А у меня есть Дюма, да я его всего прочел. Ты любишь Дюма?

– Так, – кивнул литовец.

– Здорово сегодня поиграли, правда? – спросил Борис.

– Да, так, – подтвердил Валдонис.

Борисом овладело веселое возбуждение, желание болтать с этим парнем, рассказывать анекдоты, трепаться, веселое какое-то озорство.

– Пойдем по городу пошляемся? – предложил он.

– Два юных гиганта? – невесело усмехнулся литовец.

– Да брось! Черт с ними! Пойдем!

Они встали и пошли рядом, сгибаясь под постриженными липками, под дурацкими лилипутскими деревьями, под которыми нормальному человеку так просто не пройти, сгибаться надо в три погибели.

На главной улице они остановились у витрины кондитерского магазина.

– Хочешь тянучек? – спросил Борис.

– Вообще-то очень хочу, – Валдонис боязливо оглянулся на остановившуюся свиту, – да ведь понимаешь…

– К черту! – рявкнул Борис и, стремительно, легко, элегантно войдя в магазин, через головы очереди купил полтора килограмма тянучек.

Валдонис, набив рот тянучками, вдруг подмигнул Борису и, вызывающе подпрыгнув, коснулся рукой уличного фонаря. Свита восторженно заревела.

Хохоча как безумные, парни понеслись по улице, прыгая возле каждого столба и раскачивая фонари. На перекрестке, пошептавшись – раз-два-три, – разом сделали сальто. Потом приподняли и поставили на тротуар легонький «Москвич». Немного побоксировали и снова помчались, махнули через забор городского парка, промчались по аллеям, навели шороху на площадке аттракционов и снова понеслись… Свита, задохнувшись, отстала.

Они сели под вчерашней Борисовой сосной, отсмеялись и замолчали. Где-то играла музыка, подавали гудки буксиры из порта, по мосту ползла светящимся пунктиром автоколонна.

– Вообще-то в мире много таких, как мы, – сказал Борис.

– Восемнадцать тысяч девятьсот семьдесят два человека выше двухметрового роста, – сказал Валдонис. – Это по данным ЮНЕСКО. Довольно много, но ведь среди них есть и больные.

– Да, гипофиз, – сказал Борис. – Но мы с тобой, Юстас, нормальные.

– Да. Так. Мы нормальные, – согласился Валдонис. Они спустились к реке и пошли вверх по течению, увязая то в песке, то в мокрой глине. Вскоре они оказались на маленьком, совершенно пустынном пляже. Высокий берег нависал над ними своими корягами, длинными корнями сосен, тускло светился песок, мимо шли волны, ртутно поблескивая под затуманенной луной, на противоположном берегу слабо светилась цепочка огней, похоже было на какую-то набережную. Они остановились и стали смотреть на реку, на цепочку неведомых огней. Здесь, в пустоте, они не чувствовали себя гигантами, просто двумя людьми на берегу реки.

Борис махнул рукой по направлению к огням.

– Поплыли туда?

– Конечно, – тихо сказал Валдонис.

Они разделись, сложили одежду в сумки, а сумки привязали к головам. Вошли в холодную быструю воду, поплыли.

Плыли они долго и спокойно, в полной тишине, в легком тумане, плыли тихо и минорно, в легкой ностальгии, в светлой, струящейся без всплесков грусти.

Наконец они приблизились к высокой гранитной набережной и поплыли вдоль нее, пока не наткнулись на ступени, уходящие в воду. По этим ступеням они поднялись на набережную, она тоже была пустынна. Они оделись, попрыгали, чтоб согреться, попытались допрыгнуть до фонарей, но не дотянулись. Перед ними был город, небольшой и старинный. Близко к набережной подступали трех– и четырехэтажные дома, на набережную выходили узкие, слабо освещенные улицы, тихо покачивались фонари. Вокруг не было ни души. Город, казалось, спал, лишь кое-где сквозь шторы брезжили зеленые и оранжевые цветы, да где-то играла почти неразличимая музыка – кажется, торопился рояль, кажется, визжали, опаздывая, скрипки, кажется, подгонял их тромбон.

Они вступили в одну из этих узких улиц и медленно пошли по брусчатке, с удивлением озираясь, настороженно приглядываясь к странному силуэту города.

Да, это был город странной архитектуры: здесь русские купола и наличники соседствовали с японскими волнообразными крышами и с турецкими минаретами, с арабскими витыми балкончиками и готическими башнями и витражами.

Они шли довольно долго и не встретили ни одного человека, хотя музыка приближалась и можно было уже различить танго.

Наконец они увидели одного человека. Это был сапожник.

Он сидел в палатке, освещенной трепещущей свечой, и вколачивал гвозди в огромный сапог, по меньшей мере сорок шестого размера. У сапожника были седые пушистые усы.