Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич

Длинная телеграмма Николаши преисполняет сердце восторгом и глубочайшим волнением, — какое нужно было мужество, чтобы противостоять 22-м атакам в течение одного дня! Все они истинные святые и герои. Но какие ужасные потери несут немцы, — они как бы не обращают на это внимания. Большое тебе спасибо, что дал мне возможность получить эти телеграммы.

Говорят, что Родзянко[153] произнес блестящую речь, особенно хвалят конец ее, у меня еще не было времени прочитать ее.

Мать Изы будет у меня сегодня днем, она скоро едет в Данию, хотя муж ее этого не желает. Что ты скажешь по поводу того, что мне рассказала Маделэн со слов людей, хорошо ей известных, знакомые которых только что вернулись из Иены, где они прожили много лет? На границе обоих супругов раздели в отдельных комнатах, затем исследовали их..., чтобы убедиться, не спрятали ли они там золото. Какой позор и безумие! В золотых рудниках негры всегда прячут там золото, но представляешь ли ты себе европейцев, делающих что-нибудь подобное, — это было бы смешно, если бы не было так унизительно.

Я ежедневно ставлю свечки у Знамения. Вчера я легла в постель в 111/4, а спала лишь от 2 до 8 и то с перерывами, — покрыла голову оренбургским платком, и это помогло мне уснуть, но немного скучно долго ждать, пока уснешь, хотя не следует жаловаться, так как у меня нет никаких болей. Слава Богу, мое сердце в приличном состоянии и при некоторой осторожности опять могу дольше работать. У Марии уже несколько дней нарывал палец, Вл. Ник. сегодня у меня в комнате вскрыл его ~ она прекрасно держалась и не двигалась — это болезненно, я вспоминала о том, как мне пришлось вскрыть кн. Гедройц нарывы на двух пальцах, а затем перевязывать ее, и как офицеры смотрели сквозь дверь.

Дорогой мой муженек, любимый мой, сокровище мое, прощай. Бог да благословит и защитит тебя! Целую тебя так нежно, так любовно, и благословляю тебя. Твоя старая

Солнышко.

Ты получишь это письмо уже на пути к дому. Приветы Н.П. и Мордв. Стоит та же прекрасная солнечная погода. Прощай, мой маленький, жду тебя с распростертыми объятиями.

Прилагаю письмо от Марии.

Царское Село. 29 января 1915г.

Мой родной, любимый,

Горячее спасибо за твои две дорогие телеграммы. Могу себе представить, с каким волнением ты вступил на палубу наших дорогих кораблей и как твое присутствие должно было придать им новой отваги для их трудного дела. Как хотелось бы, чтобы они поскорее захватили Бреслау, раньше чем он еще навредит! Как хорошо, что было так мало раненых в госпитале! Еще и еще благодарю тебя за твое милое письмо из Ровно. — оно пришло как величайший и наиприятнейший сюрприз в то время, когда я еще лежала в постели. Вообрази, Ольга теперь будет старшей сестрой в тамошней Общине — я уверена, что она с Божьей помощью прекрасно справится со своими обязанностями. Петя[154] вернулся и завтра будет у нас к завтраку. Мне придется повидаться с его сумасшедшим отцом, я дважды посылала к нему Ломана за различными сведениями относительно наших поездов. Он, принимая его при других, накричал на него, оскорбил его и все не так понял, хотя ему была передана бумага, которую я предварительно просмотрела. Он просто невозможен, бегает по комнатам, никому не дает слова сказать и все время кричит. Эту ночь я уснула после 4 1/2 и снова рано проснулась — такие скучные ночи! Затем у нас была операция Троицкого, слава Богу, все прошло благополучно — грыжа, — затем я сделала несколько перевязок, так что Аню видела только мельком. Наш Друг приходил туда, так как Он захотел меня повидать.

Фредерикс и Эмма[155] завтракали с нами. Я сфотографировала их. Ольга и Татьяна вернулись только около 2, у них было очень много работы. Днем я отдыхала и поспала полчасика. Чай мы пили с Алексеем наверху, затем я приняла Ломана — Вильчковский делает свой доклад постоянно в лазарете. Бэби на ногах, надеюсь, ко времени твоего приезда, он снова будет в состоянии выходить. Палец Марии еще не совсем зажил. Ане лучше, но у нее неважное настроение, — я сама кормила ее, так что она питается как следует и вполне прилично высыпается. Я сегодня не видела большинства раненых, у меня не было на то времени. Я так рада, что ты обстоятельно побеседовал с Н. — Фредерикс прямо в отчаянии (и справедливо) от многих его неразумных приказов, только ухудшающих дело, и по поводу еще многого, о чем сейчас лучше не говорить, — он находится под влиянием других и старается взять на себя твою роль, что он не в праве делать — за исключением разве вопросов, касающихся войны. Этому следовало бы положить конец. Никто не имеет права перед Богом и людьми узурпировать твои права, как он это делает, — он может заварить кашу, а позже тебе не мало труда будет стоить ее расхлебать. Меня это ужасно оскорбляет. Никто не имеет права так злоупотреблять своими необычайными полномочиями.

Погода продолжает быть великолепной, но я не решаюсь выйти в сад. Помнишь ли ты одного из наших первых раненых офицеров — Страшевича, у которого была перевязана голова и который так долго говорил с тобой, что едва не довел до обморока? Бедняга вернулся в свой полк и теперь убит. Жалко его бедную семью он служил в банке. Я сказала Ломану, что некоторые раненые могли бы тоже идти в церковь и там причаститься вместе с нами — это было бы такой радостью для них. Надеюсь, ты ничего не имеешь против. Ломан поговорит с Вильчковским, а ты можешь предуведомить Воейкова, если только не позабудешь. Ночные “шумы” должны тебе напомнить яхту — этот грохот Севастополя.

Милый мой, как я счастлива, что ты вернешься через четыре дня! Сейчас я должна отправить письмо. Прощай, Бог да благословит и защитит тебя, мое драгоценное сокровище! Нежно целую тебя и горячо обнимаю. Навсегда, милый, твоя

Женушка.

Царское Село.

30 января 1915г.

Мой родной, любимый,

Это, вероятно, мое последнее письмо. Какие все интересные вести о Севастополе, и я так жалею, что не могу быть с тобой! Как много интересного ты видел — тебе придется много нам рассказывать. Слава Богу, что так мало раненых. Тебе, вероятно, казалось, будто это сон, когда ты на паровом катере объезжал всю эскадру, — как это должно было взволновать тебя! Благослови, Господи, наших дорогих моряков и пошли им успеха! Темнота по ночам должна быть весьма жуткой, по-моему. — Увы, опять нехорошие вести из Восточной Пруссии. Мы вторично принуждены были отступить, зато мы теснее стянем наши войска, — думаю, что наши, во всяком случае, закрепили за собой свои позиции. Я только что прочла очень интересное письмо, полученное Соней от Линденбаума, в котором он выражает свою благодарность за посланные нами вещи. Он доволен своим полком, существующим всего полгода. Кажется, коротоякцы. Он побывал в Пруссии и писал 22-го, во время самых боев. Николаша прислал сюда Петю для лечения ноги. — Карпинский думает, что она была контужена, а потому следует приступить к соответствующему лечению ее, но Петя даже не может себе представить, когда это случилось, так как он очень давно не ощущал никаких болей. — У Алека одеревенела спина, а потому он не мог прийти и прислал Петю с бумагами, а я ему передала мои бумаги, а также Вильчковского в подмогу для выяснения дела. Затем у меня были Рост. и б. Витте[156] относительно комитета Ксении. Утром я была на чудном молебне перед иконой Знам., — затем сделала множество перевязок, а также посидела с Аней. Девочки нашего Друга[157] пришли туда, чтобы повидать нас. Ее горло много лучше, 37,1, — но вчера ночью было 38,5, неизвестно почему. Не пошла к ней, слишком была утомлена. Она говорит чуть слышным голосом и весьма мрачна, бедняжка, — едва открывает рот, разве только для еды, ест она исправно. Ее бедная спина снова в пролежнях. Сегодня уже 4 недели, как она лежит. Я должна выйти сегодня вечером, так как не успела повидать всех раненых. Завтра нам предстоит операция. Сегодня нет солнца — впервые за все время.