Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают - Марсель Байер

Пропуская его лепет мимо ушей, санитары в сидячей позе привязали окоченевший труп к носилкам. Перед входом собралось несколько завсегдатаев, почтительно расступившихся в ту минуту, когда покойник поднялся наверх ногами вперед.

Айтель, жуком лежавший на спине, выкинул свои старенькие ножки с лакированными туфлями влево и вправо. Ему удалось покинуть «Последний геллер» так, как он давным-давно ступил в Дом празднеств и увеселений: в образе жиголо, наемного партнера для танцев.

В тот же день распоряжением властей трактир был закрыт. Бульварная газета вышла с заголовком: «ПОКОЙНИК ПРОСИДЕЛ В ПИВНОЙ ТРИ ДНЯ»; однако интерес к жарельщику цыплят угас так же быстро, как и вспыхнул. Где-то в Западной Германии отыскали вдову Корфа, тут же установив, что о принадлежащей ей недвижимости она ничего не знала. Шпритти и Дылда исчезли бесследно. А завсегдатаи?

Им пришлось туго. Ни один хозяин и ни одна хозяйка не желали видеть в своем заведении пропахших сивухой оборванцев, а морозы не унимались, город затянуло пеленой смога. И тогда они побрели со своими пластиковыми пакетами к востоку от «Последнего геллера» и вскоре вышли на станционную территорию, которая находилась в западной части города, но управлялась из восточной. Как следствие, рельсы покривились, шпалы прогнили и походили на серые, прибитые к берегу планки затонувшего корабля. Вся местность густо поросла кустарником и травами, типичными для далеких русских степей: с треть века тому назад семена занесли сюда фронтовые эшелоны.

Дальше рельсовые пути перерезала пограничная стена. В ее тени рыскали собаки, а со сторожевой вышки по покосившимся сигнальным мачтам, порушенным стрелкам и полуистлевшим грудам брикетов время от времени скользил луч прожектора.

Люди, отвергнутые «Последним геллером», слышали, что какой-то бывший железнодорожник открыл на этом обширном пустыре сосисочную. Там, где кончался город, они надеялись обрести приют, там рассчитывали пропивать гроши, выпрошенные в виде подаяния. Когда они, наконец, добрели до закусочной, то увидели, как хозяин опускает вертикальный ставень.

— Надвигаются холода, — сказал он, — лавочку придется закрыть — и надолго.

Швейцарец, как они называли Тоблера, рассмеялся.

— Нет-нет, — воскликнул он, — здесь, в Берлине, не бывает зимы! К сожалению, — добавил он немного погодя.

И тогда один из братии, бородатый, положил ему на плечо свою жилистую руку:

— Эй, — произнес он, — смотри!

Свет! Все с удивлением подняли головы, потому что горизонт озарялся все ярче и ярче. Белый диск, поставленный на ребро среди домов другой половины города, вздымался верхним краем до облаков, до самого неба.

— Да-да, — убежденно сказал бородач, — это и есть зима.

Каталина Рохас-Хаузер

ТУДА, ГДЕ ЕСТЬ КОМИКСЫ ПРО ТИНТИНА

© Перевод А. Кряжимская

Его нос уже совсем сплющился — так сильно он прижимается к окну детской. Больше четверти часа не сводит глаз с мокрой улицы Карла Линнея. Дождь превратил пешеходную часть в месиво — ее уже несколько месяцев не могут заасфальтировать.

Я смотрю на своего сына, как он стоит на цыпочках, прислонив голову и руки к стеклу. Нетерпеливый и сосредоточенный. Темные волосы прилипли ко лбу. На нем его любимая одежда: травянисто-зеленый вельветовый комбинезон и ярко-желтая водолазка, в которой уже, должно быть, жарковато — конец марта на дворе. Даниэлю всего семь, а видел он больше, чем иные за всю жизнь. Росток — наше четвертое место жительства за последние два года. Рубен говорит, что опыт сделает мальчика сильнее. Я начинаю в этом сомневаться, когда вспоминаю, каким растерянным сын вчера пришел из гостей: прежде чем отпустить Даниэля домой, мать его товарища обыскала его, чтобы убедиться, что этот чернявый (так его называют в школе) ничего не украл.

Я делаю шаг к Даниэлю, и у меня похрустывают коленные суставы. Он оборачивается и спрашивает:

— Мама, сколько еще ждать? Когда уже папа придет?

Даниэль показывает на свои пестрые наручные часы, которые моя мать привезла ему из Гамбурга.

— Он сказал, что вернется, когда большая стрелка будет на двенадцати, а маленькая на шести. А сейчас большая уже на трех.

— Придет с минуты на минуту. Хочешь попить? Пошли на кухню.

Но Даниэль качает головой и снова поворачивается к окну. Я еще какое-то время смотрю на него, пока не замечаю, что начинаю грызть ногти.

Рубен взял в институте выходной и с утра поехал в Берлин, в «Бюро антифашистского Чили». Для нас это — высшая инстанция. От ее решений зависит наша будущая жизнь, все ее аспекты. У нас с Рубеном хотя бы нет семейных проблем — если супруги намерены развестись, они должны подать заявление в это бюро. Наш друг уже давно пытается оформить развод, но, по мнению партии, нужно делать все возможное, чтобы предотвратить расставание супругов. Во имя морали. А до тех пор, пока бюро не даст своего согласия, друг должен жить со своей женой. Думаю, собственной квартиры ему не видать как своих ушей.

В половине седьмого Даниэль наконец оставляет свой пост и приходит ко мне на кухню. Я откладываю старый выпуск «Юманите», чтением которого хотела немного отвлечься. Лоб нахмурен, губы плотно сжаты. Даниэль смотрит на меня своими круглыми зелеными глазами.

— Я хочу есть.

Он с глубоким вздохом садится на один из трех стульев и пододвигается к столу.

— Сейчас сделаю тебе бутерброд с сыром.

Даниэль с удовольствием ест здешний пресный серый хлеб, а мне до сих пор каждое утро не хватает душистых белых булочек «Халлула». Удивительно, но больше всего скучаешь именно по мелочам.

— Может, папа опоздал на поезд? — спрашивает Даниэль, откусывая от бутерброда.

— Да, возможно… — Мне с трудом удается скрыть собственное нетерпение.

Я ставлю чайник, потом протираю и без того чистую раковину.

— Ты уже сделал уроки?

— Мама, ты что?! Ты же их уже проверила!

Чайник свистит, я снимаю его с плиты и наливаю кипяток в кружку — но так неловко, что ниточка от чайного пакетика идет ко дну вместе с этикеткой.

— Мам, а когда мы в следующий раз будем переезжать, мы поедем на поезде или полетим на самолете?

Не перестаю удивляться его детскому шестому чувству. Мы ведь не сказали Даниэлю, зачем Рубен поехал в Берлин. Я сажусь рядом с сыном и говорю:

— Пока не знаю. Это зависит от того, куда мы поедем. А поедем мы туда, где папа получит работу.

— Может быть, в Гамбург, к бабушке?

— Может быть… Но до этого еще далеко. Пока мы даже не знаем, когда нам разрешат переехать.

Даниэль доедает бутерброд, собирает с тарелки крошки и некоторое время молчит.

— Мам, я думаю, было бы неплохо вернуться в капитализм, а? Там хотя бы продаются комиксы про Тинтина.

— Да, ты прав, — говорю я и, наклонившись к сыну, глажу его по голове. Оттуда я могла бы свободно звонить сестре в Чили и не бояться ее скомпрометировать. Не пришлось бы просить разрешения, чтобы позвонить в Западный Берлин или поехать на шведский остров. Разрешения, которого мне, кстати, так ни разу и не дали.

У меня свело живот. Даже чай не помогает. Ладно, за кружку хотя бы можно держаться.

Недавно знакомые, которых поселили в районе Люттен-Кляйн, рассказали, что в бюро им сообщили, будто бы они в любой момент могут покинуть страну, но, когда они захотели поехать в Западный Берлин, чтобы получить в консульстве новые паспорта, им не дали разрешения на выезд, объяснив это тем, что не могут делать для них исключения. Что на это скажут граждане ГДР?

Вообще, зависть, вернее, недоброжелательность встречается здесь повсеместно, несмотря на то что провозглашается всеобщая солидарность. Когда мы прошлым летом только приехали и Беата, наш куратор из латиноамериканского института, водила нас по разным отделам универмага на Лангештрассе, чтобы мы выбрали все, что нам нужно, я услышала, как одна продавщица сказала другой: «Только посмотри: им все на блюдечке с голубой каемочкой приносят, сначала вьетнамцам, а теперь и паршивым чилийцам». Ей, конечно, и в дурном сне не могло присниться, что беженцы из Чили могут понимать по-немецки. Мне тут же захотелось развернуться и уйти. Но ничего не оставалось, кроме как принять подношения. И естественно, мы были благодарны. Мы не могли поверить такой щедрости: сначала всей нашей семье позволили разгуливать по универмагу и выбирать все, что нужно для обустройства квартиры, от чашек до шкафов, а через две недели, в течение которых мы жили в отеле «Варнов», нам предоставили четырехкомнатную квартиру в новостройке района Эверсхаген.

Наконец-то я слышу, что Рубен вернулся. Даниэль стремглав бросается в прихожую, я спешу за ним. Но при каждом шаге мне кажется, будто я двигаюсь вспять.

— Привет… — Рубен говорит именно тем тоном, которого я боялась услышать. Прежде чем я успеваю ответить, он начинает ругаться: «Мерзавцы! Снова затягивают! Говорят, что должны сначала проверить, соответствует ли моя будущая деятельность в ООН духу социализма…»