Пьесы - Бернард Шоу

КАНДИДА. Так в чем же дело, Юджин? Щетка?

Его передергивает.

Ну ладно. Не огорчайтесь. (Садится подле него.) Когда-нибудь вы подарите мне хорошенькую новенькую щеточку из слоновой кости с перламутровой отделкой.

МАРЧБЭНКС (мягко и мелодично, но грустно и тоскуя). Нет не щетку, а лодочку… маленький кораблик, и мы уплывем на нем далеко, далеко от света – туда, где мраморный пол обмывают дожди и сушит солнце, где южный ветер метет чудесные зеленые и пурпурные ковры… Или колесницу, которая унесет нас далеко в небо, где лампы – это звезды, и их не нужно наливать каждый день керосином.

МОРЕЛЛ (резко). И где нечего будет делать – только лентяйничать. Жить в свое удовольствие и ни о чем не думать.

КАНДИДА (задетая). Ах, Джемс, как же ты мог так все испортить!

МАРЧБЭНКС (воспламеняясь). Да, жить в свое удовольствие и не думать ни о чем. Иначе говоря, быть прекрасным, способным и счастливым. Разве каждый мужчина не желает этого всей душой женщине, которую он любит? Вот мой идеал. А какой же идеал у вас и у всех этих ужасных людей, которые ютятся в безобразных, жмущихся друг к другу домах? Проповеди и щетки! Вам – проповеди, а жене – щетки.

КАНДИДА (живо). Он сам чистит себе башмаки, Юджин. А вот завтра вы их будете чистить, за то что вы так говорите о нем.

МАРЧБЭНКС. Ах, не будем говорить о башмаках. Ваши ножки были бы так прекрасны на зелени гор.

КАНДИДА. Хороши бы они были без башмаков на Хэкней-Род.

БЕРДЖЕСС (шокированный). Слушай, Канди, нельзя же так вульгарно. Мистер Марчбэнкс не привык к этому. Ты опять доведешь его до кошмаров – до поэтических, я хочу сказать.

Морелл молчит. Можно подумать, что он занят письмами. В действительности его тревожит и гнетет только что сделанное им печальное открытие: чем увереннее он в своих нравоучительных тирадах, тем легче и решительнее побивает его Юджин. Сознание, что он начинает бояться человека, которого не уважает, наполняет его горечью. Входит мисс Гарнетт с телеграммой.

ПРОЗЕРПИНА (протягивая телеграмму Мореллу). Ответ оплачен. Посыльный ждет. (Направляясь к своей машинке и усаживаясь за стол, говорит Кандиде.) Мария все приготовила для вас в кухне, миссис Морелл.

Кандида поднимается.

Там уже принесли лук.

МАРЧБЭНКС (содрогаясь). Лук?

КАНДИДА. Да, лук. И даже не испанский, а противные маленькие красные луковки. Вы мне поможете покрошить их. Идемте-ка. (Она хватает его за руку и тащит за собой.)

Берджесс вскакивает ошеломленный и, застыв от изумления, глядит им вслед.

БЕРДЖЕСС. Канди не годилось бы так обращаться с племянником пэра. Она уж слишком далеко заходит… Слушайте-ка, Джемс, а он что – всегда такой чудной?

МОРЕЛЛ (отрывисто, обдумывая телеграмму). Не знаю.

БЕРДЖЕСС (прочувствованно). Разговаривать-то он большой мастер. У меня всегда была склонность к этой… как ее? – поэзии. Канди в меня пошла, видно. Вечно, бывало, заставляла меня рассказывать ей сказки, когда еще была вот этакой крошкой. (Показывает рост ребенка, примерно фута два от пола.)

МОРЕЛЛ (очень озабоченный). Вот как. (Помахивает телеграммой, чтобы высохли чернила, и уходит.)

ПРОЗЕРПИНА. И вы сами придумывали ей эти сказки, из собственной головы?

Берджесс не удостаивает ее ответом и принимает высокомерно-презрительную позу.

(Спокойно.) Вот никогда бы не подумала, что в вас кроются такие таланты. Между прочим, я хотела предупредить вас, раз уж вы воспылали такой нежной любовью к мистеру Марчбэнксу: он не в своем уме.

БЕРДЖЕСС. Не в своем уме! Как, и он тоже?

ПРОЗЕРПИНА. Просто одержимый. Он меня до того напугал, что и рассказать не могу, как раз перед тем, как вы сюда пришли. Вы не заметили, какие он странные вещи говорит?

БЕРДЖЕСС. Так вот что значат эти его поэтические кошмары! Ах, черт подери, и верно ведь! У меня раза два мелькнула мысль, что он немножко не в себе. (Идет через всю комнату к двери и говорит, постепенно повышая голос.) Нечего сказать, попадешь в такой желтый дом, и некому человека предостеречь, кроме вас.

ПРОЗЕРПИНА (когда он проходит мимо нее). Да, подумайте! Какой ужас, если что-нибудь случится с вами.

БЕРДЖЕСС (высокомерно). Оставьте ваши замечания при себе. Скажите вашему хозяину, что я пошел в сад покурить.

ПРОЗЕРПИНА (насмешливо). О!

Входит Морелл.

БЕРДЖЕСС (слащаво). Иду прогуляться в садик, покурить, Джемс.

МОРЕЛЛ (резко). А, отлично, отлично.

Берджесс выходит, напуская на себя вид разбитого, дряхлого старика. Морелл, стоя у стола, перебирает бумаги.

(Полушутливо, вскользь Прозерпине.) Ну, мисс Просси, что это вам взбрело в голову придумывать клички моему тестю?

ПРОЗЕРПИНА (вспыхивает, становится ярко-пунцовой, поднимает на него полуиспуганный, полу укоризненный взгляд). Я… (Разражается слезами.)

МОРЕЛЛ (с нежной шутливостью наклоняется к ней через стол). Ну, полно, полно, полно! Будет вам, Просси! Конечно, он старый толстый болван, ведь это же сущая правда!

Громко всхлипывая, она бросается к выходу и исчезает, сильно хлопнув дверью. Морелл грустно качает головой, вздыхает, устало идет к своему столу, садится и принимается за работу. Он кажется постаревшим и измученным. Входит Кандида. Она покончила со своим хозяйством и сняла фартук. Сразу заметив его удрученный вид, она тихонько усаживается на стул для посетителей и внимательно смотрит на Морелла, не говоря ни слова.

МОРЕЛЛ (взглядывает на нее, не выпуская пера, как бы не намереваясь отрываться от работы). Ну, что скажешь? Где Юджин?

КАНДИДА. В кухне. Моет руки под краном. Из него выйдет чудесный поваренок, если только он сумеет преодолеть свой страх перед Марией.

МОРЕЛЛ (кротко). Гм… да, разумеется. (Снова начинает писать.)

КАНДИДА (подходит ближе, мягко кладет ему руку на рукав). Погоди, милый, дай мне посмотреть на тебя. (Он роняет перо и покоряется. Она заставляет его подняться, выводит из-за стола и внимательно разглядывает его.) Ну-ка, поверни лицо к свету. (Ставит его против окна.) Мой мальчик неважно выглядит. Он что, слишком много работал?

МОРЕЛЛ. Не больше, чем всегда.

КАНДИДА. Он такой бледный, седой, морщинистый и старенький. (Морелл заметно мрачнеет, а она продолжает в нарочито шутливом тоне.) Вот! (Тащит его к креслу.) Довольно тебе писать сегодня. Пусть Просси докончит за тебя, а ты иди поговори со мной.

МОРЕЛЛ. Но…

КАНДИДА (настойчиво). Да, ты должен со мной поговорить. (Усаживает его и садится сама на коврик у его ног.) Ну вот. (Похлопывая его по руке.) Вот у тебя вид уже много лучше. Для чего это тебе каждый вечер ходить читать лекции и выступать на собраниях? Я совсем не вижу тебя по вечерам. Конечно, то, что ты говоришь, это все очень верно и правильно, но ведь это же все попусту. Они ни чуточки не считаются с тем, что ты говоришь. Они будто бы со всем согласны, но какой толк в том, что они со всем согласны, если они делают не то, что надо, стоит только тебе отвернуться. Взять хотя бы наших прихожан церкви святого Доминика. Почему, ты думаешь, они приходят на твои проповеди каждое воскресенье? Да просто потому, что если в течение шести дней они только и занимаются, что делами да загребанием денег, то на седьмой им хочется забыться и отдохнуть, чтобы потом можно было со свежими силами снова загребать деньги еще пуще прежнего. Ты положительно помогаешь им в этом, вместо того чтобы удерживать.

МОРЕЛЛ (решительно и серьезно). Ты отлично знаешь, Кандида, что им нередко здорово достается от меня. Но если это их хождение в церковь для них только развлечение и отдых, почему же они не ищут какого-нибудь более легкомысленного развлечения, чего-нибудь, что более отвечало бы их прихотям? Хорошо уже и то, что они предпочитают пойти и воскресенье к святому Доминику, а не в какое-нибудь злачное место.

КАНДИДА. О, злачные места по воскресеньям закрыты. А если бы они даже и не были закрыты, они не решаются идти туда – из боязни, что их увидят. Кроме того, Джемс дорогой, ты так замечательно проповедуешь, что это все равно, что пойти на какое-нибудь представление. Почему, ты думаешь, женщины слушают тебя с таким восторгом?

МОРЕЛЛ (шокированный). Кандида!

КАНДИДА. О, я-то знаю! Ты глупый мальчик. Ты думаешь, это все твой социализм или религия? Но если бы это было так, тогда они бы и делали то, что ты им говоришь, вместо того чтобы приходить и только глазеть на тебя. Ах, у всех у них та же болезнь, что и у Просси.