Пьесы - Бернард Шоу

ПРОЗЕРПИНА (шокированная). Нет, честное слово!

МАРЧБЭНКС (стремительно-нетерпеливо). Ах, не говорите вы мне всяких этих глупых слов, они меня не обманут, какой в них смысл? Почему вы боитесь быть со мной такой, какая вы на самом деле? Я совершенно такой же, как вы.

ПРОЗЕРПИНА. Как я? Скажите, пожалуйста, кому это вы думаете польстить – мне или себе? Я что-то не могу решить, кому именно. (Она снова направляется к машинке.)

МАРЧБЭНКС (останавливает ее с таинственным видом). Ш-шш… Я всюду ищу любви – и нахожу несметное количество ее в сердцах людей. Но когда я пытаюсь вымолить ее, эта ужасная застенчивость сковывает меня, и я стою немой… или хуже, чем немой, говорю бессмысленные вещи, глупую ложь. И я вижу, как нежность, о которой я тоскую, расточают собакам, кошкам, потому что они просто подходят и просят. (Почти шепотом.) Ее нужно просить; она подобна призраку – не может заговорить, пока не заговорят с ней. (Обычным голосом, но с глубокой меланхолией.) Вся любовь в мире жаждет заговорить, только она не смеет, потому что она стыдится, стыдится! В этом трагедия мира. (С глубоким вздохом садится на стул для посетителей и закрывает лицо руками.)

ПРОЗЕРПИНА (изумлена, старается не выдать себя: первое ее правило при встрече с незнакомыми молодыми людьми). Люди испорченные превозмогают время от времени эту стыдливость, не правда ли?

МАРЧБЭНКС (вскакивает, чуть ли не в ярости). Испорченные люди – это те, у которых нет любви. Поэтому у них нет и стыда. Они способны просить любви, потому что они не нуждаются в ней, они способны предлагать ее, потому что им нечего дать. (Опускается на стул и добавляет грустным тоном.) Но мы, которые обладаем любовью и жаждем соединить ее с любовью других, мы не смеем вымолвить ни слова. (Робко.) Вы согласны с этим, не правда ли?

ПРОЗЕРПИНА. Послушайте, если вы не перестанете говорить подобные вещи, я уйду из комнаты, мистер Марчбэнкс. Честное слово, я уйду. Это непорядочно. (Усаживается за машинку, открывает синюю книжку и собирается переписывать из нее.)

МАРЧБЭНКС (безнадежным тоном). Все то, о чем стоит говорить, все считается непорядочным. (Поднимается и бродит по комнате с растрепанным видом.) Я не могу понять вас, мисс Гарнетт. О чем же мне разговаривать?

ПРОЗЕРПИНА (поучительно). Говорите о безразличных вещах, говорите о погоде.

МАРЧБЭНКС. Могли бы вы стоять и разговаривать о безразличных вещах, если бы рядом с вами ребенок горько плакал от голода?

ПРОЗЕРПИНА. Полагаю, что нет.

МАРЧБЭНКС. Так вот. Я не могу разговаривать о безразличных вещах, когда мое сердце горько плачет от голода.

ПРОЗЕРПИНА. Тогда придержите язык.

МАРЧБЭНКС. Да. Вот к этому мы всегда и приходим. Придерживаем язык. А разве от этого перестанет плакать ваше сердце? Ведь оно плачет, разве не правда? Оно должно плакать, если только оно у вас есть.

ПРОЗЕРПИНА (внезапно вскакивает, хватаясь рукой за сердце). Ах, нет смысла пытаться работать, когда вы ведете такие разговоры. (Она выходит из-за своего маленького столика и садится на кушетку. Чувства ее явно затронуты.) Вас совершенно не касается, плачет мое сердце или нет, но я все-таки хочу вам сказать…

МАРЧБЭНКС. Вы можете не говорить. Я и так знал, что оно должно плакать.

ПРОЗЕРПИНА. Но помните, если вы когда-нибудь расскажете о том, что я вам сказала, я отрекусь.

МАРЧБЭНКС (участливо). Да, я понимаю. Итак, значит, у вас не хватает смелости признаться ему?

ПРОЗЕРПИНА (подскакивая). Ему! Кому это?

МАРЧБЭНКС. Ну, кто бы это ни был – человеку, которого вы любите. Это может быть кто угодно. Может быть, мистер Милл, помощник священника…

ПРОЗЕРПИНА (с презрением). Мистер Милл!!! Вот уж поистине достойный объект, чтобы я стала по нем убиваться! Скорей бы уж я выбрала вас, чем мистера Милла.

МАРЧБЭНКС (ежится). Нет, что вы! Мне очень жаль, но вы не должны думать об этом. Я…

ПРОЗЕРПИНА (с раздражением идет к камину и останавливается, повернувшись к Марчбэнксу спиной). О, не пугайтесь! Это не вы. Речь идет не о каком-то определенном человеке.

МАРЧБЭНКС. Я понимаю, вы чувствуете, что могли бы любить кого угодно, кто предложил бы…

ПРОЗЕРПИНА (в бешенстве). Кого угодно… кто предложил бы… нет, на это я не способна. За кого вы меня принимаете?

МАРЧБЭНКС (обескураженный). Все не так. Вы не хотите мне по-настоящему ответить, а только повторяете слова, которые все говорят. (Он подходит к кушетке и опускается на нее в полном унынии.)

ПРОЗЕРПИНА (уязвленная тем, что она принимает за презрение аристократа к ее особе). О, пожалуйста, если вы жаждете оригинальных разговоров, можете разговаривать сами с собой.

МАРЧБЭНКС. Так поступают все поэты. Они разговаривают вслух сами с собой, а мир подслушивает их. Но так ужасно одиноко, когда не слышишь речей другого.

ПРОЗЕРПИНА. Подождите, пока придет мистер Морелл. Он с вами поговорит.

Марчбэнкса передергивает.

О, вам совершенно незачем так гримасничать. Он разговаривает получше вас. (Запальчиво.) Он с вами так поговорит, что вы прикусите язычок. (Она сердито идет к своему столику, как вдруг Марчбэнкс, внезапно осененный, вскакивает и останавливает ее.)

МАРЧБЭНКС. А, понимаю.

ПРОЗЕРПИНА (покраснев). Что вы понимаете?

МАРЧБЭНКС. Вашу тайну. Но скажите, это действительно возможно, чтобы его могла любить женщина?

ПРОЗЕРПИНА (словно это уже переходит всякие границы). Ну, знаете!

МАРЧБЭНКС (с жаром). Нет, ответьте мне! Я хочу это знать. Мне нужно знать. Я не понимаю этого. Я ничего не вижу в нем, кроме слов, благочестивых сентенций и того, что люди называют добротой. Это нельзя любить.

ПРОЗЕРПИНА (тоном холодной назидательности). Я просто не знаю, о чем вы говорите. Я не понимаю вас.

МАРЧБЭНКС (с раздражением). Нет, понимаете. Вы лжете.

ПРОЗЕРПИНА. О-о!

МАРЧБЭНКС. Вы понимаете и вы знаете. (Решившись во что бы то ни стало добиться от нее ответа.) Может ли женщина любить его?

ПРОЗЕРПИНА (глядя ему прямо в лицо). Да.

Он закрывает лицо руками.

Что с вами?

Он отнимает руки, и ей открывается его лицо: трагическая маска. Испуганная, она поспешно отступает в дальний угол, не сводя глаз с его лица, пока он, повернувшись к ней спиной, не направляется к детскому стульчику у камина, где садится в полном отчаянии. Когда она подходит к двери, дверь открывается и входит Берджесс.

(Увидев его, она вскрикивает.) Слава тебе господи, наконец кто-то пришел. (Усаживается, успокоившись, за свой столик и вставляет в машинку чистый лист бумаги.)

Берджесс направляется к Юджину.

БЕРДЖЕСС (почтительно наклоняясь к титулованному гостю). Так вот как, они оставляют вас скучать одного, мистер Марчбэнкс. Я пришел составить вам компанию.

Марчбэнкс смотрит на него в ужасе, чего Берджесс совершенно не замечает.

Джемс принимает какую-то депутацию в столовой, а Канди наверху занимается с девочкой-швеей, которую она опекает. (Соболезнующе.) Вам, должно быть, скучно здесь одному, и поговорить-то не с кем, кроме машинистки. (Он подвигает себе кресло и усаживается.)

ПРОЗЕРПИНА (совершенно разъяренная). Теперь ему, наверно, будет очень весело, раз он сможет наслаждаться вашим изысканным разговором. Можно его поздравить. (Яростно стучит на машинке.)

БЕРДЖЕСС (пораженный ее дерзостью). Насколько мне известно, я к вам не обращаюсь, молодая особа.

ПРОЗЕРПИНА (ехидно Марчбэнксу). Видели ли вы когда-нибудь такие прекрасные манеры, мистер Марчбэнкс?

БЕРДЖЕСС (напыщенно). Мистер Марчбэнкс – джентльмен и знает свое место, чего нельзя сказать о некоторых других.

ПРОЗЕРПИНА (колко). Во всяком случае, мы с вами не леди и не джентльмены. Уж я бы с вами поговорила начистоту, если бы здесь не было мистера Марчбэнкса. (Она так резко выдергивает письмо из машинки, что бумага рвется.) Ну вот, теперь я испортила письмо, придется все снова переписывать. Ах, это выше моих сил. Толстый старый болван!

БЕРДЖЕСС (подымается, задыхаясь от негодования). Что-о? Это я – старый болван? Я? Нет, это уж слишком. (Вне себя от ярости.) Хорошо, барышня, хорошо. Подождите, вот я поговорю с вашим хозяином, вы у меня увидите, я проучу вас. Не я буду, если не проучу.

ПРОЗЕРПИНА (чувствуя, что перешла границы). Я…

БЕРДЖЕСС (обрывая ее). Нет, довольно. Нам с вами больше не о чем говорить. Я вам покажу, кто я.