Здравствуй, Таити! - Войцех Дворчик

Под небом, которое прозрачно днем и до самого горизонта усеяно звездами ночью, хочется говорить о любви.

И я прошу Эда:

— Расскажи о полинезийской любви…

— Это не так просто, — отвечает он. — Сексуальная сторона играет в Полинезии значительно большую роль, чем где-либо.

— Как деятель искусства, ты, наверное, склонен к преувеличениям? — подзадориваю я Эда.

— Я говорю серьезно.

— Не думаю.

— Серьезно говорю. Полинезийцы — дети природы. Когда они голодны, срывают с дерева плод, кому бы он ни принадлежал. Они не стесняются и своей любви. Здесь не живут по принципу: хочешь выпить бутылку пива, купи пивоварню. Однако полинезийку надо завоевать, она не отдается без любви. Ей нравится мужская сила, она питает уважение к своему тане, который время от времени поколачивает ее. При этом вахины любят ставить нас, попаа, в пример своим мужчинам как людей спокойных, вежливых, которые не поднимут руки на женщину. Их не поймешь…

Они отождествляют любовь с симпатией и сексуальным влечением. Главное для них — физическое наслаждение. Взять женщину — значит взять ее без слов, грубо, но, разумеется, с согласия. Долгие ухаживания попаа, усложняющих себе жизнь, встречаются убийственным смехом. Просто жаль времени на глупости. Такого попаа вахины называют титои (мужчина, который хочет выйти сухим из воды). Любовь полинезийцев не знает ни ухаживаний, ни скромности. Любовные отношения отличаются искренностью, лишенной какой-либо двусмысленности и эмоциональных нюансов в нашем понимании. Они не знают платонической любви. «Белые женщины, — говорят они, — выше пас по образованию, в красноречии, а мы лучше их в постели».

С момента открытия Таити не прекращаются разговоры о моральном кодексе полинезийцев. Прежде всего о том, что здешняя мораль ниже европейской. В действительности она не ниже и не выше — просто она другая. Ни один житель Полинезии не ложится спать голодным, а старики окружены уважением и заботой. Полинезийцы — это люди со здоровыми принципами, а их образ жизни наверняка более свободный, чем где-либо. Незамужних матерей здесь не преследуют, не лишают уважения и доверия, напротив — окружают заботой, так же как их детей. На Таити нет детских домов, осиротевшего ребенка забирает какая-нибудь семья. Кстати, относительно детей в мире существует неукоснительная закономерность: чем примитивнее культура, тем нежнее забота всего общества о потомстве — законном или незаконном, моем или соседском. Неухоженные, выброшенные из домов, нежеланные и нелюбимые родителями дети — явление, характерное прежде всего для высокоцивилизованных стран.

Подходя к своему дому, Эд вдруг говорит:

— В своих поездках по белу свету я не раз приходил к выводу, что мир делится не на континенты, государства и географические зоны, а на мужчин и женщин.

Мое любопытство удовлетворено, я меняю тему и спрашиваю его о европейцах, пустивших корни в сердце Полинезии:

— Мои знакомые, осевшие здесь навсегда, не нахвалятся своей жизнью, — отвечает Эд. — Они порвали с суровой действительностью будничной жизни в странах Запада и не жалеют об этом. На островах нет лицемерия, нервотрепки. Чиновники, приехавшие на временную работу, по окончании контракта неохотно возвращаются в Европу. Мы, белые полинезийцы, говорим: «Три недели на Таити — это слишком долго, три месяца — слишком мало». Кто сумеет найти здесь подходящее для себя занятие, ведет спокойную, полную прелести жизнь, которую так полюбили Жербо и Гоген.

Мануиа, или удача

И вот я снова в Папеэте. Однажды Чарли сообщил мне, что пан Муха срочно просил позвонить. Он только что вернулся из отпуска, который проводил во Франции. Таким образом, наше знакомство началось с телефонного разговора.

— Добрый день, пане, я приехал из Польши, ненадолго остановился в Папеэте. Меня интересуют поляки на Таити. Мы не могли бы увидеться?

— Разумеется! О чем речь?

Через четверть часа я ждал его перед входом в здание Индокитайского банка, и инженер Муха безошибочно узнал во мне земляка.

Едем в ресторан «Матаваи», расположенный неподалеку от места работы поляка. Несколько минут спустя прошу инженера рассказать о своей судьбе. Из военного училища война забросила его во Францию, где он некоторое время находился в Альпах, участвуя в Сопротивлении. Потом женился на француженке, имел от нее двоих детей, теперь уже взрослых. Учился в Лионе, где и получил диплом инженера в области пивоварения. Потом законтрактовался на работу во Французскую Полинезию, считая, что климат в Папеэте благоприятен для его болезненной жены и что он найдет здесь широкое поле деятельности. И не ошибся.

— Спустя девять месяцев после начала строительства «Брассери дю Пасифик Мануиа» пиво полилось в бутылки, — с гордостью говорит он.

Я внимательно слушаю рассказ земляка. Какой великолепный польский язык! И это после двадцатилетнего скитания по свету! Говорит без малейшего акцента. Инженер Муха никогда не перестает думать о Польше, выписывает польские газеты, достает пластинки и книги.

За десертом он предлагает:

— Хочешь посмотреть мой пивоваренный завод? Это недалеко.

Мы посвящаем осмотру царства Владека не менее часа. В одном цехе производят лимонад «бум», в другом варят пиво «мануиа», а в следующем делают лед. Есть также разливочный цех, единственный в Папеэте, где разливают по бутылкам вино, импортируемое из Испании и Франции.

«Всего одна пивоварня, около двадцати пяти тысяч литров пива в год и столько шума», — может сказать читатель. Конечно, это предприятие — не чета таким, как наша «Хута Катовице», но по меркам Таити — настоящее достижение. Какие планы на будущее? В ближайшее время инженер Муха собирается на Новую Каледонию, где начнет строительство более крупного пивоваренного завода. Он не просто работает — он работает как вол, принадлежа к тому сорту людей, которые ничего не делают наполовину. Это хорошо знает его руководство в Париже, поэтому инженеру доверяют огромные суммы, которыми он может распоряжаться по своему усмотрению. Владек реалист, но в то же время не лишен некоторой романтичности. Он — представитель того поколения эмигрантов, которое выходит в жизнь, имея высокий уровень как общей культуры, так и специального образования, и уже на этой основе пускает в ход неисчерпаемые сокровища поистине польского романтизма.

Владек ведет меня в свой кабинет.

— Попробуй, пожалуйста! — он наливает в стакан пенистой жидкости и смеется. — Не уступает «окоцимскому»[28].

Минуту спустя добавляет: