Триумфальная арка - Эрих Ремарк

Чего он, собственно, хотел? Зачем сопротивлялся? Зачем восставал? Жизнь предлагала себя, а он ее отвергал. И не потому, что ему предлагалось слишком мало, — напротив, слишком много. Неужели нельзя уразуметь это без того, чтобы над головой не пронеслась гроза кровавого прошлого? Он вздрогнул. Сердце, подумал он. Сердце! Как оно готово на все отозваться. Как учащенно бьется оно! Окно, одиноко светящееся в ночи, отсвет другой жизни, неукротимо бросившейся ему навстречу, открытой и доверчивой, раскрывшей и его душу. Пламя вожделения, блуждающие огни нежности, светлые зарницы, вспыхивающие в крови… Все это было знакомо, давно знакомо, настолько, что казалось, сознание никогда больше не захлестнет золотистое смятение любви… И все-таки он стоит ночью перед третьеразрядным отелем, и ему чудится — задымился асфальт, словно с другой стороны земли, сквозь весь земной шар, с голубых Кокосовых островов пробивается тепло тропической весны, оно просачивается через океаны, через коралловые заросли, лаву, мрак, мощно и неодолимо прорывается здесь, в Париже, на жалкой улице Понселе, в ночи, полной мести и прошлого, неся с собой аромат мускуса и мимозы… И вдруг непонятно откуда приходит умиротворение…

«Шехерезада» была переполнена. Жоан сидела в обществе нескольких мужчин. Она тотчас заметила Равика. Он остановился в дверях. Зал тонул в дыму и музыке. Сказав что-то своим соседям по столику, Жоан быстро подошла к нему.

— Равик…

— Ты еще занята?

— А что?

— Уйдем отсюда.

— Но ты ведь сказал…

— С этим покончено. Ты еще занята?

— Нет. Надо только предупредить вон тех за столиком, что я ухожу.

— Поскорее… Жду тебя у входа, в такси.

— Хорошо. — Она остановилась. — Равик…

Он посмотрел на нее.

— Ты пришел ради меня? — спросила она.

Он помедлил с ответом.

— Да, — тихо сказал он. Ее трепетное лицо тянулось ему навстречу. — Да, Жоан. Ради тебя. Только ради тебя!

Она просияла.

— Пойдем, — сказала она. — Пойдем! Что нам за дело до этих людей.

Они ехали по улице Льеж.

— Что случилось, Равик?

— Ничего.

— Я так испугалась.

— Забудь. Ничего не случилось.

Жоан посмотрела на него.

— Мне показалось, ты никогда больше не придешь.

Он наклонился к ней. Она дрожала.

— Жоан, — сказал он. — Не думай ни о чем и ни о чем не спрашивай. Видишь огни фонарей и тысячи пестрых вывесок? Мы живем в умирающее время, а в этом городе все еще клокочет жизнь. Мы оторваны от всего, у нас остались одни только сердца. Я был где-то на луне и теперь вернулся… И ты здесь, и ты — жизнь. Ни о чем не спрашивай. В твоих волосах больше тайны, чем в тысяче вопросов. Впереди ночь, несколько часов, целая вечность… пока за окном не загремит утро. Люди любят друг друга, и в этом — все! Это и самое невероятное, и самое простое на свете. Я это почувствовал сегодня… Ночь растаяла, преобразилась в цветущий куст, и ветер доносит аромат земляники… Без любви человек не более чем мертвец в отпуске, несколько дат, ничего не говорящее имя. Но зачем же тогда жить? С таким же успехом можно и умереть…

Свет фонарей врывался в окна такси, как вращающийся луч маяка в темноту судовой каюты. Глаза Жоан на бледном лице казались то прозрачными, то совсем черными.

— Мы не умираем, — прошептала она, прижимаясь к Равику.

— Нет. Мы не умираем. Умирает время. Проклятое время. Оно умирает непрерывно. А мы живем. Мы неизменно живем. Когда ты просыпаешься, на дворе весна, когда засыпаешь — осень, а между ними тысячу раз мелькают зима и лето, и, если мы любим друг друга, мы вечны и бессмертны, как биение сердца, или дождь, или ветер, — и это очень много. Мы выгадываем дни, любимая моя, и теряем годы! Но кому какое дело, кого это тревожит? Мгновение радости — вот жизнь! Лишь оно ближе всего к вечности. Твои глаза мерцают, звездная пыль струится сквозь бесконечность, боги дряхлеют, но твои губы юны. Между нами трепещет загадка — Ты и Я, Зов и Отклик, рожденные вечерними сумерками, восторгами всех, кто любил… Это как сон лозы, перебродивший в бурю золотого хмеля… Крики исступленной страсти… Они доносятся из самых стародавних времен… Бесконечный путь ведет от амебы к Руфи, и Эсфири, и Елене, и Аспазии, к голубым Мадоннам придорожных часовен, от рептилий и животных — к тебе и ко мне…

Она прижалась к нему и не шевелилась, бледная, самозабвенно преданная, а он склонился над ней и говорил, говорил; и вначале ему чудилось, будто кто-то заглядывает через плечо, какая-то тень, и, смутно улыбаясь, беззвучно говорит вместе с ним, и он склонялся все ниже и чувствовал, как она устремляется ему навстречу… Так было еще мгновение… Потом все исчезло…

XIII

— Скандал! — сказала дама с изумрудами, сидевшая напротив Кэт Хэгстрем.

— Потрясающий скандал! Весь Париж смеется. Ты знала, что Луи гомосексуалист? Наверняка нет. Да и никто не знал; он отлично маскировался. Лина де Ньюбур официально считалась его любовницей. И вот представь себе: неделю назад он возвращается из Рима на три дня раньше, чем обещал, отправляется вечером на квартиру к этому Ники — хочет сделать ему сюрприз, — и кого бы ты думала он там застает?

— Свою жену, — сказал Равик.

Дама с изумрудами взглянула на него. У нее был такой вид, будто она только что узнала о банкротстве своего мужа.

— Вы уже слышали эту историю? — спросила она.

— Нет. Но иначе и быть не могло.

— Не понимаю, — сказала она с нескрываемым изумлением. — Как это вы догадались?

Кэт улыбнулась.

— Дэзи, у доктора Равика своя теория. Он называет ее систематикой случая. По его теории, самое невероятное почти всегда оказывается наиболее логичным.

— Как интересно! — Дэзи улыбнулась, хотя по всему было видно, что ей вовсе не интересно. — Никто бы ни о чем и не узнал, — продолжала она, — но Луи закатил дикую сцену… Он был вне себя. Переехал в отель «Крийон». Хочет развестись. Все только и гадают, какую он придумает причину. — Она откинулась на спинку кресла, вся — ожидание и нетерпение. — Ну, что ты скажешь?

Кэт бросила быстрый взгляд на Равика. Он рассматривал ветку орхидеи, лежавшую на столе между картонками от шляп и корзиной с виноградом и персиками, — белые цветы, похожие на бабочек, испещренных сладострастными красными сердечками.

— Невероятно, Дэзи, — сказала Кэт. — Поистине невероятно!

Дэзи упивалась произведенным ею эффектом.

— А вы что скажете? Этого вы, конечно, предвидеть не могли, не так ли? — спросила она Равика.

Он бережно вставил ветку орхидеи в узкую хрустальную вазу.

— Нет, действительно не мог.

Дэзи, удовлетворенно кивнув, взяла свою сумку, пудреницу и перчатки.

— Надо бежать. У Луизы в пять коктейль. Будет ее министр. Чего только там не наслушаешься! — Она встала. — Между прочим, Фреди и Марта снова разошлись. Она вернула ему драгоценности. Уже в третий раз. И всегда это производит на него впечатление. Доверчивый барашек. Думает, его любят ради его самого. Он вернет ей все, да еще даст хороший кусочек в придачу. Как обычно. Он, бедняга, еще ничего не знает, а она уже успела присмотреть кое-что у Остертага. Он всегда там покупает. Рубиновую брошь — четырехугольные крупные камни, чистейшая голубиная кровь. Да, Марта умна. Дэзи поцеловала Кэт.

— Прощай, моя кошечка. Теперь, по крайней мере, будешь знать, что творится на свете. Ты скоро выберешься отсюда? — Дэзи посмотрела на Равика.

Он перехватил взгляд Кэт.

— Еще не скоро, — сказал он. — К сожалению, не скоро.

Он подал Дэзи шубку. Она носила темную норку без воротника. Жоан такая бы пошла, подумал он.

— Приходите как-нибудь вместе на чашку чаю, — сказала Дэзи. — По средам у меня почти никого не бывает. Посидим, поболтаем. Никто не помешает. Я очень интересуюсь хирургией.

— С удовольствием приду.

Равик закрыл за ней дверь и вернулся обратно.

— Красивые изумруды, — сказал он.

Кэт рассмеялась.

— Вот из чего прежде складывалась моя жизнь, Равик. Вы можете это понять?

— Что ж тут непонятного? Просто великолепно, если можешь так жить. Никаких волнений.

— А я этого уже не понимаю.

Кэт встала и, осторожно ступая, подошла к кровати.

Равик наблюдал за ней.

— В общем, не важно, где жить, Кэт. Больше или меньше удобств — не в этом главное. Важно только, на что мы тратим свою жизнь. Да и то не всегда.

Кэт забралась с ногами на кровать. У нее были длинные красивые ноги.

— Все становится неважным, — сказала она, — если пролежишь несколько недель в постели, а потом снова начинаешь ходить.

— Вам не обязательно оставаться здесь. Хотите — переезжайте в «Ланкастер», только непременно возьмите сиделку.

Кэт отрицательно покачала головой.

— Я останусь здесь, пока не наберусь сил для дороги. Тут я буду надежно укрыта от всех этих Дэзи.