Чтение. Письмо. Эссе о литературе - Уистан Оден

Тех городов, где ждем (и умираем)

Ее пришествия. Она же — остается

Прозрачным словом, вложенным в уста

Самой себя. Ты это тоже знаешь.

3

Отворяй, погост, врата!

Вильям Йейтс идет сюда.

Все поэмы — позади,

Засыпай землей, клади

С горкой, чтобы Божий глас

Не будил его. Для нас

Мир спустил своих собак

Злобных наций в Божий мрак.

В каждом взоре до краев

Поражение боев

За мыслительный процесс,

Горечь моря, снежный бес.

Так ступай, поэт. На дне

В полуночной тишине

Голос твой дойдет до нас

И волшебный твой рассказ.

На отточенных стихах

Человечество как прах;

Пой несчастия судьбы

Человеческой толпы.

Сердце — лучший проводник:

Бьет души твоей родник

На сердечном пустыре

И людей ведет к хвале.

Февраль 1939

ПИСЬМО ЛОРДУ БАЙРОНУ[105]

Простите, лорд, мне вольный тон, какой

Я выбрал для письма. Надеюсь, вы

Оцените мой труд, как таковой:

Как автор — автора. Поклонников, увы,

Послания к поэтам не новы,

Могу представить, как осточертели

И вам, и Гарри Куперу, и Рэли

Открытки типа: «Сэр! Люблю стихи,

Но «Чайльд Гарольд», по-моему, тоска».

«Дочь пишет прозой много чепухи».

Попытки взять взаймы до четверга,

Намеки на любовь и на рога

И то, что отбивает всю охоту:

В конце письма приложенное фото.

А рукописи? Каждый Божий день.

Я думаю, что Поп был просто гений

И что теперь его немая тень

Довольна массой новых достижений

На уровне межличностных сношений:

Железные дороги, телеграммы,

О чем твердят рекламные программы.

Со времени Реформы англичан

Вам в церковь не загнать. Который год

Для исповедей каждый протестант

Использует почтовый самолет.

Писатель, приготовив бутерброд,

За завтраком их должен съесть. Зане

Их выставит в уборной на стене.

Допустим, я пишу, чтоб поболтать

О ваших и моих стихах. Но есть

Другой резон: чего уж там скрывать —

Я только в двадцать девять смог прочесть

Поэму «Дон Жуан». Вот это вещь!

Я плыл в Рейкьявик и читал, читал,

Когда морской болезнью не страдал.

Теперь так далеко мой дом и те —

Неважно, кто — вокруг сплошной бедлам:

Чужой язык подобен немоте

И я, как пес, читаю по глазам.

Я мало приспособлен к языкам —

Живу, как лингвистический затворник,

И хоть бы кто принес мне разговорник.

Мысль вам писать ко мне пришла с утра

(Люблю деталь и прочий мелкий вздор).

Автобус шел на всех парах. Вчера

Мы были в Матрадауре. С тех пор

Мне слезы сокращали кругозор —

Я, кажется, простыл в Акуриери:

Обед опаздывал и дуло из-под двери.

Проф Хаусмэн в столичных «Новостях»

Был первым, кто сказал: недомоганья —

Простуда, кашель, ломота в костях —

Способствуют процессу созиданья.

(А впрочем, климат — это ерунда) —

Я сделаю еще одно признанье:

Любовный стих рождается из всхлипа

Не чаще, чем из кашля или гриппа.

Но в этом убедительного мало:

Писать — пиши; какого черта вам?

Начну, как полагается, с начала.

Я складывал в дорогу чемодан:

Носки, китайский чай и прочий хлам,

И спрашивал себя, что мне читать

В Исландии, куда мне путь держать.

Я не читаю Джефри на закате,

В курилке не листаю эпиграмм.

Как Троллопа читать в уездном граде?

А Мэри Стоупс — в утробе? По стихам

Я вижу, вы со мной согласны т а м.

Скажите, и на небе грамотеи

Читают лишь фашистские хореи?

Я слышал непроверенные слухи,

Что с юмором в Исландии беда,

Что местность там холмистая, и сухи

Бывают дни, и климат хоть куда

Короче, я вас взял с собой без визы

За легкость и тепло. За civilise[106].

Но есть в моем узле еще одна.

Признаюсь, я чуть было не отправил

Письма Джейн Остен. Но решил — она

Вернет конверт, не прочитав письма,

И мысль об этом вовремя оставил.

Зачем мне унижение в наследство?

Достаточно Масгрейва или Йейтса.

Потом — она прозаик. Я не знаю,

Согласны вы со мной на этот счет,

Но проза как искусство, я считаю,

Поэзии дает очко вперед.

Прозаики в наш век наперечет —

Талант и сила воли вместе редки,

Как гром зимой и попугай без клетки.

Рассмотрим стихотворца наших дней:

Ленивый, неразборчивый, угрюмый, —

Он мало чем походит на людей.

Его суждения о них порой бездумны,

Моральные понятия безумны,

И, как бы ни были прекрасны обобщенья, —

И те — плоды его воображенья.

Вы умерли. Кругом была зима,

Когда четыре русских великана

В России доводили до ума

Великий жанр семейного романа.

Жаль Остен, что ушла от нас так рано.

Теперь роман — знак правых убеждений

И прочих нездоровых отклонений.

Не то чтобы она была надменной,

Покуда тень с характером, то ей

И в бытность тенью кажется отменной

Способность ваша встряхивать людей.

А впрочем, это вздор. Скажите ей

Что здесь, внизу, она неповторима

И верными потомками любима.

Она всегда умела удивлять.

Джойс рядом с ней — невинен, как овца.

Мне страшно надоело наблюдать,

Как средний класс от первого лица

Твердит о пользе медного сырца,

Решив лишь после трезвых размышлений

Проблему социальных отношений.

Итак, я выбрал вас. Мой пятисложник

Возможно, ждет чудовищный провал.

Возможно, я все сделал как сапожник,

Но, видит Бог, я славы не искал,

А счастье, как Б. Шоу отмечал,

Есть погружение. Вот что спасает эту

Эпистолу покойному поэту.

Любые сумасбродные посланья

Выходят с приложением. В моем

Конверте вы найдете расписанья,

Рисунки, схемы, вырезки, альбом

С любительскими карточками в нем

И прочие подробности пейзажа,

Сведенные по принципу коллажа.

Теперь о форме. Я хочу свободно

Болтать, о чем придется, всякий вздор;

О женщинах, о том, что нынче модно,

О рифмах, о самом себе. Курорт,

Где ныне моя Муза пьет кагор,

Все больше к пустословию склоняет,

Покуда злоба дня не отвлекает.

Октава, как вы знаете, отличный

Каркас для комплиментов, но увы

Октава для меня — вопрос трагичный.

Рассмотрим семистрочник. С той поры,

Как Джефри Чосер помер, для игры

Он не пригоден. Что ж, я буду первым,

Как кванты церкви, действовать на нервы.

Строфа попроще в наши дни не в моде.

Все, кроме Милна, хором, в унисон

Ее, бедняжку, держат за demode[107],

Что, в общем, странно. Где же здесь резон

Устроить для нее такой загон,

Что после сказок Беллока и мессы

Ей место на страницах желтой прессы.

«Трудов и дней прекрасен древний культ».

Желание быть первым на Парнасе

Подходит больше для Quincunque Vult[108],

Как лишний пропуск в рай, когда в запасе

Он есть. Да будет ныне в общей массе

Закон Gerettet, не Gerichtet[109] и т. д.

А впрочем, что писать о ерунде.

В конце концов Парнас стоит не только

Для профи-скалолазов, как ваш брат.

Там пригороды есть, там есть не столько

Вершина, сколько парк. Я буду рад

Жить вместе с Бредфордом. Ходить на водопад.

Пасти своих овец, где пас их Дайер,

И пить свой чай, как это делал Прайер.

Издатель для поэта — лучший друг.

Богатый дядя самых честных правил

(Надеешься на это, если вдруг).

Меня издатель любит, ибо сплавил

В такую даль. И денег мне оставил.

Короче, я ни разу, милый сэр,

Не слышал, как ворчат на Рассел-сквер.

Тогда я был вне всяких подозрений.

Теперь, боюсь, терпению конец.

В моем письме так много отвлечений

От темы, что ни жанр, ни истец

Не выдержат (рифмую — «молодец»).

Издатель мне предъявит счет по праву

Банкрота, чей кредит пропал во славу

Моих причуд. Итак, мой шанс ничтожен:

Попробуй столько строчек одолей!

Увы, я не Д. Лоуренс, кто может,

Вернувшись, сдать свой текст за пару дней.

Я даже не Эрнест Хемингуэй —

Я не люблю спортивных начинаний

В поэзии. И мелочных изданий.

Но здесь, в моем письме, — дверной косяк.