Том 3. Стихотворения, 11972–1977 - Борис Слуцкий

СТОЛЕТЬЯ В СРАВНЕНЬЕ

Девятнадцатый век отдаленнееи в теориии на практикеи Танзании,и Японии,и Австралии,и Антарктики.Непонятнее восемнадцатогои таинственнее семнадцатого.Девятнадцатый век — исключение,и к нему я питаю влечение.

О, пускай исполненье отложеноим замысленных помыслов всех!Очень много было хорошего.Очень много поставлено вех.

Словно бы впервые одумалосьи, одумавшись, призадумалось,оценило свое калечестворазнесчастное человечество.И с внимательностью осторожноюпожалело впервые оноженщину,              на железнодорожноес горя          бросившуюся                                 полотно.

Гекатомбы и армагеддоныдо и после,но только тогдаиндивидуального стонаобщаяне глушила беда.

До и послеот славы шалели,от великих пьянели идей.В девятнадцатом веке жалели,просто так — жалели людей.

Может, это и не годитсяи в распыл пойдет,и в разлом.Может, это еще пригодитсяв двадцать первом и в двадцать втором.

ВЕЧЕРНИЙ АВТОБУС

Смирно ждут автобус —после смены все ведь, —нехотя готовясь —нечего поделать —и к тому, что тесно,и к тому, что душнои неинтересно,а вот так, как нужно.

Двадцать остановок,тридцать километровв робах и обновах,с хрустом карамелек,с шорохом газетным —плохо видно только.Тридцать километроввытерпим тихонько.

А в окошко тянетзапахами сада.Может, кто-то встанет:я, наверно, сяду.А в окошко веетзапахами леса,и прохладный ветеррасчудесно лезет.

И пионерлагерьзвуки горна тычет,и последний шлягермой сосед мурлычет.

И все чаще, чаще,и все пуще, пущевеет запах чащи,веет запах пущи.И ночное неболезет в дом бегучий,и спасенья нетуот звезды падучей.

КУЗЬМИНИШНА

Старуха говорит, что три рубляза стирку — много.И что двух — довольно.Старуха говорит, что всем довольна,родила б только хлебушко земля.

Старуха говорит, что хорошоживети, ежели войны не будет,согласна жить до смерти.Молокос картошкойпить и есть в охотку будет.

Старуха говорит, что над рекоюона вечор слыхала соловья.— Пощелкал, и всю хворьсняло рукою.Заслушалась,зарадовалась я!

КОНЦЕРТ В ГЛУБИНКЕ

Пока столичные ценителивпивают мелос без конца,поодаль слушают певца,народных песен исполнителя,здесь проживающие жители:казах в железнодорожном кителе,киргиз с усмешкой мудреца —поодаль слушают певца.

Им текст мелодии нужней,а что касается мелодии,она живет в своем народе, инарод легко бытует в ней.

Понятно им, что не понятнодля кратковременных гостей.Что проезжающим понятно,их пробирает до костей.

Убога местная эстрадаи кривобока без конца,но публика и этой рада:поодаль слушает певца.

А он, как беркут на ладони,на коврике своем сидит,пока стреноженные конижуют траву. Он вдаль глядит,и струны он перебираети утирает пот с лица.А он поет. А он играет.А те, чей дух в груди спирает,поодаль слушают певца.

СЕМЕЙНАЯ ССОРА

Ненависть! Особый привкус в супе.Суп — как суп. Простой бульон по сути,но с щепоткой соли или перцу —даром ненавидящего сердца.

Ненависть кровати застилает,ненависть тетради проверяет,подметает пол и пыль стирает:из виду никак вас не теряет.

Ничего не видя. Ненавидя.Ничего не слыша. Ненавидя.Вздрагивает ненависть при видевашем. Хвалите или язвите.

А потом она тихонько плачет,и глаза от вас поспешно прячет,и лежит в постели с вами рядом, впотолок уставясь долгим взглядом.

МЕЛОЧЬ ПОД НОГАМИ

Хорошо заработать деньги.Большущие!Еще лучше — просто найти в травеэти гривенники, терпеливо ждущие,эту бронзу — по копейке, по две.

Если под ноги взглядываешь умеючии при этом больших новостей не ждешь,ни за что не пройдешь мимо медной мелочи!Никогда не пройдешь!

Замечаешь сначала, орел или решка.Все равно, орел или решка!Усмешкаот подарка не столь уж щедрой судьбыпроползает меж верхней и нижней губы.

В регулярном, как Петербург петровский,мирелюдям хочется и рублей,и случайной мелочи, звонкой, броской,и викторий гром,и блеск ассамблей.

В мире жесткой плановой необходимостии бредущих по расписанью ракетхорошо из-под шкафа метлою выместизапропавший век назад брегет.

Хорошо, что еще не списан случайсо счетов, не сброшен со стола,хорошов традиции самой лучшейиногда сказать:была — не была!

ЗАШЕДШИЙ РАЗГОВОР

Д. Самойлову

Разговор зашел как гость,словно в гости гость заходит.Он зашел и не уходит,хоть идет и вкривь и вкось.

Он зашел издалека,и дорога разговоране проста и не легка.Он уйдет теперь не скоро.

Не боится он угроз,женских слез,чужого толка,раз уж онзашел всерьез,если онзашел надолго.

Не щадя ночного сна,даже утренней работы,выяснитвсе доясна,разрешит он все заботы.

ЗНАКОМСТВО С НЕЗНАКОМЫМИ ЖЕНЩИНАМИ

Выполнив свой ежедневный урок —тридцать плюс-минус десять строк,это примерно полубаллада, —я приходил в состояние лада,строя и мира с самим собой.Я был настолько доволен судьбой,что — к тому времени вечерело —в центр уезжал приниматься за дело.

Улицы Горького южную частьмерил ногами я, мчась и мечась.Улицу Горького после войнывы, поднатужась, представить должны.Было там людно, и было там стадно.Было там чудно бродить неустанно,всю ее вечером поздним пройти,женщин разглядывая по пути,женщин разглядывая и витрины.Молодость! Ты ведь большие смотрины!

Мой аналитический ум,пара штиблет и трофейный костюм,ног молодых беспардонная резвость,вечер свободный, трофейная дерзость —много Амур мне одалживал стрел!Женщинам прямо в глаза я смотрел.И подходил. Говорил: — Разрешите!В дружбе нуждаетесь вы и в защите.Вечер желаете вы провести?Вы разрешите мне с вами — пойти!

Был я почти что всегда отшиваем.Взглядом презрительным был обдаваеми критикуем по части манер.Был даже выкрик: — Милиционер!Внешность была у меня выше средней.Среднего ниже были дела.Я отшивался без трений и прений.Вновь пришивался: была не была!

Чем мы, поэты, всегда обладаем,если и не обладаем ничем?Хоть не читал я стихи никогда им —совестно, думал, а также — зачем? —что-то иные во мне находилии не всегда от меня отходили.Некоторые, накуражившись всласть,годы спустя говорили мне мило:чем же в тот вечер я увлеклась?Что же такое в вас все-таки было?

Было ли, не было ли ничего,кроме отчаянности или напора, —задним числом не затею я спорапосле того, что было всего.

Матери спрашивали дочерей:— Кто он? Рассказывай поскорей.Кто он? — Никто. — Где живет он? — Нигде.— Где он работает? — Тоже нигде. —Матери всплескивали руками.Матери думали: быть ей в беде —и объясняли обиняками,что это значит: никто и нигде.

Вынес из тех я вечерних блужданийнесколько неподдельных страданий.Был я у бездны не раз на краю,уничтожаясь, пылая, сгорая,да и сейчас я иных узнаю,где-нибудь встретившись, и — обмираю.

«Молодая была, красивая…»