Полное собрание сочинений. Том 23. Лесные жители - Василий Песков

Растущий рак защитные свои доспехи меняет, линяя в первые годы часто, а в последние редко или совсем не линяет. Линяющий рак — легкая добыча для рыб. Зная свою уязвимость, мягкотелые раки носа не кажут из нор. Но выдры, норки, сомы нс брезгуют им и в жестких доспехах.

Сами раки питаются всем, что могут схватить клешнями, — мелкими лягушками, головастиками, улитками, личинками насекомых, не брезгуют и даже охотно поглощают всякую мертвечину. На ее запах они и забредают в ловушки.

Держатся раки излюбленных мест, днем прячутся в норках, хватая, однако, все, что движется мимо, а ночью «прогуливаются», продолжая уже активно охотиться. Пойманные раки «шепчутся» — трутся в мешке или в ведерке жесткими своими доспехами.

Раки живучи. Дышат в воде пучками волокон под панцирем, и, если раков смочить, помещая в мокрый мох, сохранить живыми их удается несколько дней.

В случае особо неблагоприятных условий есть у раков «резервное дыханье» — кислородом организм обеспечивается разложением припасенного в мышцах вещества гликогена. Это и позволяет перевозить раков охлажденными на дальние расстояния.

Кто ел раков, знает: в полости под хитином хранят они плоские аккуратные камешки (гастролиты), похожие на маленькие жернова. Это запас вещества, из которого при линьке вырастают защитные их одежды.

Размеры раков невелики. С ладонь взрослого человека рак считается крупным. А в южных водах попадались ранее «лапти» сантиметров под тридцать в длину. Сейчас бесконтрольный вылов не дает ракам и в южных водах достигнуть впечатляющих величин.

«Рак — не еда, баловство», — говорил в нашем селе старик-рыболов по прозвищу Селявка.

И в самом деле съедобного вещества в раке мало, но оно вкусное, и в России это лакомство всегда соседствовало с пивом — ведро раков компания из трех-четырех человек опорожняла за полчаса.

Любят раков везде, но особое к ним отношенье у гурманов-французов. В XIX веке Россия поставляла на внешний рынок более тридцати миллионов раков. Деликатная эта продукция требовала особой транспортировки — раки потребителям доставлялись только живыми. «Во время закладки в котел раки должны шевелиться», — говорят повара. Раком, сваренным мертвым, можно отравиться, что и случилось со мной в Сомали — после надоевшего спагетти я с аппетитом съел в ресторане морского рака лангуста, а он перед варевом, возможно, целые сутки уже не шевелился. При африканской жаре этого было довольно, чтобы лакомство превратилось в еду опасную. Отравление было столь сильным, что я лежал в постели, не способный даже рукой шевельнуть. Вот почему повара во Франции, получив экзотическую продукцию, сразу смотрят: шевелится или не шевелится?

Есть на этот счет даже байка, похожая на правду.

Из парижского ресторана в Ростов пришел факс: «Раки мертвые». В ответ пошло сообщение: «Они не мертвые, они уснули». Реакция Парижа была такой: «Но они ж не проснулись».

Спрос на раков поныне везде велик. Но, пораженные повальной болезнью в середине прошлого века, они только теперь понемногу начали возрождаться.

Часто раков варят прямо у речки, где пойманы, но если их где-нибудь продают, смотрите внимательно: шевелятся или не шевелятся. И вареного рака легко определить, каким был он сварен. Если шептала загнуты крючком, значит, раки в руках у повара были живыми, а если же «рачий хвост» выпрямлен, значит, раки варились уже «уснувшими», и эта еда опасна — неизвестно, когда уснули: сегодня или позавчера.

Вот такое оно существо, пресноводный рак, — древнейший житель планеты. У него много родни (две тысячи разных видов) — морские омары (огромная копия раков пресной воды), лангусты, многочисленные крабы, креветки. Все они пришли из времен, когда человека на земле еще не было.

Фото автора. 31 июля 2008 г.

Мещерская драма

(Окно в природу)

В мещерских лесах у лесничества Курша увидели мы братскую могилу. Война в эти места не дошла. Отчего погибло так много людей?

Стали расспрашивать и узнали трагедию, о которой следует рассказать.

В мещерском болотистом крае на возвышеньях стоят сухие боры. Безлюдны и молчаливы эти леса. Деревья тут умирают стоя. Кора опадает, и старые сосны стоят нагими. От этого лес кажется мрачным. Кажется, что человек тут никогда не ходил. Только синицы, кукушки, голуби клинтухи и черные дятлы владеют лесом.

Вода встречается то и дело. Временами опасаешься сбиться с пути, обходя колдобины одну задругой. Иногда ноги уходят в податливый мох, и только там, под зеленой периной, чувствуешь воду. Но чуть возвышенность — и опять сушь. Под соснами — мох, в сырую погоду мягкий, как губка, и ломкий, сухой, как порох, в недождливое время. В сухую пору упадет одна искра, и лес этот вспыхнет, как факел.

Это служилось летом 1936 года. В стоящем на краю леса селе Колтуки я разыскал стариков, видевших знаменитый пожар. И вот что записал со слов колхозника Клемёнова Григория Ефимовича.

«Лето было сухое. Пожаров ждали. Отчего случился пожар, никто не знает. Я с бабами в тот день косил отаву в лесу. День был ветреный. Мы присели перекусить, и вдруг вместе с запахом дыма услышали гул, как будто пролетало несколько самолетов. Я сразу понял: это пожар. И все мы кинулись через воду на болотистый островок…

Такого огня я не видел даже и на войне. Он несся по лесу со страшным ревом. И скорость его была такая, что убежать из леса в тот день мало кому удалось. Огонь накрыл косарей, грибников, лесорубов. Возчики леса, как потом оказалось, распрягли лошадей и пытались вскачь уйти от огня.

Все живое погибло: коровы, лошади, лоси, мелкие звери и птицы. Караси сварились в лесных бочагах. Стена огня шла по борам с ревом бешеной скоростью. Казалось, лес не горел, а взрывался. Вихри огня и черного дыма поднимались высоко вверх. Пожары от падавших сверху огненных «шапок» начинались в разных местах. Мне казалось тогда: весь мир занят огнем.

Деревня наша, отделенная от леса болотцем и полосой поля, задыхалась в дыму. Из всех домов барахлишко повыносили, ждали, вот-вот где-нибудь вспыхнет. Горела рожь, дымились сухие луга.

Деревню пожар миновал — поле остановило огонь, он пошел лесом, влево от нас. И тут мы опомнились: а Курша? Она в трех километрах в лесу. Как раз через Куршу прошел огонь. Кинулись… Курши нет! Как будто и не было сотни домов. Людей тоже не было… Через день схоронили тех, кого разыскали…»

Я попытался найти кого-нибудь из свидетелей гибели Курши. Наконец мне сказали: лесник Павел Иванович Большов и жена его Анна Архиповна жили в Курше. В тот день они чудом спаслись и знают, как это было.

Я разыскал стариков на одном из кордонов и записал рассказ Анны Архиповны.

«Вот видите, кутаю ноги шалью. С того самого дня ходить как следует не могу… В Курше мы жили с мужем. Тут же в поселке жили и наши родственники. Курша была центром лесных разработок. Там было несколько лесопилок, большие склады брусьев и досок, был клуб почти на тысячу мест, дома, постройки — все, разумеется, деревянное.

Пожар заметили накануне. 3 августа ветер потянул в сторону Курши, и появилась опасность… Через час стало ясно: надо немедленно уезжать. Подали узкоколейный поезд, груженный дровами, и на него спешно стали сажать детей и женщин. Кто-то не поспевал, кого-то ждали, кто-то бежал на поезд с охапкой имущества, ставили на платформы ящики с курами.

Мужчины не все садились — возникла мысль отстоять Куршу. Промедлили. Поезд уходил в момент, когда Курша вспыхнула, как спичечный коробок. С платформы я видела сзади ревущий огонь и закрыла руками глаза от ужаса.

Поезд тоже далеко не ушел. Огонь успел перерезать дорогу. Все горело: лес по сторонам от пути, шпалы, деревянные мостики. Загорелись дрова на платформах, и люди оказались на бегущем по рельсам костре.

Мой муж ехал кондуктором поезда. Когда паровоз зарылся носом на сгоревшем мосту, муж подбежал, подхватил меня под руки, заставил бежать вместе с ним. Кинулись сквозь огонь. У меня обгорели ноги, и не помню, каким уж образом очутилась я на сосне. Муж привязал меня ремнем к дереву, и я не упала. Потеряла сознанье, глядя, как от поезда остается только железный остов. Там в числе многих людей была моя мать, братья, две сестры и сноха…

В Курше спаслось считанное число людей.

Несколько человек догадались забежать в пруд, накрывшись мокрым одеялом. Мой отец спасся в картофельной борозде. Сгорело все. Горели даже срубы в колодцах.

В этот же день погибло несколько лесных деревушек, хуторов, сторожек, кордонов… Из Москвы приезжал Калинин — утешить людей. Но чем тут можно было утешить?»

Об этой драме в нашей газете я писал еще в 1969 году. С тех пор, услышав о пожаре в лесах, сразу вспоминал Куршу. Мещера с ее сосняками — пожароопасное место, не случайно у домов лесных деревень тут часто видишь каменные амбары — в них на лето переносится все, что может стать добычей огня.