На солнце и в тени - Марк Хелприн

– Я хочу, чтобы ты целовал меня в тысячах разных мест.

Они пошли на юг по Саттон-плейс, обнимая друг друга за талию и соприкасаясь плечами, а горничные Хейлов в черно-белых одеждах прижимались к окнам, пока гуляющая пара не скрылась из вида за углом и не исчезла в городе.

13. Билли и Эвелин

Пенсильванский вокзал представлялся Гарри вратами в подземный мир. Когда они с Кэтрин сидели в кафе-автомате и разговаривали об архитектуре, чтобы не начать говорить о том, что зарождалось между ними, или, вернее, о том, что всегда было между ними, он сказал о Центральном вокзале и его великом собрате: «Да поможет Бог городу, если их снесут, как предлагается. Не знаю зачем. Это станет первым актом национального самоубийства». Но в прошлый раз, вместо того чтобы войти в здание Пенсильванского вокзала, он спустился на станцию метро «Ямайка», чтобы сесть на поезд до Ист-Хэмптона и добраться в «Джорджику». Теперь, однако, ему предстояло встретиться с Кэтрин среди грандиозных колонн и арок. На каждом квадратном футе громадной территории Пенсильванского вокзала кого-то видели в последний раз, кто-то обнимался с семьей, а затем исчезал, словно пронзая потолок и возносясь так высоко, что приходилось запрокидывать голову, чтобы его разглядеть. Слишком многим солдатам и их родителям, женам и детям этот вокзал давал последнюю возможность побыть вместе.

Мейер Коупленд отменил договоренность с сыном, который в военной форме и с вещевым мешком за плечами пришел к нему в цех. Они решили проститься там, но Мейер передумал.

«Хочешь поехать со мной на поезде? – риторически спросил Гарри. – До самой Джорджии? Хочешь поступить в мою часть?» «Хотел бы, если бы это было возможно», – ответил отец, имея в виду не вместе с ним, а вместо него.

Они молча стояли у ворот – сын, занятый мыслями о будущем, и отец, желающий удержать настоящее. Когда просигналил поезд, они обнялись. Мейер был одет в твидовый пиджак с заплатами на локтях. Он был стар, бородат, не вполне здоров, и годы сделали его меньше ростом. Он сказал своему единственному ребенку, что любит его, а затем Гарри пришлось поспешить, чтобы не опоздать на поезд. Спустившись по лестнице, он на миг оглянулся и увидел неподвижно стоявшего отца, мимо которого проходили сотни людей.

Место, где он в последний раз видел отца, притягивало его внимание как магнит, когда он впервые с 1942 года спускался по этой лестнице, теперь не чтобы отправиться в армию, но чтобы дождаться Кэтрин. На него посмотрел полицейский – возможно, невидимое бремя, которое нес Гарри, искажало его походку. На том самом месте две молодые матери собрали в кучу троих детей и багаж и занимались надеванием шляп, завязыванием шнурков, вытаскиванием вещей из чемоданов. По тому, как они были одеты и какие игрушки держали дети, можно было предположить, что они собираются на побережье Джерси, если только женщины не были настолько раскрепощенными, чтобы носить соломенные шляпы и сарафаны в центре Филадельфии. Они закрывали мрамор, на котором стоял отец, и он знал, что тот был бы счастлив, если бы мог видеть этих детей.

Оторвав взгляд от розовощеких малышей и их матерей с голыми плечами и руками, он посмотрел вверх, сквозь металлические конструкции и проникающие через закопченные окна потоки солнечных лучей – в пространство непосредственно под сводчатым потолком. Там, среди неразличимого смешения эха и голосов, ему слышался звук, похожий на пение прибоя, словно это было емкостью, в которую поднималась и где хранилась память обо всем, что произошло ниже, обо всем, что здесь говорили или чувствовали. Там, словно пойманный в ловушку дым, витали слабые следы тех минут, когда его в последний раз обнимал человек, державший его на руках, когда он родился.

Несколько минут он стоял, наблюдая, как проходят мимо солдаты, матросы и гражданские, стремясь выполнять указания своих билетов и действуя в соответствии с расписанием. Они нервно потягивали сахарную воду, выдаваемую за апельсиновый сок. Перекусывали у тележек и за прилавками, торопясь закончить трапезу, даже если времени у них было более чем достаточно. Газеты и журналы они тоже покупали поспешно, все время поглядывая на часы, словно это были приборы для измерения их постоянно растущего давления.

Потом он увидел спускавшуюся по лестнице Кэтрин. Юная женщина, почти девушка, она двигалась непринужденно, и в глазах у нее видны были ум и рассудительность, ранимость и оптимизм, доброта и любовь. Хотя она была еще очень молода, в ее манере держаться уже проступала та, которой она станет в будущем. В элегантном белом платье с жемчугом, она скромно шла по ступенькам, озаряемая потоком света.

Она двигалась все быстрее, пересекая зал, и ее внимательное и настороженное выражение менялось. Когда она подошла совсем близко, он увидел крошечные двойные полумесяцы, обрамлявшие ее улыбку, и, хотя и не любил публичных проявлений любви, забыв обо всем, поцеловал ее не один, а три раза. Последний поцелуй был, безусловно, достаточно долгим, чтобы привлечь внимание. Но на вокзале разрешались даже не лимитированные поцелуи.

– У нас десять минут, – сказал он.

– Я бы пришла раньше, но на Тридцать четвертой улице не протолкнуться. Распродажи.

– Почему мы не поехали на машине?

– Потому что машина всегда была символом моей независимости, а теперь с ее помощью я сделала то, что сильно их расстроило. Не хочу приезжать на машине. Это просто опять их заведет. Если мы приедем на поезде, будет не так вызывающе. Когда я была маленькой, всегда приезжала на поезде, потому что они выезжали еще до окончания занятий. Так лучше. И я думаю впредь держать машину в городе, чтобы ездить в Филадельфию или на север штата.

– Разве в Филадельфию не быстрее на поезде? – спросил он.

– Мне нравится ездить за город на машине, особенно теперь. Знаешь Пайн-Барренс[34] или Делавэр? Мы обязательно съездим в Филадельфию. Выедем рано, погуляем по Пайн-Барренсу, искупаемся в Делавэре, там, где река узкая и чистая, потом навестим кое-кого из моих подруг по колледжу и перекусим в «Букбиндере»[35].

– А где остановимся?

– Где угодно, только не в отеле Бенджамина Франклина. – При этих словах глаза у нее жестко сверкнули.

– Ты разбираешься в таких вещах совсем как взрослая.

– Так и есть. Я вроде разведенки. Тебя это тревожит?

– Нет. – Он наклонился, чтобы взять свой багаж, – у нее, как обычно, ничего с собой не было, весьма характерно для Хейлов, которые терпеть не могли таскать с собой сумки и чемоданы и поэтому хранили зубные щетки и пальто, казалось, по всему миру. Раздался сигнал к отходу поезда, и вокруг поднялась суета, водоворот из жатого ситца, сарафанов, соломенных шляп и безрукавок. Куртки и пиджаки люди держали под мышкой. Все устремлялись на пляжи, где было гораздо прохладнее. Пахучий влажный пар вырывался из котлов локомотивов, стоявших на холостом ходу в туннелях, к которым спускались все проходы. – Меня это не беспокоит.

– Вот и хорошо, – сказала она. – Надеюсь, мне не придется быть застенчивой или смущенной. Достаточно просто любви.

Слово «любовь» казалось ему самым красивым в английском языке, пусть даже не самым великолепным или блестящим. Это то, что вознаграждает за все лишения и вырывается после многих лет подавления так же неудержимо, как взлетает из-под воды стеклянный поплавок. Это слово цвело у него перед глазами, словно красная роза, и ложилось ему в руку, округлое и живое, как охристый голубь.

Они сидели друг против друга на отдельных местах в салон-вагоне, хотя по пятницам дневной поезд в Хэмптон, прозванный «Пушечным ядром», был переполнен. Помня об этом, она забронировала билеты. И хотя многие вокруг курили, а Кэтрин и Гарри никогда не были курильщиками, из-за открытых окон наполненный солнцем воздух был свеж, как ветер над дюнами. Подобно всем на свете влюбленным, они смотрели друг на друга, как идиоты. Она тронула его чемоданчик носком туфельки.

– Вот это чемодан. Где ты его раздобыл, хотела бы я знать?

– Его только сегодня закончили. – Он был из самой богатой, самой темной кожи, которую она когда-либо видела. – Это лучшее из того, что мы изготавливаем. У Рузвельта были такие чемоданы, но все износились. Рузвельты не очень хорошо заботились о своих вещах. Он не хотел покупать новые, поэтому мы предложили прислать красильщика, полировщика и кожевника прямо в Белый дом, чтобы почистить чемоданы. Президент сам встретил наших ребят, задал им отличный обед, и к исходу дня все чемоданы выглядели лучше, чем новые, – из-за патины. Везде, куда приезжал президент, люди видели наши изделия.

– А как насчет Трумэна?

– Мы над этим работаем. Он не любит причудливых вещей, но любит добротные. Один из наших кожевников живет в отеле «Карлайл» по соседству с Джо Мичелли, парикмахером и другом Трумэна, но это вопрос деликатный.

– У моих родителей аллергия на багаж, – сказала она. – Мы не любим тяжести. Но когда видят что-то красивое, они это признают.