Девушки, согласные на все - Маша Царева

– Почему?

– У вас сплошные проблемы, – рассмеялся Филипп. – В юности вы переживаете из-за подростковых прыщей. Потом страдаете – позвонит он или не позвонит? Любит или нет? Вам надо быть целомудренными. Если мужчина спит с кем хочет, его назовут донжуаном, а это комплимент. Женщин же, сама знаешь, как называют в подобных случаях. Во время менструации у вас портится характер, вас мучают депрессии. Вам необходимо выскочить замуж, чтобы не прослыть старой девой. Обзавестись детьми пораньше, потому что в тридцать лет сложно рожать. Женщине сложно сделать карьеру, особенно если у нее ребенок на руках. Работу приходится совмещать с домашним хозяйством, а это так утомительно. А потом… Потом начинается горечь старения. Морщинки в уголках глаз, шея теряет свежесть, седой волосок на виске. Мужчина на такое не обратит внимания, а для женщины – это трагедия. А еще позже… Еще позже, скажем, муж уходит к молоденькой. Вот тогда начинается вообще кошмар. Или я не прав? Впрочем, откуда тебе об этом знать?

– Целая лекция, – развеселилась Ева. – А мне кажется, что женщиной быть лучше. Мальчику приходится быть агрессивным, хочет он этого или нет. С детства его учат драться, даже если по натуре он пацифист. Женщина может заниматься чем хочет, и никто ее за это не осудит. А мужчина должен зарабатывать деньги, даже если ему это претит.

– Ну-ну, – перебил он. – Ты еще о ночных поллюциях вспомни.

Ева покраснела. Он знал, что ее смущает грубый «физиологический» юмор.

– А ты был когда-нибудь влюблен? – быстро переменила она тему.

– Нет, – ответил Филипп. Перед глазами мелькнуло лицо Азии – она словно смотрела на него с насмешливой укоризной, но он зажмурился, потом открыл глаза, и навязчивое видение исчезло. – Нет, никогда, – уверенно повторил он.

– И разве это не странно?

– Ничего странного, – буркнул Филипп, мгновенно охладев к разговору. – Найти человека, который тебе подходит, на самом деле очень сложно.

Ева замолчала – почувствовала, что он потерял всякий интерес к беседе.

– Пойду телевизор посмотрю, кажется, там комедия, – наконец миролюбиво сказала она, выходя из комнаты. И он был ей за это премного благодарен.

Нет, не мог он ее разгадать, никак не мог. Иногда она куда-то уходила днем. Это его настораживало. Ключей он ей так и не дал и поставил условие: либо Ева покидает квартиру на весь день и возвращается вместе с ним, либо вообще не выходит на улицу. Как правило, она предпочитала квартирный комфорт. Но иногда просыпалась пораньше, тщательно гладила свою штопаную-перештопаную блузку, накидывала на плечи тонкую куртенку, расчесывалась немного дольше обыкновенного и без всяких объяснений уходила. Филипп ее, конечно, не задерживал. Но эта внезапная самостоятельность вдруг ставшего зависимым от него человека его отчего-то раздражала. В такие дни он намеренно возвращался домой позже обычного. Она, как правило, ждала его на подоконнике в подъезде – сидела, нахохлившись, спрятав красный от холода нос в воротник куртки, утопив руки в дырявых карманах.

Зима была мягкой, а в начале марта, когда все окончательно расслабились, вдруг ударили морозы – минус двадцать! Филипп вообще понять не мог, как Ева выживает в куртенке своей и в тонких ботиночках. И ведь не простудится даже – может быть, она и в самом деле Снегурочка?

Однажды он возвращался домой в хорошем расположении духа – в «Плейхаусе» было совещание, на котором его, Филиппа, назвали вторым Патриком Демаршелье и прочили ему большое будущее. Только что он закончил снимать календарную страничку, главной героиней которой была Екатерина Лаврова. Снимали ее в заснеженном лесу – обнаженная, обнимала она березу и без улыбки смотрела в объектив.

Повинуясь какому-то неведомому ранее порыву, он завернул в галантерею и приобрел женские перчатки – дорогие, нарядные, кожаные, на меху. Ева, как всегда, вышла встречать его в прихожую, ее руки были перепачканы в тесте, а в квартире уютно пахло блинами. И, как всегда в такие вот благостные моменты, Филипп подумал, что неплохо бы оставить ее здесь в качестве домработницы. И, как всегда, спустя несколько минут с сожалением отказался от этой мысли. Слишком уж фамильярные установились у них отношения. И потом, не дарят домработницам перчаток – это дурной тон.

– Привет! Что-то ты сегодня рано. У меня еще ужин не готов.

– Так поторопись, пожалуйста. Умираю от голода.

– Есть! – Она шутливо отдала ему честь.

– Постой. Руки вымой.

– Зачем? – удивилась она.

– Так надо. Вымой же, ну!

Что ему в Еве нравилось – так это то, что она всегда готова была подчиниться без лишних вопросов. Попробовал бы он сказать такое Марьяне Вахновской! Или Азии. Первая бы замучила его вопросами и дурацкими предположениями, а вторая – скривилась бы презрительно и ответила, что вымоет руки тогда, когда захочет сама – и ни одной минуткой раньше. Это стало бы для нее делом принципа, а его пустяковую просьбу она бы непременно восприняла как посягательство на личную свободу. Хотя, может быть, он сам все утрирует? Столько лет прошло, столько лет без Азии – он уже стал забывать ее голос, запах ее волос. Придумывает себе бог знает что…

Ева возвратилась из ванной, с улыбкой протянула ему розовые влажные руки. Пальцы у нее были длинными и кривоватыми, но в целом ладонь производила приятное впечатление. Филипп был из тех мужчин, которые «западают» на красивые руки – короткопалых женщин он терпеть не мог.

Жестом Деда Мороза он извлек из кармана перчатки и одним движением надел их на ее руки. Она удивленно на него взглянула и невпопад заметила:

– День рождения у меня в декабре. Прямо перед самым Новым годом.

– А что, мужчины тебе делают подарки только по случаю дня рождения? – усмехнулся он.

– Ну да, – пожала плечами она, – на Восьмое марта еще иногда.

– Так тебе нравится? Извини уж, не мог больше смотреть, как ты мерзнешь.

Ева прижала перчатки к груди, у нее был такой вид, словно он только что, припав на одно колено, вручил ей обручальное кольцо с огромным бриллиантом.

– Спасибо… Даже не знаю, что сказать… Спасибо тебе большое. Они… они просто замечательные. Нет, честное слово, у меня никогда раньше не было такой красивой вещи!

– Да ладно тебе, скажешь тоже, – смутился Филипп.

С одной стороны, ему было приятно, с другой – неудобно, что она так благодарит его за какие-то пустяковые перчатки. Он давно не делал подарки женщинам. Однажды подарил Марьяне цветы – потратился на черные розы, которые оказались самыми дорогими из всех цветов в ларьке у метро. Она приняла букет с таким видом, словно подобные розы дарят ей каждый день. Она и не подумала закутать цветы, чтобы они не скукожились от холода. Она жестикулировала, размахивая рукой, в которой держала букет, – а Филипп не на нее смотрел, а на болтающуюся головку несчастного цветка, выглянувшую из нарядной обертки. В конце концов она вообще розы выбросила – перед самым расставанием.

– А что я Гоге скажу? – легкомысленно спросила она. – Поклонников-то у меня пока нет.

Филипп сделал вид, что все понимает, – он и действительно понимал. Зачем вызывать лишние подозрения? Он дурак, что осмелился сентиментальничать! Но неприятный осадок все равно остался – где-то в глубине души.

Иное дело Ева… Вдохновленный благодарностью, он и позже делал ей пустячные подарки. Роза в керамическом горшке – Ева едва не прослезилась и клятвенно пообещала ухаживать за цветком, как за собственным ребенком. Недорогой серебряный кулончик. Белый шоколад, который она так любила.

– Ты меня балуешь, – застенчиво говорила она, принимая очередной сувенир. А Филипп, польщенный, небрежно отвечал:

– Да что уж там. Пустяки!

В конце концов, до двадцатого марта оставалось немногим больше недели.

Конечно, Эмма расплакалась. Собственно, ничего другого он и не ожидал. Вернувшись домой, Филипп сразу же рассказал ей правду, немного смягчив акценты (например, не стал упоминать, что насильников будет трое).

Эмма слушала его, сидя на диване: колени прижаты к груди, тонкие руки скрещены, голубые глаза широко распахнуты, взгляд как у выброшенного на помойку щенка – сама оскорбленная девственность!

Будто бы не она всего сутки назад извивалась на освещенной софитами кровати, демонстрируя бесстрастному объективу свои юные свежие прелести.

– Но как же так? – спросила она, когда Филипп наконец замолчал. – Я не смогу…

– Сможешь, – тихо ответил он, успокаивающе похлопав ее по колену.

– Ты говорил о фотосъемке… И потом, подразумевалось, что я буду одна!

Девчонка беспомощно захлопала ресницами.

– Мы же с тобой смотрели порнофильм. Ты все видела. Если хочешь стать звездой, богатой, холеной, независимой, придется потерпеть. На самом деле ничего страшного в этом нет. Все это предрассудки. Тысячи красавиц этим занимаются и довольны.

Речь Филиппа журчала как горный ручеек. Он словно роль играл – роль в пьесе, которую успел выучить наизусть. Партнерши меняются, а у Филиппа Меднова, как всегда, бенефис. Сколько раз он повторял эти слова самым разным девушкам! Настоящим красавицам и жалким дурнушкам, искушенным стервозам и наивным провинциалочкам. Только единицы спокойно соглашались работать, остальных приходилось долго уговаривать.