Полигон - Александр Александрович Гангнус

вину. — Это все женушка, чтоб ей… Ее молитвы. Кто-то там наверху за что-то ее сильно любит. Знать бы только, за что, глядишь, и сам полюбил бы… Не в первый раз. Не до смерти, нет, и не до увечья, этого ей не надо. Но больно…

И ухмыльнулся. Эдик с Женей облегченно, с готовностью засмеялись, прошлись и сами по поводу племени жен. Только Вадим молчал, с некоторым усилием удерживая готовые сорваться с языка язвительные слова. Эдик и Женя по форме были правы, Светозар благороден по отношению к ним в этом разговоре. Но дело было не в разговоре, а в сути, а суть была в том, что Светозар в подобной ситуации и через год, и через месяц, и через час снова полез бы и с восторгом принял бы участие в подобном аврале, пусть и вызванном очевидным чьим-то головотяпством. Такой у него был стереотип: дружно, вместе, плечом к плечу, пусть даже это, если вдуматься, и ненужно. И за это Светозара можно любить — и любят, вот уж кому друзей не занимать. И он, Вадим, Светозара любит и понимает, хотя его собственные мотивы несколько иные: простая добросовестность требует помогать, если рядом кто-то корячится. А Лютиков и Эдик, да и Хухлин, не пожелавшие пачкать руки, а потом и рисковать, — для него, Вадима, да и для Светозара наверняка, что бы он тут не плел про женушку и ее молитвы, сейчас по ту сторону некоей перегородки, мгновенно выросшей, как только произошло ЧП. А может, ЧП всякие нужны, ибо расставляют всех на природой отведенные для каждого места?

Вадим сам взялся лечить Светозара. У него было мумиё, про которое приходилось слышать и читать всякие чудеса. И Светозар, сам писавший как-то в газете про это древнее средство заживления всяческих болячек, загорелся и уверовал. Сделали компресс из густого темного раствора, меняли его три раза. Результат был неожиданный: в три дня Светозар вылечился, нога, на которую в первый день было страшно смотреть и нельзя было наступить, почти перестала болеть, опухоль спала, но зато там, где прикладывался компресс, почти начисто слезла кожа, вышло что-то вроде ожога, который пришлось тоже лечить — уже более обычными средствами.

В эти три дня Светозар времени зря не терял. Репортаж был написан, отпечатан и прочитан и хухлинцами, и Эдиком, и Женей, и Вадимом, всем понравился.

Начинался он с шутливой ноты. Кратко пересказывался Светин сон-прогноз, и тем самым сразу ненавязчиво обозначена главная задача обсерватории. Далее героем литературного произведения впервые в жизни предстал Вадим. «Старый друг» автора философствовал на этих страничках о глобальных проблемах, о планетарных силах, скрестивших шпаги на крошечном пятачке Ганчского полигона.

Вадим давно уже воспитал геологические взгляды Светозара в своем духе, в духе динамичной Земли, с движением континентов и преимущественно горизонтальными силами сжатия и растяжения. Выступления Светозара на страницах центральной газеты уже не раз вносили сумятицу в схватки «фиксистов» и «мобилистов» и способствовали тому, что взгляды бывшего шефа Вадима академика Ресницына сначала перестали быть бесспорной истиной, а затем стали все больше отдавать архивом, научным анахронизмом. И в нынешнем своем «подвале» Светозар как бы приоткрывал, кто все эти годы вдохновлял его на мобилистские пристрастия. В уста «старого друга» были вложены, например, такие слова:

«Полигон — место, где испытывают. Например, новые приборы. Или новые идеи. Здесь, я убежден, проходят последние испытания идеи двух противостоящих геологических «фронтов» — мобилистов и фиксистов. Построения тех, кто допускает большие горизонтальные перемещения, помогают лучше видеть не только геологическое прошлое, понимать настоящее, но и проникать в будущее. Новый мобилизм позволит наконец здесь, на Ганчском полигоне, вплотную приступить к решению проблемы геопрогноза».

Светозар, уже от себя, в газетном, конечно, духе, развил эту мысль. Полигон, мол, и место, где испытываются характеры и коллективизм. Намекнул на упорство Хухлина, отстоявшего в многолетней борьбе с «косными силами» свой эксперимент, и на упорство геолога Орешкина, впавшего в числе немногих в мобилистскую ересь во времена, когда это могло принести и приносило одни неприятности. Были в репортаже слова и о дружной авральной работе, когда научные сотрудники и рабочие, плечом к плечу, не препираясь, кто что должен делать, преодолевают тяготы и трудности. Вадим увидел здесь намек на происшествие с катушкой и скрытый упрек в адрес кое-кого, но эти кое-кто ничего такого, конечно, не увидели…

Дальше в этом репортаже Женя Лютиков изрекал пророчества относительно возможности сильного землетрясения в районе Помноу (довольно голословные и безапелляционные). В уста Эдика Светозар вложил «расстановку сил», определение места хухлинского эксперимента в общей панораме наступления обсерватории на тайны прогноза — причем сделал это с блеском, Эдик предстал в репортаже явно не самим собой, а неким решительным, целеустремленным современным менеджером от науки, чем был чрезвычайно доволен. Лютиков только съязвил:

— Что-то я таких умных слов от нашего Эдички ни разу не слыхивал.

Скупо, но выразительно, несколькими штрихами была обозначена, устами Хухлина и Пухначева, суть эксперимента, нагнетена напряженность ожидания, сказаны все необходимые слова, чтобы поторопить кого надо с присылкой чудо-генератора, перестройкой мостов и дороги. Особо проникновенно было сказано об отсутствии на месте работ погрузочно-разгрузочной техники.

Поправок никто не предложил: тут был свой профессионализм, делающий всякое дилетантское вмешательство излишним. Бывшие как-никак журналисты Женя и Вадим даже вслух позавидовали. Хухлин и Эдик завизировали текст, и Светозар вылетел в Москву, все еще слегка прихрамывая. От машины он решительно отказался, просил его не провожать, но кто-то видел его на аэродроме — он нежно прощался с Надей Эдиповой, проливающей прозрачные слезы из голубых невинных глаз. Через три дня из Москвы прилетел Эдипов, что-то кто-то ему доложил, и Надя с неделю ходила в больших темных очках, плохо скрывающих зловещие синяки на ее кукольном личике…

4

Но «сумасшедшая неделя» — так потом окрестили это время Лютиков и Чесноков — началась еще раньше, через два дня после отъезда Светозара. Газета с «подвалом» Светозара еще не дошла до обсерватории, а уже начались с раннего утра звонки из Душанбе — с телевидения, из республиканских и областных газет. Этот первый натиск целиком и с удовольствием принял на себя Эдик. Успел раздать два или три интервью. И вдруг…

Уже ближе к полудню позвонил из Алма-Аты Саркисов, про которого все как-то успели уже подзабыть.

— Рычал, как тигр, только что трубку не кусал, — с поразительным хладнокровием рассказывал Эдик. — Обещал нас всех уволить, отдать под суд — за разглашение секрета. Потом чуть поостыл и велел выслать в Душанбе Штукаса к последнему сегодняшнему самолету из Алма-Аты. К нам