Дамы из Грейс-Адье и другие истории - Сюзанна Кларк

– Темницу?

– Нет, всего лишь мост. – Корнелиус показал на массивный мост, ведущий к тоскливому тюремному зданию. Подняв глаза, он заметил на другом берегу зловещую молчаливую толпу и спросил: – Кто эти люди?

Мистер Элфертон пожал плечами.

– Бездельники всегда собираются поглазеть на тружеников. Просто не обращайте на них внимания, сэр.

Около часа ночи реку перегородили деревянные леса. Установленные на них фонари и факелы отбрасывали странный мерцающий свет на дома и молчащую толпу. Казалось, рядом с Торсби приземлился светлячок размером с собор Святого Павла.

К двум часам ночи Генри Корнелиус впал в отчаяние. Река оказалась мелкой для моста Пиранези. Мост получался недостаточно высоким. Однако мистера Элфертона это не смутило.

– Не расстраивайтесь, сэр, – сказал он. – Мистер Уокли что-нибудь придумает.

Мистер Уокли стоял в нескольких шагах. Парик он сдвинул набок, чтобы удобнее было чесать в затылке. Инженер что-то лихорадочно писал в записной книжечке.

– У мистера Уокли полно идей, – продолжил Элфертон. – Мистер Уокли построил множество известных навигационных сооружений и виадуков на севере. Выдающийся талант. Он не слишком разговорчив, но, похоже, доволен нашими успехами. Не сомневайтесь, мы справимся!

К четырем мост был построен. Две тяжелые полукруглые арки соединили берега. Каждую поддерживали грубо отесанные каменные глыбы. Все сооружение навевало мысли об античности, ос Италии. Такой мост ошеломил бы даже лондонцев, а в Торсби он подавлял все вокруг. Городок терялся на фоне величественного строения. Между арками красовалась каменная табличка с надписью огромными буквами:

THOMAS BRIGHTWIND ME FECITANNO DOMINI MDCCLХХХ[13]

Остаток ночи Давид провел в поисках Тома, Когда мост был возведен, врач перебрался на другой берег, чтобы расспросить рабочих. Однако ему не удалось добиться от полусонных строителей никакого толку. Один вздохнул и прошептал: «Мэри, ребенок плачет». Модно одетый юноша поднял поникшую голову и произнес: «Не слишком задавайся, Давенфилд. Вот и молодец». Третий в потрепанном седом парике все время бормотал математические формулы и перечислял длины и высоты мостов и виадуков в окрестностях Манчестера.

Когда первые лучи нового дня посеребрили воды реки, Давид наконец увидел Тома, который уверенной походкой пересекал мост. Руки в карманах панталон, вид весьма самодовольный.

– Ну, и как вам мой красавец, мой мост? Может быть, добавить горельефы, изображающие, как Господь посылает зефиров, херувимов, мантикор, львов и гипогрифов, чтобы посрамить моих врагов?

– Не стоит, – отвечал Давид, – мост и без того прекрасен, и не требует никаких украшений. Вы сделали для людей доброе дело.

– Да? – Слова Давида явно не слишком тронули Тома. – Сказать по правде, я думал только о ваших вчерашних словах. Все мои дети – никуда не годные глупцы, поэтому мне захотелось проявить великодушие и внушить им понятия об ответственности, полезном труде и прочем. Кто знает, возможно, им удастся извлечь из этого хоть какую-то пользу.[14]

– Это и впрямь великодушно, – промолвил Давид, схватил Томову руку и поцеловал, – к тому же так похоже на вас! Когда решите, что пора приступить к воспитанию сыновей и дочерей в соответствии с этими новыми принципами, мы можем вместе подумать над осуществлением ваших замыслов.

– Да ведь я уже приступил! – отвечал Том.

Друзья вернулись в Торсби за лошадьми. Там они и узнали, что слуга мистера Уинстенли привез из Линкольна печальную новость: прошлой ночью мистер Монктон скончался. («Ну, вот, – небрежно заметил Том, – я же говорил, что он долго не протянет»). Слуга также сообщил, что английский аптекарь, шотландский врач и ирландский колдун не стали мешать мистеру Монктону умирать, зато провели весьма приятный денек, болтая, играя в карты и потягивая херес в углу спальни.

– Что поделаешь, – сказал Том, заметив расстроенное выражение на лице друга, – не пропускать же теперь завтрак?

Эльф и иудей вскочили в седла и пересекли мост. К удивлению Давида, они оказались на длинной, залитой солнцем пьяцце. Модно одетые дамы и господа совершали утренний моцион и приветствовали друг друга по-итальянски. Тома и Давида окружали дома и церкви с пышными фасадами. Нептун и другие аллегорические фигуры выбрасывали сверкающие струи воды в мраморную чашу. Из каменных ваз изящно свешивались розовые кусты. Над площадью висел нежнейший аромат кофе и свежеиспеченного хлеба. Однако более всего поражал свет – яркий, как хрусталь, и теплый, как мед.

– Это же Рим! Пьяцца Навона! – вскричал Давид, обрадованный тем, что оказался на родине. Он оглянулся на Торсби. Казалось, будто между Англией и местом, где стоял Давид, вставили грязнейший кусок стекла. – Так значит, сюда попадет всякий, кто решится пересечь мост? – спросил он.

В ответ Том произнес что-то на сидхе[15] – языке, которого Давид не знал. При этом он выразительно пожал плечами, что в весьма грубом переводе вполне могло означать: «Да какая, в сущности, разница?»

Потребовалось несколько лет уговоров и споров, чтобы Давид убедил Тома простить Игрейну за то, что осмелилась выйти замуж без его согласия, а ее сестер – за то, что не выдали мятежницу. Игрейна и мистер Картрайт получили от него содержание и дом на Кемден-плейс в Бате. Две сестры Игрейны, принцессы Нимуэ и Элейна, вернулись в Кастель де тур сан номбр. В сыром и темном лесу с принцессой Морганой случилось что-то скверное, и никто больше ее не видел. Как ни старался Давид, он так и не смог вызвать ни у кого сочувствия к судьбе принцессы. Том просто выбросил ее из головы, а Нимуэ с Элейной так боялись снова разозлить его, что предпочли забыть о сестре, носившей имя Моргана.

Волшебный мост так и не принес Торсби благополучия, ибо мистер Уинстенли по-прежнему ничего не предпринимал, чтобы разбогатеть самому и помочь разбогатеть соседям. Однако спустя два года после того, как Том и Давид посетили Торсби, мистер Уинстенли показывал мост гостям, когда неожиданно и весьма таинственно часть парапета сдвинулась с места. Мистер Уинстенли упал в воду и утонул. Все земли, а также залежи глины и угля перешли по наследству его малолетнему сыну Люциусу. Благодаря деятельному руководству сначала миссис Уинстенли, а позднее самого Люциуса земли облагородили, а месторождения разработали. Пьюли Уитс взял на себя управление значительной частью процветающего имения и вскоре разбогател. Увы, деньги не принесли ему счастья.

Вялое удовлетворение от осознания собственного богатства не могло сравниться с яркими переживаниями, которые он испытывал прежде, созерцая, как прозябают друзья и соседи.

Остается только поделиться некоторыми наблюдениями о характере Люциуса Уинстенли.

Вряд ли читателя особенно удивит его неординарность. Отличаясь поразительной красотой и изменчивым нравом, Люциус вел себя скорее как местный царек, чем как крупнейший землевладелец в округе. За время правления Люциуса жители Торсби успели немало претерпеть от его непостоянства, капризов и тиранств, которые памятны любому, кому довелось свести знакомство с Томом Ветер-в-поле.

Обладал Люциус и некими особыми талантами.

В дневнике одного священника мы обнаруживаем запись, относящуюся к лету 1806 года. Священник описывает, как вместе со своими попутчиками верхом прибыл в Мост-у-Торсби (к тому времени город успел сменить название). Путешественников поразило зловещее безмолвие, нависшее над городом. Они даже решили, что все живые создания либо вымерли, либо покинули это место. В таверне «Новый мост» священник нашел конюха и спросил, почему в городе тихо, как в могиле?

– Умоляю вас, сэр, не так громко! – отвечал конюх. – Люциус Уинстенли, благородный и ученый джентльмен, – вон стоит его дом – вчера вечером немного перебрал и теперь мучается похмельем. Наутро после того, как ему случается выпить лишнего, мистер Уинстенли запрещает птицам петь, лошадям ржать, а собакам лаять. Свиньи и те стараются громко не чавкать. В такие дни ветер не шуршит листвой, а река течет почти беззвучно.

Далее священник пишет в дневнике: «Казалось, весь город захвачен этим странным наваждением. Все его обитатели благоговеют перед мистером Люциусом Уинстенли. Они свято верят, что он умеет творить чудеса и занимается этим едва ли не каждый час».[16]

Несмотря на то, что жители Торсби гордились Люциусом, со временем он стал внушать им некоторое беспокойство. Около середины девятнадцатого столетия горожане были вынуждены признать, что с Люциусом Уинстенли что-то не так: лет сорок назад он разменял четвертый десяток, однако с тех пор не состарился ни на день. Что до самого Люциуса, то с годами он устал от жизни в Торсби, хотя и пытался ее по-своему разнообразить. То заставлял первых красавиц сгорать от страсти, то, повинуясь своему изменчивому настроению, перекраивал погоду. Однажды Люциус велел всем котам и собакам в Торсби заговорить на превосходном английском, а всем горожанам – замяукать и загавкать.