Русский капкан - Борис Яроцкий

– У вас уже есть пленные?

– Аборигены.

Идти с русскими на юг, навстречу Красной армии, итальянцы не решились. Они уже с англичанами вели переговоры об отправке их на родину. Экспедиция на Русский Север отменялась.

Отдохнувшие и накормленные солдаты легиона отправились дальше на юг.

Два месяца спустя, 29 октября 1918 года, подобное событие, но уже с ярко выраженным политическим подтекстом, произошло в Архангельске в казармах имени Александра Невского. Взбунтовались новобранцы. Их отлавливали по всему Русскому Северу.

Для мобилизации граждан призывных возрастов были созданы команды из унтер-офицеров Белой армии и жандармского корпуса. По губернии разъезжали летучие отряды и ловили всех, кто подходил под призывной возраст. Под конвоем их свозили в казармы, обмундировывали, учили владеть винтовкой и бросать гранату.

Новобранцы между собой быстро находили общий язык. Перед принятием присяги отказались выйти на парад. Изложили свои требования в петиции, короткой, но предельно емкой.

Петиция состояла из четырех пунктов:

Русские офицеры продолжают носить знаки отличия царского времени; царское время закончилось, царя уже нет. Поэтому старые знаки отличия требуем заменить на новые.

Русские солдаты не желают воевать за английского короля; пусть за английского короля воюют английские солдаты на своей территории.

Русские солдаты не желают отдавать иностранцам честь.

Русские солдаты требуют больших порций. Требуют уравнять их в питании с солдатами Америки и Англии.

Английское командование посчитало, что это дерзкий вызов союзникам, прибывшим наводить в России порядок, отреагировало арестом зачинщиков неповиновения.

Вскоре взбунтовался весь Первый Архангельский полк. Полк разоружили. Тринадцать зачинщиков расстреляли перед строем. Но сначала произошла заминка. Русские солдаты отказались стрелять в своих товарищей, и когда командир батальона капитан Никитин, кавалер двух офицерских «Георгиев», приказал им разрядить винтовки и сдать патроны унтер-офицеру, солдаты проявили неповиновение – отказались выполнять команду командира батальона, строем вернулись в казарму и там их разоружили.

Солдат Первого Архангельского полка расстреливали солдаты генерала Садлер-Джексона, в скором времени назначенного командовать английским экспедиционным корпусом.

Генерал-лейтенанту Миллеру, главнокомандующему белыми войсками Севера, в тот же день доложили о чрезвычайном происшествии. Он тут же продиктовал приказ о снятии капитана Никитина с должности командира батальона. Несколько дней спустя комбат был разжалован до подпоручика.

Возмущение генерала не знало предела. Русская армия по сравнению с другими армиями отличалась не только героическими делами на поле брани, но и крепкой дисциплиной, завидной исполнительностью. Для русского солдата, как не однажды хвалился генерал пред иностранными офицерами, нет слов «не могу» и «не хочу». «Не могу» – значит, солдата в арестанскую роту, «не хочу» – под расстрел. На суровой дисциплине, утверждал он, держится армия.

Читая лекции офицерам, генерал Миллер ставил в пример армию Чингизхана: если дрогнул в бою один воин – головы лишаются десять воинов, дрогнули десять – головы лишится сотня.

Главнокомандующий никак не мог успокоиться, до него не доходило, что после Порт-Артура и Цусимы дрогнула вся русская армия. Ладно, дескать, солдата за непослушание можно расстрелять, но то, что офицер не смог заставить солдат выполнить команду, у генерала это не укладывалось в голове. Перед союзниками русский офицер Никитин опозорил армию – такое не прощается. Несколько дней генерал колебался: лишать ли георгиевского кавалера звания старшего офицера или дать время на исправление? Твердость перевесила. Чингизхан был предельно тверд. Генерал Миллер хотел быть похожим на полководца древности, покорившего половину вселенной.

«Кто такой Никитин? – и сам себе ответил: – Никто».

– И я ему, мерзавцу, перед строем полка вручал «Георгия», – возмущался генерал-лейтенант, испытывая острый приступ астмы.

В последний год астма ему досаждала, как никогда раньше. Не помогло здоровью и лечение в Америке. Причину своего недуга он, кадровый военный, видел в болезни армии. За три года непрерывной войны русская армия деградировала настолько, что уже не могли ее излечить даже расстрелы собственных солдат.

Что-то в России нужно было менять: или разложившихся, поставленных над народом чиновников, или уставший от войны народ.

Евгений Карлович Миллер, дворянин и убежденный монархист, видел выход из хаоса в возвращении монархии.

«Россия должна умыться собственной кровью, – рассуждал он в кругу своих единомышленников. – Тогда быдло станет в стойло, поголодает, и кнут хозяина воспримет как благо».

На русскую армию он уже не надеялся. Она еще могла остановить захватчика. На пути захватчика вместе с армией вставала Россия. А Россия – это особая страна. Она способна задушить врага даже своим простором.

Вернуть монархию могли чужие армии… Вот они и пришли на Русский Север. А русские люди восприняли их как захватчиков…

О будущем России крепко думал генерал Миллер, смотрел на события глазами убежденного монархиста. Смотрел и думал, и горячечные мысли все чаще посещали его уже седеющую голову. С сединой терялась моложавость лица. Но мысли с каждым днем обострялись, как на оселке лезвие кавалерийской сабли.

Оттачивал свои мысли и командарм генерал Самойло. Вражеские агенты, засевшие в штабе Северного фронта, доносили, что Красная армия готовится к наступательным действиям, но обстановка на юге России красным не благоприятствует. Наступать одновременно по всем фронтам России – все равно, что в кулачной драке наносить удары растопыренными пальцами.

В штаб Северного фронта генерал-майор Самойло представил план активной обороны.

Уже когда в ходе боевых действий при поддержке Белой армии интервенты повели наступление на Котлас, разжалованный капитан Никитин случайно встретился со своим старым знакомым по Северо-Западному фронту прапорщиком Насоновым. Никитин поделился с ним печальной новостью, спросил, как быть.

– Мне теперь не светит продвижение по службе, – с горечью произнес капитан.

– А вам оно зачем, продвижение по службе? – в свою очередь, спросил Насонов. – Сколько в батальоне осталось солдат и унтер-офицеров?

– Рота неполного состава.

– Все остальное – это потери?

– Остальные разбежались. Перешли на сторону красных.

– Значит, и вы можете последовать их примеру.

– Боюсь… Непривычно как-то перебегать из одного лагеря в другой. Раньше меня всегда командование ставило в пример. Два Георгия имею. Служить у красных рядовым, с моим опытом – честь не позволит.

Слушая растерявшегося фронтовика, Георгий Насонов про себя усмехался: прежнее понимание офицерской чести кануло в Лету, революционные события заставили многих русских офицеров по-новому оценить свое место в обществе: да, Россия, Отечество – прежде всего. Но какая Россия? Россия царского двора, проходимцев типа Распутина, где все продается и все покупается? Россия миллионеров, фабрикантов и банкиров? Или же тех, кто своими мозолистыми руками созидал и защищал землю, за которую наши предки, русские люди, не жалели живота своего? Это тоже Россия, трудовая, непродажная, чье будущее зависит от каждого в отдельности и от всех нас вместе.

– Вам известно имя генерал-майора Самойло?

– Начальника штаба дивизии?

– Он с февраля в Красной армии. Сейчас командует Шестой армией…Так что решайтесь.

– А как же вы, господин прапорщик?

В ответ Насонов загадочно улыбнулся.

– Если вы решительный, мы с вами обязательно свидимся. И еще об этом потолкуем.

Никитин поспешил уточнить:

– Здесь или за линией фронта?

– Надеюсь, к этому времени никаких линий уже не будет.

– Но границы останутся?

– Только не в самой России. Россию на куски не разрежешь. Это живой организм.

– И вечный, – добавил Никитин.

Офицеры думали об одном. Они пожали друг другу руки, по-дружески расстались.

Насонов оставил Никитина в недоумении. Сдаваться в плен красным, когда Белая армия наступает, Никитин не видел в этом логики. На сторону красных переходили не только русские солдаты, которым война была уже в печенках. Переходили итальянцы и французы. Почему-то некоторые бесследно исчезали. Кого-то засасывало болото, кого-то растерзал медведь. За годы войны, когда многие охотники ушли в окопы, в лесах северной тайги зверья расплодилось немало. Медведь уже безбоязненно заходил в деревню, голодный бродил в поисках съестного.

Таежные охотники отстреливали другого зверя…

Исчезали в тайге иноземные бродяги…

Удивительная разгадка появилась в печати уже в сороковых годах. На призывной пункт Каргопольского райвоенкомата прибыл юноша из далекого таежного села. При подготовке документов оказалось, что отец у него американец. Зимой 1918 года его отец дезертировал из военно-транспортного полка американского экспедиционного корпуса. Месяц бродил по тайге, пока не наткнулся на избушку, в которой ночевали охотники. Один из охотников приютил беглого солдата, женил на своей дочери, от американца она родила троих сыновей. Старший сын, искусный охотник, явился на призывной пункт.