Наш человек в Гаване - Грэм Грин

Картер пододвинул Уормолду небольшую фляжку.

— На двоих здесь не хватит. Пейте все.

— Большое спасибо. Картер.

Он отвинтил колпачок и вылил в свой стакан содержимое фляжки.

— Самый обыкновенный «Джонни Уокер» [45]. Без всяких выдумок.

Доктор Браун говорил:

— Если кто-нибудь может рассказать от имени всех собравшихся о долгих годах терпеливого служения коммерсанта на благо общества — это, безусловно, мистер Уормолд, и я предоставляю ему слово.

Картер подмигнул и поднял воображаемый бокал.

— Г-глотайте скорей, — сказал он, — промочите г-горло.

Уормолд поставил виски на стол.

— Как вы сказали. Картер?

— Я сказал, пейте быстрее.

— Нет, вы не то сказали, Картер.

Как он раньше не заметил этого легкого заикания на гортанных звуках? Может быть. Картер, зная за собой этот недостаток, нарочно избегал слов, которые начинались на «г», и выдавал себя лишь в те минуты, когда им владели надежда или гнев?

— В чем дело, Уормолд?

Уормолд опустил руку под стол, чтобы погладить собаку, и, словно ненароком, сбросил на пол стакан.

— А вы притворялись, будто не знаете доктора!

— Какого доктора?

— Вы зовете его Г-гассельбахер.

— Мистер Уормолд! — снова провозгласил на весь зал доктор Браун.

Уормолд неуверенно поднялся на ноги. Не получив ничего более вкусного, собака лакала пролитое виски.

Уормолд сказал:

— Спасибо, что вы предоставили мне слово, какими бы мотивами вы ни руководствовались. — Послышался вежливый смешок, это его удивило — он не собирался шутить. — Это мое первое публичное выступление, а в какую-то минуту было похоже на то, что оно станет и моим последним.

Он поймал взгляд Картера. Картер нахмурился. Уормолд испытывал ощущение какой-то неловкости за то, что остался жив, — словно напился в обществе. Может, он и в самом деле пьян. Он сказал:

— Не знаю, есть ли у меня здесь друзья. Но враги есть безусловно.

Кто-то произнес: «позор», а несколько человек рассмеялись. Если так будет продолжаться, он еще прослывет остряком.

— В наши дни всем прямо уши прожужжали о холодной войне, но всякий коммерсант вам скажет, что война между двумя промышленными фирмами может быть очень горячей. Возьмите фирмы «Фастклинерс» и «Ньюклинерс». Между их пылесосами не больше разницы, чем между русским, немцем или англичанином. Не было бы ни конкуренции, ни войны, если бы не аппетиты кучки людей в этих фирмах, это они — зачинщики конкуренции и вражды, это они заставляют мистера Картера и меня хватать друг друга за глотку.

Теперь уже никто не смеялся. Доктор Браун шептал что-то на ухо генеральному консулу. Уормолд поднял фляжку Картера и сказал:

— Мистер Картер, наверно, даже не знает имени человека, пославшего его отравить меня на благо своей фирмы.

Снова раздался смех, в нем звучало облегчение.

— Побольше бы нам такого яду, — сказал Макдугал.

И вдруг раздался собачий визг. Такса покинула свое убежище и метнулась к служебному выходу.

— Макс! — закричал метрдотель. — Макс!

Наступила тишина, потом кто-то неуверенно захихикал. Собака едва перебирала ногами. Она визжала и старалась укусить себя за грудь. Метрдотель настиг ее у двери и хотел схватить, но она взвыла, точно от боли, и вырвалась у него из рук.

— Клюкнула лишнего, — неуверенно сказал Макдугал.

— Простите, доктор Браун, — сказал Уормолд. — Представление окончено.

Он поспешил за метрдотелем через служебный выход.

— Стойте!

— Что вам угодно?

— Я хочу знать, куда девалась моя тарелка.

— Что вы, сэр? Какая тарелка?

— Вы очень беспокоились, чтобы моя тарелка не досталась кому-нибудь другому.

— Не понимаю.

— Вы знали, что еда была отравлена?

— Вы хотите сказать, сэр, что пища была несвежая?

— Я хочу сказать, что еда была отравлена, а вы изо всех сил старались спасти жизнь доктору Брауну. Но отнюдь не мне.

— Простите, сэр, я не понимаю. Я занят. Извините.

По длинному коридору, который вел на кухню, несся собачий вой — негромкий, отчаянный вой, прерывавшийся пронзительным визгом. Метрдотель крикнул: «Макс!» — и побежал по коридору совсем по-человечески. Он распахнул дверь на кухню.

— Макс!

Такса, скорчившись, лежала под столом; она подняла грустную морду и через силу поползла к метрдотелю. Человек в поварском колпаке сказал:

— Он ничего здесь не ел. Ту тарелку мы выбросили.

Собака свалилась у ног метрдотеля, как груда требухи.

Метрдотель опустился рядом с ней на колени. Он повторял: «Max, mein Kind. Mein Kind» [46]. Черное тело на полу выглядело продолжением его черного фрака; собака не была плотью от плоти его, но они вполне могли быть выкроены из одного куска сукна. Вокруг теснилась кухонная прислуга.

Черный тюбик вздрогнул, и из него, как зубная паста, полез розовый язык. Метрдотель погладил собаку и поднял взгляд на Уормолда. Глаза, в которых блестели слезы, укоряли его в том, что он стоит здесь живой, а собака околела; в душе Уормолда шевельнулось желание извиниться, но он повернулся и вышел. Дойдя до конца коридора, он бросил взгляд назад — черная фигура стояла на коленях возле черной собаки, над ними, весь в белом, склонился шеф-повар, а рядом, словно плакальщики возле свежей могилы, застыла кухонная прислуга; они держали мочалки, кастрюли и тарелки, точно венки. «Моя смерть, — подумал он, — была бы куда менее торжественной».

— Я вернулся, — сказал он Беатрисе. — И не пал в бою. Я вернулся победителем. Пала собака.

4

Капитан Сегура сказал:

— Хорошо, что вы одни. У вас ведь никого нет?

— Ни души.

— Надеюсь, вы не возражаете? Я поставил двоих полицейских у двери, чтобы нам не помешали.

— Как это понять — я арестован?

— Что вы! Конечно, нет.

— Милли и Беатриса ушли в кино. Они будут удивлены, если их не пустят домой.

— Я задержу вас очень ненадолго. У меня к вам два дела. Одно — важное, другое — пустая формальность. Можно начать с главного?

— Пожалуйста.

— Я хочу, мистер Уормолд, просить у вас руки вашей дочери.

— Неужели для этого нужно ставить часовых у дверей?

— Так удобнее — нас никто не побеспокоит.

— А вы уже говорили с Милли?

— Я никогда бы себе этого не позволил, не поговорив предварительно с вами.

— Надеюсь, даже по здешним законам, вам необходимо мое согласие на брак?

— Этого требует не закон, а простая вежливость. Можно закурить?

— Прошу вас! Скажите, ваш портсигар действительно из человеческой кожи?

Капитан Сегура рассмеялся.

— Ах, Милли, Милли. Вот насмешница! — Он прибавил уклончиво: — Неужели вы в это верите, мистер Уормолд?

Может быть, он не любил врать в глаза; вероятно, Сегура был верующим католиком.

— Она слишком молода для замужества, капитан.

— У нас в стране рано выходят замуж.

— Я уверен, что ей еще не хочется замуж.

— Но вы могли бы повлиять на нее, мистер Уормолд.

— Вас тут зовут Кровавым Стервятником?

— На Кубе это лестное прозвище.

— Да, но положение у вас непрочное. Вы, видно, нажили немало врагов.

— Я кое-что скопил и могу обеспечить мою вдову. В этом смысле мое положение куда надежнее вашего, мистер Уормолд. Ваше дело вряд ли приносит вам большой доход, а ведь оно в любую минуту может быть прикрыто.

— Прикрыто?

— Я уверен, что дурных намерений у вас нет, но вокруг вас все время что-то случается. Если вам придется спешно покинуть страну, разве не лучше оставить дочь хорошо пристроенной?

— А что случилось, капитан Сегура?

— Разбилась машина — неважно, как это произошло. Было совершено покушение на бедного инженера Сифуэнтеса, друга министра внутренних дел. Профессор Санчес жаловался, что вы ворвались к нему в дом и угрожали ему. Ходят даже слухи, будто вы отравили собаку.

— Я отравил собаку?

— По-моему, это смешно. Но метрдотель гостиницы «Насьональ» говорит, что вы напоили его собаку отравленным виски. Зачем вам было давать собаке виски? Не понимаю. И он не понимает. Может быть, потому, что собака была немецкая? Ну, что вы на это скажете, мистер Уормолд?

— Да я просто не знаю, что вам ответить.

— Он был в ужасном состоянии, бедняга. Если бы не это, я бы его сразу выгнал — нечего морочить мне голову. Он говорит, что потом вы пришли на кухню позлорадствовать. Как это на вас непохоже, мистер Уормолд! А я-то всегда вас считал человеком гуманным. Прошу вас, скажите мне, что в этой истории нет ни капли правды…

— Собака и в самом деле была отравлена. Виски она выпила из моего стакана. Но предназначалось это виски для меня, а не для собаки.

— Кому же понадобилось вас травить, мистер Уормолд?

— Не знаю.

— Удивительная история. Еще хуже той, что рассказал метрдотель, но они опровергают друг друга. Никакого яда, видно, не было, и собака умерла своей смертью. Насколько я знаю, она была старая. Однако согласитесь, мистер Уормолд, вокруг вас все время случаются какие-то неприятности. А вы, часом, не один из тех мальчуганов, о которых я читал в английских книжках: сами-то они тихони, но подбивают на всякие проказы домового?