Искушение свободой - Рудольф Константинович Баландин

обществе. Пётр остался стоять возле них. Этого романа он не читал из-за необходимости уделять много времени научной работе. Впрочем, главным было другое. Брат был возмущён «Бесами», назвал роман злой карикатурой на революционеров. Знакомиться с таким сочинением Пётр не стал, соблюдая гигиену мысли.

– По моему мнению, – ответил Михайловский, – написан роман поспешно и очень неровно, несоответственно таланту автора. И персонажи представлены так же. По обыкновению Фёдора Михайловича, многие из них экзальтированны, доходят до крайностей и грани безумия.

– Вы не считаете, что это пасквиль на революционеров? – почти утвердительно спросил Александр.

– Мне приходилось слышать такое мнение. Я не совсем его разделяю. Возможно, ещё и потому, что окончательно своего мнения не сложил.

– На мой взгляд, – сказал Александр, – под видом художественного сочинения дана искажённая интерпретация преступления Нечаева, чтобы опорочить революционное движение вообще. Разве есть революционеры, которые стремятся, как у него Верховенский, учинить всеобщие беспорядки, неслыханный подлый разврат, превратить человека в мерзкую, себялюбивую трусливую мразь… Разве такие идеалы у революционеров?

– По моему мнению, обилием своих эксцентричных идей Фёдор Михайлович подавляет читателя и ломает образы героев романа. Для необычных идей нужны необычные люди. В результате получается сбивчивое повествование. Он взял эпиграфом стихи Пушкина и мог бы ограничиться первыми строками: «Хоть убей, следа не видно, / Сбились мы, что делать нам?» Вопрос можно адресовать автору романа. Тем более что Шатов, не вполне здоровый персонаж, повторяет слова Достоевского из «Дневника писателя». Сбивчивое повествование с туманной общей идеей.

– Достоевский утверждает, что в здоровый организм российского общества вошли, как бациллы, бесы-революционеры. Но откуда они взялись и почему так опасны? Если организм здоров, ему и бояться нечего. А если он серьёзно болен, его надо лечить более сильными средствами…

Пётр Кропоткин заметил, что Николай Михайловский с некоторым беспокойством огляделся вокруг. После того, как в апреле 1866 года дворянин Дмитрий Каракозов выстрелил в Александра II, реформы забуксовали, цензура ужесточилась, а доносительство умножилось…

– Относительно социального организма, – сменил тему Михайловский, оживляясь, – я не согласен с Гербертом Спенсером. Ваш брат перевёл его «Основания биологии». Из неё следует, что эволюция животных вела к усложнению отдельного организма и перешла в стремление к индивидуальности. Человек в этом отношении достиг высшего развития. Но одновременно шла эволюция общества. И оно стало подавлять индивидуальность человека.

– Прошу меня простить, – заговорил Пётр, – но у животных и у людей общество сплачивает индивидуальности. Это, если не ошибаюсь, имел в виду Спенсер, говоря про общественный организм.

– Да-да, – подхватил Михайловский, – на манер Гоббсова Левиафана: одна голова и огромное туловище с множеством рук. Это чудовище и подавляет индивидуум. Оно за него думает, вынуждает его делать то или это, заставляет выполнять определённую функцию, делает его специализированным работником. Развитие общества ведёт к деградации личности. Одних превращает в тунеядцев, а других – в подобие машин. Называть это прогрессом по меньшей мере странно.

– Пожалуй, вы правы. Прогрессия в математике отличается от прогресса в обществе. А мы их невольно отождествляем. Получается, что прогресс – это движение вперёд и выше, постоянное развитие, изменения к лучшему. И у меня было такое заблуждение, – признался Пётр.

– Развивается производство, это бесспорно. Но при этом происходит эволюция рабства. Оно теперь экономическое и ничем не лучше крепостного, а в чём-то и похуже.

Разговор прервали весёлые голоса: «Курочкин!», «Курочкин, господа!», «Василий Степанович!»

– Замечательный талант, но его «Искра», кажется, совсем гаснет, а пламя так и не зажгла, – не без горечи отозвался Михайловский, имея в виду издававшийся Курочкиным сатирический журнал.

Из нескольких стихотворений, которые прочитал тогда Василий Степанович, одно завершилось под общий одобрительный смех:

В сей песне сорок восемь строчек,

Согласен я – в них смысла нет;

Но рифмы есть везде, и точек

Компрометирующих нет.

Эпоха гласности настала,

Во всём прогресс – но между тем

Блажен, кто рассуждает мало

И кто не думает совсем.

Другое было не столь остроумным, да и тема была не шутливая: «Прокламация оспы купно с холерою». Мол, прикатили они в столицу:

Так проклинайте ж виновников бедствия:

Войны – причины, мы – только последствия,

Мы, Божьей волею, гидра двуглавая,

Злая холера и оспа корявая.

Все примолкли. Вроде бы ничего особенного: оспа и холера не изжиты, даже в столицу они наведываются. Но ведь – «гидра двуглавая» и «Божьей волею»: как тут не вспомнить двуглавого орла и «мы, Божьей милостью император…» Но как ловко сказано – не придерёшься. Только не надо одобрений и аплодисментов.

* * *

В Петербурге ходило в списках стихотворение, обычно без подписи, «Двуглавый орёл». Оно было напечатано в заграничном «Колоколе» Герцена. Поговаривали, что сочинил это Василий Курочкин:

Я нашёл друзья, нашёл,

Кто виновник бестолковый

Наших бедствий, наших зол.

Виноват во всём гербовый,

Двуязычный, двуголовый

Всероссийский наш орёл.

Явный призыв к свержению существующего строя! Ведь двуглавый орёл на гербе символизирует Российскую империю. Автор определённо намекает, что власть шпионит за «неблагонадёжными», но не замечает творящиеся безобразия, народные беды:

Правды нет оттого в русском мире,

Недосмотры везде оттого,

Что всевидящих глаз в нём четыре,

Да не видят они ничего…

Василий Курочкин, в отличие от своего менее талантливого старшего брата Николая, был популярен среди революционно настроенной молодёжи. Он находится под надзором полиции с тех пор, как после выстрела Каракозова отсидел два месяца в Петропавловской крепости. Но своих убеждений не скрывал, хотя и высказываться мог только намёками.

Старший брат Петра Кропоткина сочувствовал демократическим идеям, но избегал знакомств с теми, кто стремится преобразовать российское общество. У него было оправдание: семья. У Петра такого оправдания не было. Он и не собирался обзаводиться семьёй. Решил, что его место с теми, кто не только на словах за коренные преобразования.

* * *

По заданию Географического общества Кропоткин разработал проект исследований русских северных морей. Две недели он работал по 15–18 часов в сутки. Обратил внимание на статью флотского офицера Николая Густавовича Шиллинга «Соображения о новом пути в Северном полярном море». В ней говорилось, что обилие льдов между Шпицбергеном и Новой Землёй указывает на существование там неоткрытой земли.

Проверив эти сведения, Кропоткин написал в своём проекте: «Вряд ли одна группа островов Шпицбергена были бы в состоянии удержать огромные массы льда, занимающие пространства в несколько тысяч квадратных миль… Не представляет ли это