Только моя Япония (непридуманное) - Дмитрий Пригов

С перепоя, разомлев в жаркой воде, упомянутые наши соплеменники прямо тут же блюют, через силу выползая ослабевшими ногами из бассейна, поскальзываясь на мокром полу, падая, разбивая себе морды, рассекая брови, ломая руки и заливая все помещение огромным количеством почти несворачивающейся в воде крови. При повторных неудачных попытках подняться они рушатся тяжелыми корявыми моряцкими телами на нежные и небольшие тела окружающих, давя и зашибая порою до смерти, особенно детей. С трудом все-таки добравшись до выхода, они суют служащим огромные чаевые как бы в искупление своего неординарного поведения и в доказательство широты, незлобивости и незлопамятности русской души. Японцы, не привыкшие к чаевым и вообще к подобному, пытаются вернуть деньги раскачивающимся перед ними как могучие стволы, стоявшим на непрочных узловатых ногах, дарителям. Те воспринимают это, естественно, как оскорбление и неуважение к себе лично, к своим товарищам и ко всему русскому народу. Настаивают. Настаивают громко и с вызовом. Завязывается что-то вроде потасовки. Появляется полиция. Вместе с нею прибывает и представитель местной администрации, изрядно изъясняющийся по-русски и специально поставленный на то, чтобы улаживать с российскими гостями многочисленные конфликты — от воровства в супермаркете до выворачивания зачем-то на дальнем кладбище немалого размером могильного камня. Представитель администрации, грузный мужчина с необычной для японцев растительностью на лице в виде ноздревских бакенбард, щеголяет знанием русского, употребляя разные присказки, типа: это все еще не то, то ли еще будет! — и заливается диким хохотом. Потом, мгновенно принимая суровый, даже жестокий вид, надувая полные щеки с бакенбардами, объясняет русским по-русски, что их ожидает. А ожидает их частенько весьма неприятное, темное, сыроватое, однако все же не столь жестокое и неприглядное, какое им полагалось бы за подобное же на родине. Спокойные полицейские утаскивают их туда уже подуставших, вяловатых, разомлевших, как бы даже удивленных и полусмирившихся.

Так что японцев понять можно. Но русский интеллигент, настоящий русский интеллигент, не позволяет себе подобного. Во всяком случае, старается не позволять. Однако все мы слабы перед лицом одолевающих страстей и напористой природы. Так что сопровождающие тебя друзья являются как бы гарантами твоей приличности и индульгенцией на случай какого-либо непредусмотренного конфуза. Конфузов, как правило, все-таки у приличных людей не случается, и они просиживают в воде часами, теряя счет времени, пространства и обязанностей. Так вот и я, разомлев в компании наиприятнейших людей, при всей моей известной отвратительной назойливой нервической аккуратности и немецкой пунктуальности пропустил-таки рейс из Саппоро в Амстердам, а оттуда — в Москву. Слабым извинением может служить разве только то, что был я без часов и привычных очков, понадеявшись на сопровождающих. Ну, а сопровождающие… А что сопровождающие? Они и есть только сопровождающие. Следующий рейс оказался лишь через неделю. То есть мне надлежало еще провести целых семь дней в месте моего психологически завершенного, закрытого проекта в виде визита-путешествия, когда я уже все, что мог, совершил. Все, что мог написать, — написал, нарисовать — нарисовал, отметить — отметил, не воспринять — не воспринял. И естественно, точно, буквально до получаса, распределив силы перед последним рывком, я был уже психически и нравственно истощен. Это сейчас еще, на данном отрезке текста я полон сил. Но в тот момент времени, который я описываю здесь, в данный момент текстового времени, однако же совпадающий с последним моментом отъезда и расставания, то есть в тот будущий момент реального времени, я был истощен. И что же оставалось делать? Пришлось как бы отращивать новые небольшие временные росточки чувствительности, экзистенциальные щупальца, чтобы заново присосаться к отжитой уже действительности. И я смог. Мы снова принялись за старое, усугубив предынфарктную ситуацию полным новым набором — нервное переживание, обед, горячая ванна — и двумя третями старого досамолетного набора, вернее, до упускания самолета — обед и горячая ванна. То есть — одно, но чрезвычайное переживание, два обеда и две горячих ванны. Комплект достаточный для двух инфарктов многих людей. Однако пока по-японски обошлось.

Дождемся конца текста. Правда, я был несколько вознагражден за свои страдания тем, что после уже упускания самолета в Амстердам мы пошли в общую баню. Есть бани раздельные — мужские и женские, которые до того я только и посещал. А есть общие, куда меня для релаксации повели знакомые. Однако ничего такого особенного не случилось. Ровно тем же способом, что вышеописанные мужчины прикрывали свой половой стыд полотенцами, так и женщины появлялись, замотавшись теми же длиннющими полотенцами почти на всю длину тела, как в сари. Можно было рассмотреть некоторые характерные черты японской фигуры, но они явны в неменьшей степени и в полной женской обычной амуниции. Так что на них останавливаться не будем.

Конечно, сила современного интернационально-бескачественного идеала рекламы и фэшен, его идейная выпрямляющая мощь буквально на глазах меняет бытовые привычки обитательниц японских городов. Буквально на глазах же выпрямляет и удлиняет ноги и фигуры японок. На улицах Токио я видел удивительно стройных и обольстительных девушек. Правда, когда они раскрывают рот, то пищат самым невероятным способом. А певицы все поют как одна наша Анжелика Варум. Так и хочется воскликнуть: Киса, бедная! Но этот феномен высокого инфантилизированного говорения тоже есть, скорее, феномен социально-антропологической репрезентативности истинно женского в традиционном японском обществе. Многие из них, приходя домой или в компании сверстников, говорят обычными, в меру высокими женскими голосами, легко переходя на конвенциональный пищащий по месту службы либо при возникновении любой социально-статусной ситуации. В подтверждение этого могу привести виденную мной по телевизору передачу, посвященную «Битлз». Все участники пели различные их классические и всем ведомые песни. Среди выступавших подряд несколько девиц одна за другой удивительно низкими, даже хрипловатыми голосами распевали до боли знакомые мелодии. Значит, умеют, если хотят и, добавим, позволено. Хотя в подобной ситуации эти низкие басовитые голоса были как раз странны, так как «Битлз», во всяком случае у меня, всегда ассоциировались именно с нежными ранимыми высокими почти андрогинными фальцетиками. Но значит, у них так принято. И конечно же, сойдя с эстрады, они тут же с продюсерами, телевизионщиками и прочими официальными лицами заверещали тем же самым привычным невероятно пронзительным образом. Кстати, английские женщины пищат так же невероятно, даже пронзительнее, что, видимо, тоже связано с определенными социокультурными причинами, уходящими в достаточную глубину столетий. Однако они так же пищат и дома, и в транспорте, и, по-видимому, в кровати. За американскими женщинами же я подобного не замечал. Не замечал подобного и за немецкими женщинами. И за итальянскими. И за голландскими. Ну, за отдельными если, что было их личной, отнюдь не общенационально-половой характеристикой. Не замечал подобного и за русскими женщинами. Даже наоборот — многие встречали меня низкими хриплыми пропитыми голосами. Не замечал подобного и за женщинами Прибалтики и Среднего Востока. Я не бывал в Латинской Америке, Африке и Австралии. Про женщин этих континентов ничего сказать не могу. Интересно, конечно, было бы с этой точки зрения внимательно и подробно стратифицировать весь современный многокультурный и многонациональный мир. Но это проект на будущее. А пока вернемся к настоящему.

Один японский художник, поживший уже и в Нью-Йорке, и в Лондоне, и в Париже, посетовал, что японские девушки очень уж наивны по сравнению с их западными сверстницами. Я спросил, что он имеет в виду? Они беспрерывно задают вопросы, обижаются, разражаются слезами и нерешительны, отвечал он. Они все понимают буквально. Не ироничны и не рефлексивны. Не знаю, ему виднее. Мои знания японских девушек не столь подробны. По его же словам, они взрослеют только по выходе замуж и появлению детей. Но зато уж взрослеют сразу и решительно. Возможно, все же, это тоже несколько пристрастный и сугубый взгляд мейлшовиниста. Но мне показалось, по моему недолгому пребыванию здесь, что данная характеристика не лишена правдоподобия. Я ему поверил. Тем более что имел подтверждение тому и из других источников.

Конечно, высота и тембр голоса — вещь весьма обманчивая, особенно если судить из другой культурной традиции. Забавную деталь, между прочим, подметил один знакомый японский славист. Он поведал, что, бывая в Москве, с неизменным удовольствием посещает Малый и Художественный театры. Я нисколько не подивился склонности этого образованного человека к русскому театру и русской драматургии, которая вообще свойственна японцам. Да и не только японцам — во всем мире имена Чехова, Станиславского, Мейерхольда не сходят с уст любителей театра и интеллектуалов. Однако в данном случае меня весьма порадовало объяснение причины столь сильной привязанности к русской театральной школе.