Число власти - Андрей Воронин

Однако возникшая в его мозгу догадка требовала подтверждения или хотя бы опровержения. Поэтому профессор схватил первое попавшееся такси, погрузился в него вместе со своим портфелем и тростью и, сверившись с добытой в отделе кадров бумажкой, назвал адрес.

Ярко-желтая, исполосованная рекламными надписями, похожая на детскую игрушку “Волга” за каких-нибудь полчаса доставила его на место. Уже поднявшись по лестнице, отыскав нужную квартиру и протянув руку к кнопке звонка, профессор вдруг заколебался. Только что его снедало нетерпение, а в шаге от цели оно внезапно куда-то ушло, и теперь Лев Андреевич не испытывал ничего, кроме мучительной неловкости. Он не знал, как Мансуров воспримет его неожиданное появление после стольких лет, в течение которых они не виделись и даже ничего не слышали друг о друге. Более того, профессор только теперь сообразил, что сам не знает, зачем, собственно, явился. Что он хотел сказать Мансурову, о чем спросить? Ведь если ситуация на валютной бирже действительно была делом рук Алексея Мансурова, он вряд ли горел желанием поделиться с кем бы то ни было подробностями. Вдобавок ко всему Арнаутскому было неловко являться в чужой дом без звонка, как снег на голову, — сказывалось интеллигентное воспитание, будь оно неладно.

“Полно, — сердито подумал профессор и снова решительно поднес руку к дверному звонку. — Что за детские комплексы? Я должен, как минимум, предупредить этого мальчишку о том, что его забавами заинтересовалась ФСБ, а дальше пусть поступает, как сочтет нужным. И потом, уважаемый профессор, представьте, что вы сейчас просто повернетесь к этой двери спиной и тихонечко уйдете. Ого! Уйти, так и не узнав, верна ли моя догадка? Да я же до угла не дойду — просто умру от любопытства!”

И, вздохнув, профессор твердой рукой нажал кнопку звонка. За дверью что-то задребезжало. Через какое-то время, когда Арнаутский уже решил, что в квартире никого нет, и собирался уйти, оттуда послышались быстрые шаги. Щелкнул замок, и обитая старым дерматином дверь отворилась.

Арнаутский был готов к тому, что ему откроет совершенно незнакомый человек, — за столько лет Мансуров мог сто раз сменить адрес, — но на пороге стоял именно он, Алексей Мансуров собственной персоной. На нем были черные брюки делового покроя и белая рубашка с коротким рукавом, из кармана брюк свешивался галстук — одна из тех хитрых штуковин на резинке, которые не надо каждый раз завязывать, мучаясь и проклиная все на свете. Волосы у Мансурова, как и прежде, торчали в разные стороны из-за его привычки, обдумывая что-нибудь, ерошить их ладонью; на переносице, как и раньше, поблескивали очки в тонкой оправе. Вообще, Мансуров за эти годы изменился очень мало, и Лев Андреевич узнал его с первого взгляда.

Мансуров тоже его узнал, и это слегка польстило Льву Андреевичу: сознавать, что тебя помнят и что ты еще узнаваем, было приятно.

— Лев Андреевич? — удивленно и, как показалось Арнаутскому, с облегчением произнес Мансуров. — Профессор, это правда вы?

— Как видите, Алексей... э... Простите, запамятовал ваше отчество. Как видите! Вот, решил зайти, узнать, каковы ваши дела...

Лицо Мансурова заметно помрачнело, и профессор понял, что сморозил чушь. В самом деле, если бы его действительно интересовали дела Алексея Мансурова, он зашел бы сюда уже несколько лет назад. И вообще, объяснение типа “проходил мимо, решил заглянуть” не лезло ни в какие ворота. Он никогда прежде не бывал у Мансурова дома, и у того наверняка возник законный вопрос: а откуда, собственно, профессор узнал его адрес? И, главное, зачем?

Но Мансуров быстро взял себя в руки, и его лицо расплылось в радушной улыбке.

— Ну что вы, профессор, какое отчество, можно просто Алексей... Входите же, входите, что мы с вами стоим на пороге? Я так рад вас видеть!

Разумеется, это была просто дань элементарной вежливости — Алексей Мансуров всегда отличался хорошим воспитанием, — но на душе у профессора Арнаутского немного потеплело, и он почти поверил, что ему тут рады.

— Простите, у меня тут не прибрано, — извинился Мансуров, торопливо убирая с дороги какие-то стулья, отфутболивая валявшиеся под ногами тряпки и накрывая старой пожелтевшей газетой тарелку с какой-то едой, стоявшую посреди захламленного стола. В квартире пахло пельменями — вероятно, в тарелке были именно они. — Все никак не соберусь навести здесь порядок. Живу, как медведь в берлоге, домой прихожу только на ночь, да и то не всегда. Между прочим, вам повезло, что вы меня застали. Хотите чаю? У меня есть хороший чай и свежие булочки с марципаном. Хотите?

— Это, наверное, хлопотно... — с некоторым смущением произнес Арнаутский, усаживаясь на придвинутый Мансуровым стул.

— Чепуха, — решительно ответил тот. — Я тоже еще не пил. Только-только успел перекусить после работы...

— Я не вовремя? — всполошился профессор и испугался, что Мансуров ответит “да”, и тогда придется уходить несолоно хлебавши.

— Что вы, профессор! — воскликнул Мансуров. — Как можно! Сто лет не виделись, и вдруг — “не вовремя”... Не обращайте внимания на беспорядок, у меня теперь всегда так. Я, знаете ли, живу один, гостей не приглашаю и потому плевать хотел на чистоту. Если вам неприятно, мы можем пройти в спальню, а еще лучше — на кухню. Там почти чисто...

— Перестаньте, Алексей, — остановил его Арнаутский. — Я тоже одинок и не являюсь фанатиком казарменного порядка. Порядок должен быть здесь, — он постучал себя пальцем по морщинистому загорелому лбу, — а остальное не имеет ни малейшего значения... Я вижу, вы увлеклись электроникой? — добавил он, с откровенным любопытством разглядывая заваленный пыльными печатными схемами сервант и стоявший на столике в углу компьютер.

— Да так, пустяки, — с легким смущением махнул рукой Мансуров. — Что называется, от скуки на все руки. Так не хотите на кухню? В таком случае, я отлучусь на минутку.

Он принес с кухни наполненный водой электрочайник и картонную коробочку, в которой лежали пакетики с заваркой. Две чайные чашки он нес, повесив их на пальцы, а сахарницу с торчащими из нее двумя ложками прижимал к животу локтем. На мизинце той руки, в которой был чайник, у него висел пакет с обещанными булочками. Словом, Мансуров навьючился, как верблюд, явно для того, чтобы принести все за один раз. Да и вернулся он как-то уж очень быстро, как будто опасался надолго оставить профессора одного.

Чайник засипел, тихонечко забулькал. Мансуров сдвинул в сторону накрытую газетой тарелку и выставил на освободившееся место чашки, сахарницу и пакет с булочками. Принести блюдо для булочек он то ли забыл, то ли попросту не сумел, но исправлять оплошность не стал. Вместо этого он, виновато улыбнувшись Арнаутскому, отогнул края пакета таким образом, чтобы в него легко было залезть рукой. Закончив эту, с позволения сказать, сервировку, он присел на подлокотник дивана, на котором красовалась неубранная постель с сероватым, несвежим бельем, и смущенно кашлянул в кулак, не зная, что сказать.

— Что же, Алексей, — сказал тогда профессор, понимая, что говорить придется ему, — вы совсем забросили занятия математикой? Или все-таки иногда позволяете себе слегка интеллектуально размяться?

Мансуров бросил на него испытующий взгляд из-под очков и сразу же отвел глаза.

— Ну, Лев Андреевич, — сказал он медленно, — ведь вы же должны понимать, что математика в качестве хобби — вещь довольно странная и нелепая. Заниматься фундаментальными математическими исследованиями вне научной среды невозможно, а так... Что, собственно, вы имели в виду, говоря об интеллектуальной разминке? Решение шахматных задач? Повторение вслух таблицы логарифмов?

— Простите, Алексей, — виновато сказал Арнаутский, сообразив, что надо отработать назад, — если мой вопрос показался вам бестактным. Но почему же сразу — повторение таблицы логарифмов? Ведь существуют интересные, перспективные задачи, решение которых официальная наука отложила до лучших времен ввиду недостатка денежных средств. Ах, если б вы знали, какое это болото — официальная наука! Это ведь только кажется, что можно заставить себя с девяти до шести парить в высях чистой математики. Как бы не так! То студенты эти тупоголовые, то поясница ноет, то председатель профкома пристает с какой-то ерундой, а порой, вы не поверите, сядешь за работу, а в голове только одна трусливая мыслишка: урежут нам финансирование или не урежут, выгонят меня на пенсию или не выгонят... Вы не будете против, если я закурю?

Мансуров молча встал, взял с подоконника пепельницу. Пепельница была полна окурков, половина которых уже успела пожелтеть. Мансуров сделал движение в сторону кухни, но почему-то передумал, свернул кулек из куска валявшейся на полу оберточной бумаги, ссыпал туда окурки и пепел, а кулек скомкал и положил на подоконник.

Арнаутский тем временем продул “Герцеговину Флор”, затейливо смял мундштук и прикурил от спички. Он всегда курил только эти папиросы и всегда пользовался спичками Балабановской фабрики — теми, у которых зеленые головки. Он бросил обгорелую спичку в поданную Мансуровым пепельницу, благодарно кивнул и продолжил: