Неведомому Богу. Луна зашла - Джон Стейнбек

— Раз вода течёт, ключ должен быть глубоким, — сказал Джозеф. — А в скале должны быть поры, чтобы пропускать воду для мха.

Элизабет наклонилась и заглянула в тёмную пещеру, откуда вытекал ручей.

— Ничего там нет, — сказала она. — Просто глубокая дыра в скале и запах мокрой земли.

Она снова выпрямилась и провела рукой по мохнатой поверхности скалы.

— Какой милый мох, Джозеф. Смотри, какой густой.

Набрав мох в пригоршню, она потянула и вывернула его, чтобы показать ему чёрные корни.

— Я никогда больше не увижу тебя во сне, — сказала она скале. Теперь небо стало тёмно-серым, а солнце исчезло.

Джозеф вздрогнул и отвернулся.

— Давай-ка собираться домой, дорогая. Становится холодно.

Он направился к тропинке. Элизабет всё ещё оставалась рядом со скалой.

— Думаешь, я глупая, да, Джозеф? — воскликнула она. — Я полезу с другой стороны и покорю её.

Она упёрлась каблуком в поросшую мхом скалу со стороны обрыва, сделала шаг, подтянулась, сделала ещё шаг. Джозеф обернулся.

— Осторожней, не поскользнись! — крикнул он.

Её каблук упёрся для третьего шага. А затем от поверхности скалы отделилась длинная полоска мха. Её руки ухватились за мох и вырвали его. Джозеф видел, как её голова, описав небольшую дугу, ударилась о землю. Когда он подбежал к ней, она медленно ворочалась, лёжа на боку. В течение секунды всё её тело сильно дрожало, а затем замерло. Какое-то мгновение он оставался рядом с ней, а затем бросился к ручью и зачерпнул руками воды. Однако, вернувшись, он вылил воду на землю, когда увидел положение её шеи и посеревшие щёки. В невозмутимом спокойствии, граничащем с безразличием ко всему, он уселся на землю рядом с ней, поднял её руку и разжал пальцы, сжимавшие кучку сосновых иголок. Пощупал её пульс и не обнаружил его. Осторожно, словно боясь разбудить Элизабет, Джозеф опустил руку.

«Не знаю, что здесь такое», — громко сказал он. Ледяная дрожь напала на него. «Надо перевернуть её, — подумал он. — Надо забрать её домой». Он посмотрел на тёмные впадины в скале, куда только что упирались её каблуки.

«Всё было так просто, так легко, так быстро, — громко сказал он. — Так быстро».

Он знал, что его разум не способен к быстрому восприятию того, что произошло, и попытался заставить себя представить всё ясно, в деталях. «За секунду исчезли все истории, все происшествия, которые образуют нашу жизнь, исчезли мнения и способность чувствовать, всё прекратилось, так как не имеет больше никакого значения». Ему хотелось заставить себя понять, что же случилось, поскольку он начал ощущать, что на него снисходит спокойствие. Ему хотелось выкрикнуть сразу всю свою боль, прежде, чем он отключится и потеряет способность чувствовать печаль или обиду. Колючие холодные капли упали ему на голову. Он посмотрел вверх и увидел, что пошёл мелкий дождь. Капли падали на щёки Элизабет и вспыхивали в её волосах. На Джозефа снизошло успокоение. «Прощай, Элизабет», — сказал он и ещё до того, как закончил говорить, отключился, устранившись от всего окружающего. Он свернул свою накидку и подложил её ей под голову.

«Это была единственная возможность вступить в общение, — сказал он. — Теперь её нет».

Барабанящий каплями дождь небольшими взрывами взбивал пыль на поляне. Он слышал негромкое журчание ручейка, который протекал через поляну и исчезал в кустах. Сам он, оглушённый покоем, всё ещё сидел у тела Элизабет, не желая двигаться с места. Наконец он встал, робко прикоснулся к скале и поднял взгляд на её пологую вершину. Вибрации жизни проникали туда с дождём. Джозеф поднял голову, словно вслушиваясь, а затем с нежностью похлопал ладонью по поверхности скалы.

«Теперь вас двое, и вы — здесь. Теперь я буду знать, куда я должен прийти».

Его лицо и борода намокли. Дождь каплями затекал за ворот его расстёгнутой рубахи. Он наклонился, взял тело в руки и, положив откинувшуюся голову себе на плечо, зашагал вниз по тропинке к проходу.

На востоке медленно, соединяясь своими краями с холмами, взошла радуга. Джозеф подвязал поводья освободившейся лошади, чтобы она могла следовать за ним. Он перекинул свою ношу на другое плечо, пока садился на свою лошадь, а затем положил подвязанные поводья на седло перед собой. Внизу, на ферме, в окнах строений, вспыхивало пробившееся солнце. Теперь дождь прекратился; облака снова сдвинулись к океану. Джозеф думал об итальянцах, вскрывавших морских ежей, чтобы съесть их, намазав на хлеб. А затем его сознание вернулось к тому, что, как говорила Элизабет, происходило столетия назад: «Считается, что Гомер должен был жить за девятьсот лет до нашей эры». Он повторял снова и снова: «До нашей эры, до нашей эры. Милая земля, милая страна! Рама расстроится. Откуда ей знать. Силы складываются, стремятся к центру, соединяются в одну и растут. Я попаду прямо в центр». Чтобы дать отдохнуть руке, он передвинул свою ношу. Он знал, как он привязан к скале и как ненавидит её. Его усталые веки опустились, полуприкрыв глаза. «Да, Рама расстроится. Ведь ей придётся помогать мне с ребёнком».

Томас вышел во двор встречать Джозефа. Он собирался задать вопрос, но затем, увидев, как сжалось и посерело лицо Джозефа, тихо приблизился и протянул руки, чтобы взять тело. Джозеф устало спешился, отвёл свободную лошадь и привязал её к ограде загона. Томас продолжал стоять молча, держа тело в руках.

— Она поскользнулась и упала, — с трудом подбирая слова, стал объяснять Джозеф. — Просто упала. Наверно, она свернула себе шею.

Он потянулся, чтобы взять ношу снова.

— Она попробовала влезть на скалу, которая в соснах, — продолжал он. — Мох оборвался. Она просто упала. Ты не поверишь. Сначала я подумал, что она просто потеряла сознание. Я принёс воды, прежде чем увидел.

— Успокойся! — хрипло сказал Томас. — Не говори сейчас об этом. Ступай, Джозеф, я всем займусь. Возьми лошадь и поезжай. Езжай в Нуэстра-Сеньора и напейся.

Выслушав эти настоятельные призывы, Джозеф последовал им.

— Пойду прогуляюсь вдоль реки, — сказал он. — Ты нашёл сегодня воду?

— Нет.

Томас повернулся и зашагал к своему дому, неся тело Элизабет. Первый раз, сколько он себя помнил, Томас плакал. До того момента, когда он начал подниматься по ступенькам, Джозеф провожал его взглядом, а затем быстрым шагом, почти бегом, пошёл прочь. Он подошёл к пересохшей реке и быстро перешёл её по гладким круглым камням. Солнце спустилось к устью Пуэрто-Суело, а облака, из которых должен был пойти дождь, стеной вставали на востоке, отбрасывая на землю красный отсвет, отчего голые деревья становились багровыми. Джозеф двинулся вдоль реки, вверх по направлению её течения. «Там же был глубокий омут, — думал он. — Весь он не мог высохнуть, там слишком глубоко». Он прошёл ещё по крайней мере милю вверх вдоль русла реки и наконец нашёл омут, глубокий, бурый, издающий неприятный запах. В свете заката он смог разглядеть больших чёрных угрей, которые ворочались, медленно извиваясь. С двух сторон омут окружали круглые гладкие валуны; в обычное время с них стекал небольшой водопад. С третьей стороны простиралась песчаная отмель, взрытая и истоптанная животными — изящными стреловидными головами оленей, мягкими подушечками ног пум, маленькими лапами енотов; повсюду стояла вонь от копыт диких свиней. Джозеф взобрался на вершину одного из торчавших над водой валунов и уселся, обхватив одно колено руками. Он вздрагивал от холода, хотя и не чувствовал его. Когда, опустив глаза, он стал пристально вглядываться в омут, целый день предстал перед ним, и даже не день, а словно целая эпоха. Ему вспомнились мельчайшие жесты, о которых он даже не знал, видел ли он их. К нему вернулись слова Элизабет, такие искренние в интонации, такие законченные в своей выразительности, что он подумал, будто вновь слышит их наяву. Слова звучали в его ушах.

«Гроза идёт, — подумал он. — Приближается начало того, о чём я знал. Здесь — какой-то цикл, постоянный, быстрый и неизменный, как движения маховика». Неотступная мысль о том, что, непрерывно глядя в омут, он, очистив свой разум от всего суетного, сможет прийти к познанию цикла, возникла у него.

Громкое хрюканье донеслось из кустов. Потеряв мысль, Джозеф посмотрел в направлении отмели. Пять тощих диких свиней и один огромный кабан с изогнутыми клыками вышли на открытое пространство и приблизились к воде. Не забывая о возможной опасности, они напились, а затем, с шумом войдя в воду, начали хватать угрей и поедать их; скользкая рыба, попав к ним в пасти, билась изо всех сил. Две свиньи схватили угря, сердито визжа, разорвали его надвое, и каждая принялась жевать свою половину. Ещё до того, как они, войдя в воду, снова стали пить, опустилась ночь. Внезапно мелькнула вспышка жёлтого света. Яростный луч поразил одну из свиней. Раздался хруст костей на зубах и пронзительный визг, затем луч изогнулся назад, и гладкая худощавая пума, оглянувшись вокруг, спрыгнула с обречённого кабана. Кабан издал предсмертный хрип, затем повернулся, указывая остальным на кустарник. Джозеф встал, а пума, хлопая по земле хвостом, разглядывала его.