Преодоление - Валерий Игнатьевич Туринов

относящемся к сегодняшнему торжеству.

И он не заметил, что крестный ход прошёл…

Затем была служба в Архангельском соборе. Шла долго. Так что князь Дмитрий да и остальные воеводы к концу её утомились стоять, слушать пение дьякона, хор чернецов и поучительные словеса казанского митрополита Кирилла.

Ближе к концу службы к князю Дмитрию, стоявшему неподалёку от митрополита, протиснулся Васька Юдин. Он встал позади него так, словно решил тоже отстоять своё, отслушать молебен. Вздохнув, он перекрестился под монотонный призыв митрополита: «Славим Спасителя нашего, Иисуса Христа-а!..»… Затем он поднял руку, чтобы перекреститься ещё раз, но протянул её вперёд, хотел было коснуться плеча князя Дмитрия, однако передумал.

– Дмитрий Михайлович, – слегка кашлянув, тихо обратился он к нему. – Тут вести пришли… Больно тревожные…

Он замолчал, полагая, что Пожарский поймёт всё без лишних слов. Князь Дмитрий так и понял, что дело срочное, важное. Он перекрестился под очередное восхваление Господа Бога за очищение Москвы от врагов, затем стал потихоньку выбираться из толпы. За ним, тоже всё поняв, стал выбираться и Кузьма.

Иван Хованский переглянулся с ним, спросил его глазами: мол, я нужен?..

Он же повёл рукой: дескать, ничего, оставайся здесь.

И только там, за дверями собора, на крыльце, Юдин сообщил ему то, из-за чего он выдернул его с торжества:

– Сигизмунд стоит уже в Вязьме! Идёт со своим сыном Владиславом!..

– Ох ты! – непроизвольно вылетело у князя Дмитрия.

Здесь, на крыльце собора, уже собрались и стояли его полковые воеводы.

– Лазутчиков отловили! – стал теперь докладывать Лопата-Пожарский. – Боярских детей! Из Вязьмы! Король отрядил их с грамотами к боярам и к «литве», что сидят в Кремле!

– Выходит, Сигизмнуд до сих пор не знает, что мы взяли Москву! – обрадовался этому князь Дмитрий. – Ладно, пойдёмте в приказные палаты! – заторопил он собравшихся воевод.

И они, временное правительство, Трубецкой, Пожарский и Минин, а с ними весь штат дьяков и подьячих, двинулись в приказные палаты, где вершили сейчас все государственные дела после занятия Кремля.

И даже там, в просторной палате, где не так давно размещался Поместный приказ, стало тесно, душно и шумно. Всем была понятна опасность, которая нависла над Москвой. А нависла она из-за того, что их дворянское ополчение уже разошлось по домам. И в столице остались только донские казаки Трубецкого, да ещё небольшой гарнизон стрельцов.

– А стены-то! – вскричал Гагарин. – Стены-то Белого города порушены! Я уже не говорю о Земляном городе! Те-то, деревянные, погорели все! Как защищаться?!

– Кремль и Китай-город можно оборонить, – стал рассуждать вслух Пронский. – А в Белом городе везде, в стенах, проломы…

– А припасы где взять? Припасы! Чтобы сесть в осаду! – взвился чей-то голос.

Воеводы, явно взвинчивая друг друга, ударились в паническую перекличку.

Да, Москва не была готова к осаде, к тому, чтобы отразить нападение. Если Сигизмунд идёт, то идёт наверняка с большим войском.

– Лазутчиков-то допросили? Насчёт того: с какой силой идёт король-то? – спросил князь Дмитрий Василия Бутурлина.

Тот отрицательно покачал головой.

Князь Дмитрий развёл руками:

– Как же так?!

В этот напряжённый день, с молебном, затем с паникой, ничего не было решено. Но когда страсти улеглись, за дело взялись дьяки и подьячие. Срочно по всем городам, на север и по Волге, полетели грамоты с призывом прислать служилых на защиту Москвы от Сигизмунда и денежную казну в помощь, для выплаты жалованья ратным людям.

Но события развивались так стремительно, что выполнить это не представилось возможным. На другой день к Москве подошли три сотни гусар со Зборовским и Млоцким.

Пожарский тут же встретился с Трубецким:

– Дмитрий Тимофеевич, твои старые знакомые пришли! Опять!..

Пока они обсуждали, что делать, вернулись из дозора казаки и сообщили, что это передовой отряд Ходкевича. Стало известно, что с королём пришла всего тысяча гусар, не считая пахоликов.

– Король послал гонцами-то, знаешь кого? – спросил Пожарский Трубецкого, собираясь удивить его ещё одной новостью, которую принесли дозорные.

Тот промолчал, ожидая, что он скажет дальше.

– Данилу Мезецкого! – многозначительно сказал он. – И дьяка этого, как его! Грамотина! Они служат королю!.. Да-да!..

Обсудив детали этого дела, они тут же снарядили на переговоры к Зборовскому и Млоцкому Василия Бутурлина. Тот умело справлялся с такими поручениями. Для охраны же, чтобы его не захватили заложником, Пожарский послал две сотни смоленских служилых, уже проверенных в таких посылках.

Так Якову, Михалке Бестужеву и Уварову снова досталось опасное дело. Сопровождая Бутурлина, они выехали из своего лагеря, миновали сгоревшие улицы Земляного города, который выглядел ужасно. Там исчезли целые улицы. Плешинами, зернистыми, коробились опустошённые места. От пепелища несло гарью и бедой. В душе селились тоска, тревога, бессилие и злоба…

Зборовский и Млоцкий подошли к Москве по Смоленской дороге и встали у речушки Сетунь. С другой стороны речушки к месту встречи подошёл Бутурлин с двумя сотнями боярских детей.

Зборовский, которого прикрывал с ротой Млоцкий, стоял со своими гусарами на берегу речушки, с уже крепким льдом. Укатанная санная дорога, припорошенные снегом кусты по обочине, унылый вид.

Зборовский нервничал. Здесь, на этом же месте, два года назад вот так же встречались Жолкевский и Мстиславский. Он же был тогда в войске Жолкевского, принимал участие в переговорах. И сейчас он, размышляя, сопоставлял прошлое с днём сегодняшним, с тем, что натворили приближённые Сигизмунда.

Он, военный до кончиков пальцев, был возмущён тем, как велись Сигизмундом дела в Московии по воле его советчиков. И он был, в мыслях, согласен с Жолкевским, что Сигизмунд своей нерешительностью уничтожил их многолетний труд здесь, в Московии. Они лишились всего, что было уже у них в руках… Так думалось ему… На эти же переговоры он не надеялся. Не верил он, что они дадут что-то. Провал-то был общим. Москва в руках у земских ополченцев, и те не отступятся…

Бутурлин, взяв с собой уже проверенных на таких переговорах Уварова и Тухачевского, выехал с ними на встречу с поляками.

Они съехались: трое с одной стороны, столько же с другой.

Зборовский явился с Млоцким. Третьим был Данило Мезецкий.

Бутурлин не удивился этому. Мезецкий по-прежнему исправно служил государю Владиславу.

– Пан Александр, с чем пожаловал? – вежливо обратился он к Зборовскому.

– Василий Иванович, а ты как думаешь? – ответил Зборовский в том же духе.

В его голосе слышалась легкая ирония.

– Нам думать недосуг! Не велено! – пьянея от остроты разговора, продолжил Бутурлин, явно скоморошничая.

Уваров и Яков, сидя на конях чуть позади Бутурлина, с напряжением вслушивались в разговор двух отпетых авантюристов, бойко играющих словами, как острыми клинками.

– Король пришёл с Владиславом? Не так ли, Данило Иванович? – обратился теперь Бутурлин к Мезецкому. – И, как мы слышали, привёз в обозе патриарха Игнатия? Чтобы сразу и короновать своего сына в Москве-то, в Успенском соборе! Не так ли?

– Так,