Завороженные - Александр Бушков

Поручик вышел первым, четко печатая шаг. Мрачный, как сто чертей, промаршировал по мозаичному полу, распахнул высокую дверь. Из угла прихожей бесплотным духом выдвинулся лакей, поинтересовался со вкрадчивым почтением:

— Благородный дарет что-то желает?

— Вина, — сказал поручик, не глядя на него. — И… прочее.

Лакей бесшумно улетучился. Сорвав камзол, поручик небрежно швырнул его прямо на покрытый мягчайшим ковром пол, отправил следом пояс с ножнами, кожаный, в затейливых золотых бляшках — подберут, куда денутся! — и прошел в дальнее помещение.

Он еще в батальоне узнал, что там все офицерские квартиры снабжены роскошной и редкой новинкой, ваннами. Однако здешняя ванная, как и все прочее, поражала великолепием. Ниже уровня мозаичного пола, изрядных размеров, с полукруглым дном, выложенная узорчатыми плитками, словно бы не каменными, а бархатными (так мягко и тепло они касались кожи). С полдюжины золотых кранов с затейливыми головками.

Разбросав одежду как попало, он залез в ванну. Бесшумно возникший лакей опустил рядом с краем ванны поднос, тихонечко спросил:

— Благородный дарет помнит, как этим пользоваться?

— Помнит, — сказал поручик, не удостоив его и взглядом. — Ступай, любезный, ступай…

Поворачивал краны, пока не добился подходящей температуры воды, пустил в ванну струйку белой ароматной пены, струйку еще какой-то жидкости с приятным хвойным запахом. Блаженно вытянулся в этом теплом, пенном благоухании, прикрыл глаза, ругая себя за то, что не испытывает очень уж сильного неприятия возложенной на него, изволите ли видеть, миссии. Неприятие было — но, как бы это выразиться, вполнакала, и поручик именно за это себя ругал. Хорошенькое дело… Увлекательная служба с приключениями и головокружительным жалованьем… Однако, если отрешиться от прежних взглядов…

Сердито открыв глаза, выругавшись про себя последними словами, он протянул руку к подносу, где стояли сразу три черных пузатых бутылки, тончайшие фарфоровые блюдечки с разнообразными закусками. Светло-розовая струя полилась в радужный стеклянный бокал, распространяя дивный аромат. Поручик залпом его осушил, несмотря на сквернейшее настроение, поневоле расплылся в глуповатой улыбке — великолепнейшее вино, вот уж поистине дворцовое…

Настроение чуточку поднялось — иногда для этого русскому человеку необходима самая малость… Дотянувшись до валявшихся поблизости штанов, извлек из кармана серебряный портсигар, сунул в рот папиросу и чиркнул спичкой о сухую каменную плитку.

Он представления не имел, известно ли здесь курение, но, поскольку полковник не запретил им с Маевским взять в путешествие портсигары, стоит полагать…

Совсем рядом послышался тихий шум, словно кто-то осторожно переступил босыми ногами. Поручик поднял глаза. Разинул рот от неожиданности, в прямом смысле слова, папироса упала в пенную воду и, зашипев, мгновенно погасла. Инстинктивно прикрылся обеими руками, хотя над благоухающей водой, покрытой густой невесомой пеной, и так виднелась только голова. Растерянно выдохнул:

— Какого черта?

У самой кромки ванны стояла девушка с распущенными темными волосами и кукольным личиком в чем-то наподобие древнегреческого хитона с подолом до колен, скрепленном на круглых плечах двумя золотыми пряжками. Хитон оказался совершенно прозрачным и ничуточки не скрывал великолепную фигурку, способную восхитить любого гусара, да и не только гусара.

Поручик так и таращился на нее снизу вверх, по-прежнему прикрываясь под водой обеими руками, в состоянии полного ошеломления. «Действительно, нравы незамысловатые, — подумал он сердито, — прямо тебе Версаль…»

Красавица, улыбаясь ослепительно, но как-то заученно, подняла обе руки, расстегнула пряжки, и хитон невесомым облачком стек к ее ногам, только золотые пряжки едва слышно стукнули о резные каменные плитки. Встала совершенно нагая, ничуть этого не стесняясь, как ни в чем не бывало улыбнулась:

— Благородный дарет позволит к нему присоединиться?

Чувствуя, что весь залился краской, поручик отчаянно замотал головой. На кукольном личике девицы не отразилось ни малейших эмоций. Улыбнувшись той же чуточку неестественной улыбкой, она спросила:

— Благородный дарет предпочитает, чтобы я его дожидалась в спальне?

— Пошла вон отсюда! — прикрикнул поручик. — Вообще вон, ясно тебе?

Должно быть, прочитав по его лицу, что он настроен серьезно, девушка едва заметно пожала плечами, присела, грациозным движением подобрала хитон и, на ходу набрасывая его через голову, тихонечко скрылась. Убедившись, что ее и след простыл, поручик убрал руки, вновь наполнил бокал до краев и осушил его, крутя головой, похмыкивая. Вытерев руки огромным мягчайшим полотенцем, достал новую папиросу, сердито закурил.

Заслышав тихие шаги и, обернувшись туда, папиросу уже изо рта не выпустил и прикрываться не стал, но удивился еще более. К ванне почти бесшумно прошествовал стройный юноша в золотистой набедренной повязке, грациозный, хрупкий, довольно-таки женственный.

Машинально пуская дым, поручик недоуменно уставился на него. На языке так и вертелось: «Тебе чего тут?»

Улыбнувшись ему этаким порочным манером, юноша мелодично вопросил:

— Благородный дарет позволит к нему присоединиться?

Только теперь до Савельева дошло. Сжимая кулаки и багровея от злости, он рявкнул, словно сто унтеров сразу:

— Пошел отсюда! Чтобы духу твоего…

Юноша, не моргнув глазом, с чуточку недоуменным видом исчез из ванной. Вторая папироска плавала рядом с первой. Чертыхаясь, поручик выдернул пробку, включил душ и, вскочив, встал под теплыми струйками. Быстро обтерся полотенцами досуха, всерьез опасаясь каких-то новых проявлений широкого императорского гостеприимства, принялся торопливо одеваться, косясь на вход, чтобы не оказаться вновь застигнутым врасплох.

Обошлось. Зато едва он вышел в гостиную с загадочными «зеркалами» на столике, откуда-то справа возник лакей и, кажется, очень даже сокрушенно поинтересовался:

— Благородный дарет чем-то недоволен?

Бесцеремонно взявши его за шкирку, поручик сказал с расстановочкой, без всякого дружелюбия:

— Чтобы никаких больше… гостий и гостей. И сам пропади куда-нибудь, чтобы я тебя больше не видел. Ясно?

Лакей изобразил на лице величайшее понимание и потение, после чего скользнул к двери, чуть-чуть ее распахнул и форменным образом просочился в образовавшуюся цель, после чего дверь бесшумно закрылась.

— Нравы, однако… — сказал поручик вслух, медленно остывая. — Это уже, пожалуй что, и не Версаль, это почище будет…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});