Камни его родины - Эдвин Гилберт

– Элен, – сказал Верн, – вы должны приходить ко мне почаще. – Он подождал, пока старая экономка, миссис Кэзи, собрала тарелки и поставила перед ним чашу для полоскания рук. – В сущности, – продолжал он, – мне давно уже пора расстаться с этой берлогой. Я непрерывно твержу себе это. А тем временем приезжает в Тоунтон мой племянник и не долго думая строит себе за один год как раз такой дом, какой должен был построить я. Видите, я и тут опоздал. Эбби, ты единственный Остин, живущий в красивом и комфортабельном доме. У остальных, не исключая и меня, не дома, а какие-то музейные реликвии. – Он отодвинул чашу. – Как ни странно, я до нелепости привязан к этому логову. – И Верн любовно посмотрел на огромный, благородных пропорций камин, отделанный тесаным камнем и изразцами. Потом снова повернулся к Нине.

– Знаете, Нина, ведь я после каждой поездки по Тоунтону или Вестчестеру возвращаюсь совершенно больной. Как погляжу на свои уродливые творения – страшно делается!

Никто, кроме Эбби, не знал, что в последние годы Верн Остин фактически проживает свои сбережения, что, объявив войну романтическому прошлому, он отказался от множества заказов своих прежних клиентов. И что теперь, когда ему стукнуло шестьдесят, он рискует уже не только профессиональной репутацией.

Вот почему Эбби остро чувствовал свою ответственность за дела фирмы «Остин и Остин». Верн так рассчитывает на него, так надеется на магический эффект этого «переливания крови»! Теперь перед Эбби действительно стоит двойная задача: создать репутацию себе и восстановить репутацию дяди. Зря Рафф Блум ворчит, что, мол, легко ему, Эбби, идти по укатанной дорожке! И зря Винс Коул повторяет, что весьма приятно так сразу получить тепленькое местечко в солидном и налаженном деле!

– ... Вот именно, уродливые творения, – продолжал Верн. – Иначе и не назовешь все эти тюдоровские особняки, банки в романском стиле и многотысячные виллы с коровами, с овцами, с голубятнями, которые я проектировал для биржевых дельцов во времена моей уоллстритской идиллии (так я теперь называю этот период своей жизни)... Просто не понимаю, что на нас тогда нашло, о чем мы думали? И что хотели. создать: символы каких несуществующих ценностей? – Он умолк и поднял крышку серебряной шкатулки для сигарет. – Я отлично знаю, что, когда я умру, небеса, в которые верят конгрегационалисты, для меня не откроются. В землю обетованную для архитекторов – если даже таковая существует – мне тоже не попасть... – Он вдруг повернулся к дверям кухни: – Миссис Кэзи!.. – И, когда экономка вошла, спросил: – Миссис Кэзи, вы опять утащили у меня сигареты?

Она ответила хладнокровно и даже наставительно:

– Вы уже выкурили свою дневную норму, мистер Остин. Еще до обеда.

Верн захлопнул крышку шкатулки.

– Да, – сказал он. – Совершенно верно. Выкурил.

Они пили кофе в гостиной, а потом, когда Эбби и Верн заперлись в кабинете, чтобы в последний раз просмотреть эскизы будущего здания Тринити-банка, Нина с матерью перешли в гостиную – комнату с выбеленными стенами, украшенными оливковым орнаментом (подлинная старинная роспись, как уверял Верн), огромным камином из грубо обтесанных камней и полом из широких дубовых досок. Миссис Уистер уселась на софу, и Нина заметила, что одна из ручек совсем протерлась с краю. Элен оглядывала комнату.

– Итак, я в этом доме. Забавно, правда? – Она вставила сигарету в мундштук из слоновой кости и продолжала, понизив голос: – Между нами говоря, детка, ну, где это видано – подавать такие бараньи котлеты? Совсем тощие, мягко выражаясь. Я могла бы расправиться еще с двумя по меньшей мере. Пришлось съесть лишнюю булочку, чтобы не умереть с голоду. Не понимаю, как это Верн еще ухитряется таскать ноги при такой диете. – Она улыбнулась. – Он просто глаз с тебя не сводил, ты заметила?

Нина села в глубокое чиппендейлское[32] кресло напротив:

– Ах, мама, в конце концов, ведь Эбби...

– При чем тут Эбби? Я говорю о Верне. Так и ел тебя глазами, правда?

– Но ведь он старик, мама.

– Разумеется. В том-то и дело.

Нина судорожно глотнула.

– Гадость какая!

– Что гадость, детка?

– Даже думать так о Верне.

– Я только хотела сказать, что, по-моему, ты напрасно теряешь время, милочка. От Эбби ничего не добьешься. Он и пальцем не пошевелит, чтобы сделать эту пристройку. Возьмись-ка лучше за Верна. Он, конечно, чудак, и джентльмен с ног до головы, и все такое, но я могу об заклад побиться, что он будет на твоей стороне... Я ведь вижу: стоит тебе улыбнуться и показать свои ямочки, как он просто тает. Если ты дашь ему понять, как ты мечтаешь об этой пристройке, он уломает Эбби, вот увидишь.

– Едва ли он чувствителен к таким вещам, – сказала Нина.

– Чувствителен. Все они чувствительны.

Что тут можно возразить? Ведь мама, в сущности, права. Конечно, Верн вполне может стать их союзником. Но когда такие вещи говорят вслух – звучит довольно противно. Напрасно мама так откровенно выкладывает ей все это.

– Мама, – сказала она, встав с кресла и подойдя к софе. – По-моему, я и сама могу разобраться в своих делах...

– Разумеется, детка, что за вопрос!..

– Тогда, пожалуйста, не нужно... – Нина села рядом с матерью. – Ну, зачем ты все время плетешь какие-то интриги?

Миссис Уистер, опустив глаза, вертела в руке костяной мундштук. Она была оскорблена в своих лучших чувствах.

– Ах, мама, пожалуйста, без трагедий. Я совсем не то хотела сказать.

Миссис Уистер заморгала и сбросила пепел в оловянную чашу, которая стояла на кофейном столике вместо пепельницы.

– Иногда мне хочется, чтобы ты посидела у меня в конторе и поглядела, каково приходится сорокапятилетней женщине, которая вынуждена сама зарабатывать на жизнь...

– Понимаю... Но теперь уже недолго ждать. Я все устрою. Просто Эбби только что истратил кучу денег на дом, а ты ведь знаешь Эбби. Сейчас ничего нельзя сделать. Я пыталась. Ты ведь знаешь.

– Конечно, знаю. Я и не жалуюсь. Просто иной раз я чувствую, что сыта по горло. До чего мерзкое занятие это комиссионерство!

Опасаясь, что Элен по обыкновению примется ныть, Нина весело сказала:

– Как по-твоему, мама, я хотела бы устроить большой прием. Новоселье или что-нибудь в этом роде.

– О, – сразу откликнулась миссис Уистер, – вот было бы замечательно. Я и сама собиралась предложить это, но, да будет тебе известно, я стараюсь не вмешиваться в ваши дела. – Она помолчала и, не дождавшись ответа, повторила: – Что ж, мысль прекрасная.

– Отлично, – сказала Нина. – По совести говоря, мне кажется, что если я сама не возьмусь за дело, Эбби вообще никогда не найдет клиентов. Он совсем не умеет подать себя; ему страшно оказаться на виду, в центре внимания. А уж я-то знаю: если он не начнет по-настоящему заниматься архитектурой, то станет невыносим. Стоит ему заподозрить, что кто-то может подумать, будто он вполне обеспечен и не нуждается в заказах, как он на полдня впадает в меланхолию.

– Я бы просто назначила день, – сказала миссис Уистер.

Нина кивнула. Она снова уселась в чиппендейлское кресло и закинула ногу на ногу, любуясь новыми лакированными туфельками, купленными в Уайт-Плейнз у «Лорда и Тэйлора». Она думала о Билле Ньюкоме и его жене Бетси. Билл три года назад окончил Принстон; Бетси, год спустя, – колледж Сары Лоуренс. А что толку? Двое детей, и вечная погоня за клиентами.

– Не хочу жить, как Ньюкомы, – сказала она.

– Ну, вы ведь люди совсем другого круга, милочка.

– Я говорю о том, как Бетси Ньюком бегает на решительно все сборища в городе и как она вечно трется среди людей и зазывает всех к себе на коктейли, хотя я знаю, что это им не по средствам...

– Что ж, ей волей-неволей приходится так поступать, – сказала миссис Уистер, – тогда как тебе...

– И мне придется, вот что хуже всего. Это совершенно бессмысленно, но я знаю – если я не возьмусь за это, Эбби очень быстро решит, что он неудачник, и тогда хоть из дому беги. Он урежет бюджет, и нам придется дрожать над каждым центом. Как Ньюкомам.

Мать кивнула:

– Назначь день, детка.

Около полуночи они вернулись домой. Такие прыжки из подлинного восемнадцатого века в столь же подлинный двадцатый порою даже пугали Нину.

Она подошла босиком к стеклянной стене спальни и взялась за шнур, чтобы задернуть штору. Эбби вышел из ванной в пижаме и сказал:

– Пусть будет пока открыто, дорогая.

– Ты ведь говорил, что устал как собака, – возразила она, повторяя слова, которые он сказал, выходя из дома Верна.

– Да, конечно... То есть был. – Эбби стоял совсем близко, и она почувствовала, как его рука обвилась вокруг нее. – Посмотри только, какая ночь!

Она посмотрела, и ночь с ее резкими силуэтами на фоне серебристого, ультраромантического сияния вызвала в ней приступ ненависти.