Пентаграмма - Ю Несбё

Он подошел к стойке и посмотрел на телевизор, висящий в углу. Показывали розыгрыш лотереи. Харри проследил за тем, как очередной шар катится по желобу, потом звук сделали тише, но он услышал, как женский голос объявил: «Пять. Цифра пять». Кому-то повезло.

Шаркнул отодвигаемый стул.

– Привет, Харри. Они уже закрылись, – раздался голос Тома.

– Знаю, – ответил Харри. – Решил зайти покурить. – Он кивнул на открытую площадку на крыше, которая круглый год служила им курилкой.

Вид оттуда открывался замечательный, но воздух был таким же жарким и душным, как и внизу, на улице. Косые лучи заходящего солнца прошивали город и тонули в Бьёрвике – районе, который готовился сменить привычные шоссе, склады и пустующие дома на оперу, гостиницы и элитное жилье. Богатство собиралось подмять под себя весь город. Харри вспомнился сюжет про африканского сома – большую черную рыбу, которой в засуху не хватает ума перебраться в водоемы поглубже, и ее ловят руками в вонючих, постепенно высыхающих лужах. Строительство уже началось: на фоне закатного неба высились жирафьи силуэты башенных кранов.

– Будет просто супер! – Том подошел совершенно неслышно.

– Поглядим. – Харри затянулся сигаретой. Он не совсем понимал, о чем речь.

– Тебе понравится, – заверил Волер. – Главное привыкнуть.

Харри представил себе, как в грязном, пересохшем водоеме сомы бьют хвостами, беззвучно разевают рты, пытаясь привыкнуть жить без воды.

– Мне нужен ответ, Харри, нужно знать: с нами ты или нет.

Захлебнуться воздухом… Пожалуй, такая смерть для сома – не хуже других. Захлебнуться – это даже относительно удобно.

– Звонила Беата, – сообщил Харри. – Она проверила отпечатки пальцев в телемагазине. Нет ни одного отчетливого, а владелец магазина ничего не помнит.

– Жаль. Эуне говорит, в Швеции к забывчивым свидетелям применяют гипноз. Надо бы взять на вооружение.

– Надо бы.

– После обеда пришли интересные результаты от патологоанатомов о Камилле Луен.

– Хм?

– Оказывается, она была беременна. Второй месяц. Но никто из знакомых, кого мы допросили, не догадывается, от кого мог быть ребенок. Вряд ли это имеет отношение к убийству, но информация интересная.

– Хм…

Они постояли молча. Волер подошел к перилам, облокотился.

– Харри, я знаю, что ты меня не любишь. Я и не прошу меня любить. Но раз уж мы работаем вместе, надо больше доверять друг другу, быть более открытыми…

– Открытыми, говоришь?

– Да. Удивлен?

– Немного.

Том Волер улыбнулся:

– А ты попробуй. Что ты хотел бы знать обо мне? Спрашивай о чем угодно.

Харри подумал, а потом сказал:

– Хорошо. Я хотел бы знать, что заставляет твои шестеренки работать.

– То есть?

– То есть что заставляет тебя просыпаться утром и делать то, что ты делаешь? Зачем все это? Какая у тебя цель?

– Я понял. – Теперь наступило время задуматься Тому. Он долго молчал, потом указал на краны. – Видишь их? Мой прапрадед приехал сюда из Шотландии. Всем его богатством были шесть сатерлендских овец и письмо из абердинского цеха каменщиков. Этого хватило, чтобы его приняли в цех в Осло. Он участвовал в строительстве домов вдоль Акерсельвы и восточнее – вдоль железной дороги. Они стоят до сих пор. Его дело продолжали дети. Потом – внуки. Так очередь дошла до моего отца. Прадед взял норвежскую фамилию, но, когда мы переехали в западную часть города, отец сменил ее на прежнюю – Волер. Wall – стена. Звучит, может, и не слишком гордо, но отец считал, что для будущего судьи она подходит больше, чем Андерсен.

Харри с удивлением посмотрел на Волера:

– Так ты собирался стать судьей?

– Да, когда поступал на юридический, и стал бы, если бы не случай.

– Какой случай?

Волер пожал плечами:

– Несчастный. На производстве. Отец погиб. И вот что странно: когда умирает отец, понимаешь, что дороги в жизни ты выбирал не для себя, а для него. И я понял, что с другими студентами на юридическом не имею ничего общего. Я был наивным идеалистом. Верил, что мы будем высоко нести знамя справедливости и создавать современное правовое государство. А выяснилось, что большинству просто нужна степень и место, на котором можно зарабатывать достаточно, чтобы нравиться девчонкам в Уллерне. А, да что я тебе говорю, ты ведь и сам учился на юриста…

Харри кивнул.

– Наверное, у меня это в крови, – сказал Волер. – Я всегда любил строить. Что-нибудь большое. Когда я был еще совсем маленьким, то строил из конструктора огромные замки – намного больше, чем у остальных детей. А на юридическом понял, что я другой, не такой, как эти людишки с мелкими мыслишками, и через два месяца после похорон пошел поступать в полицейскую академию.

– И стал лучшим из выпуска, если верить слухам.

– Одним из лучших.

– Что же, в полиции у тебя получилось построить свой замок?

– Нет, Харри, не получилось. Ни у кого не получается. В детстве, чтобы мои постройки были выше, я отнимал детали конструктора у других. Весь вопрос в том, что ты хочешь построить. Жалкую маленькую лачугу для жалкой маленькой жизни – или театры и соборы, величественные здания, которые будоражат воображение, заставляя тянуться к возвышенному. – Волер провел рукой по перилам. – Возводить соборы – это призвание, Харри. В Италии каменщиков, погибших при их строительстве, почитали как мучеников. Хотя сооружали соборы на благо человечеству, все до единого они стоят на человеческих костях и крови – так говаривал мой дед. И так будет всегда. На крови моей семьи стоит не одно здание, которое видно отсюда. А мне хочется большей справедливости. Для всех. И я буду использовать те строительные материалы, которые сочту нужными.

Харри посмотрел на огонек своей сигареты:

– И я – тоже строительный материал?

Волер улыбнулся:

– Можно было бы выразиться более деликатно, но мой ответ – да. Если тебе будет угодно. У меня есть варианты… – Он не договорил, но Харри догадывался о продолжении: «…а у тебя – нет».

Глубоко затянувшись, он тихо спросил:

– А если я соглашусь?

Волер поднял бровь и изучающе посмотрел на Харри. Потом ответил:

– Получишь первое задание, которое выполнишь в одиночку, не задавая вопросов. Все до тебя проходили через это. Испытание на верность.

– И в чем оно состоит?

– Со временем все узнаешь, но придется сжечь кое-какие мосты.

– Означает ли это нарушение норвежских законов?

– Разумеется.

– Ага, – сказал Харри. – Чтобы у вас что-то против меня было и не возникало соблазна вас выдать.

– Я бы сказал это иначе, но суть ты уловил.

– А о чем речь? О контрабанде?

– Сейчас я тебе ответить не могу.

– А откуда тебе знать, вдруг я «крот» из ОСО?

Волер перегнулся через перила и показал вниз:

– Видишь ее, Харри?

Харри подошел к краю площадки и взглянул на парк. На зеленой траве еще лежали загорающие.

– В желтом купальнике, – подсказал Волер. – Хороший цвет, правда?

Внутри у Харри скрутило, и он резко выпрямился.

– Ты о нас плохо думаешь, – сказал Волер, продолжая смотреть вниз. – Мы следим за теми, кто нужен нашей команде. Она хорошо держится, Харри, но нужно ей то же, что и большинству женщин. Мужская забота, внимание. А времени у тебя немного: такие дамы недолго бывают одинокими.

Харри выронил сигарету, и та полетела вниз, отмечая свой путь шлейфом искр.

– Вчера по всей Восточной Норвегии передавали пожарное предупреждение, – заметил Волер.

Харри не ответил, только вздрогнул, когда собеседник положил руку ему на плечо.

– Чтобы показать нашу добрую волю, я даю тебе два дня. Если за это время ответа от тебя не будет, предложение теряет силу.

Холе сглотнул раз, другой, пытаясь выговорить одно только слово. Но язык не слушался, во рту пересохло хуже, чем при африканской засухе.

Наконец у него получилось.

– Спасибо.

Беате Лённ работа нравилась. Нравилась рутина и надежная размеренность. Она знала, что талантлива, и знала, что это знает вся служба криминалистической экспертизы на Кьёльберг-гате, дом 21. Работа была единственной важной составляющей ее жизни – ради нее она и вставала по утрам. Все остальное просто заполняло перерывы.

Ей принадлежал верхний этаж дома в Оппсале, где она жила с мамой. Они прекрасно ладили друг с другом, а уж отец, пока был жив, и вовсе в Беате души не чаял. Наверное, поэтому она и пошла по его стопам в полицию. Хобби у нее не было. Хотя она встречалась со следователем Халворсеном, соседом Харри по кабинету, у нее не было никакой уверенности в будущем их отношений. В журнале «Она», правда, писали, что такого рода сомнения естественны, поэтому все же стоит пойти на риск. Но риск и сомнения Беата не любила. Она любила свою работу.